И в этот момент я действительно и окончательно понимаю.
Я понимаю две вещи, но первая и самая важная — что Ганнибал Лектер и есть Чесапикский Потрошитель — почему-то полностью растворяется во второй — как сильно ты во мне заинтересован.
Сейчас, когда я полностью на твоей «волне», я начинаю видеть себя твоими глазами.
— Я не… — вместо осмысленного предложения у меня вырывается лишь судорожный вдох, а вжиматься в кресло больше некуда.
Заинтересован совсем не то слово, ты буквально вожделеешь. И понимание этого совершенно сносит меня с моего состояния равновесия. Открывшееся мне знание можно сравнить, наверное, с огромным ледником, который так долго стоял не колыхаясь, а от моего более сильного, чем обычно, касания вдруг мгновенно растаял и накрыл меня километровой волной.
Как я вообще мог не заметить чего-то подобного раньше?
— Нет, — я трясу головой, сам не понимая, к чему именно я это говорю.
Я вскакиваю, чуть ли не падая и не снося стеклянный столик рядом, ты с невероятной плавностью повторяешь за мной движения.
Как я раньше не видел этой хищной плавности и силы под всеми твоими щёгольскими костюмами?
— Уилл… — начинаешь ты, а я пячусь от тебя, встречая спиной деревянную лестницу на второй этаж библиотеки.
— Ты ничего мне не сделаешь, — шепчу я, начиная пока ещё незаметно трястись. Кажется, грядёт новый приступ и мне нужно убраться отсюда любым способом, пока я не потерял сознание. — Все знают, где я и кто меня видит последним по этим дням.
— О чём ты говоришь, Уилл, — ты произносишь это таким тоном, будто бы говоришь с душевно больным, и подходишь всё ближе. Предельно близко для двух враждебно настроенных мужчин. — Что, по твоему, я собираюсь сделать? — это ты произносишь, почти что обдавая моё лицо своим дыханием. Ты пахнешь каким-то необыкновенно тонким парфюмом, который я никогда не встречал прежде, и неизменным лёгким запахом специй. Я понимаю, что никогда не задумывался о таком раньше, но чем ближе ты подходишь, тем больше я тону в новых ощущениях и мыслях.
Я вижу себя твоими глазами. И это первый раз в моей жизни, когда я вижу себя таким изумительным. Все мои мысли, слова, поступки, любая мелочь вдруг приобрели совершенно другой смысл, для тебя они были настолько притягательными, насколько я даже не представлял себе возможность этого чувства. И даже моя внешность, я понял, что она казалась тебе…о господи, аппетитной?
— Вот почему именно такие органы, — шепчу я, потому что после этого подобранного эпитета на меня снисходит озарение, — Ты их съедаешь…
Теперь образ ужасного вендиго с чёрным телом и рогами, которого я рисовал для себя на роль Потрошителя, окончательно слился с тобой. Правая рука непроизвольно тянется к кобуре, которой, конечно же нет. А я настолько потерялся в чужих эмоциях, что не понимаю, хочешь ты меня убить или же…
От кульминации происходящего нас внезапно разделяет стук входной двери. Я проскакиваю мимо тебя и отхожу максимально далеко. Ты моментально напрягаешься, смотря на дверь, теряя всякую игривость, заметить которую я смог только сейчас, при её отсутствии, и это выглядит действительно чертовски опасно. Возможно, это немного суеверно, но в этот момент мне кажется, что ты сможешь хладнокровно перебить даже отряд быстрого реагирования количеством в двадцать человек.
— Надеюсь, вы уже закончили свой сеанс, — с такими словами Джек беспардонно входит в комнату, а я в этот момент впервые уверовал в судьбу или высшие силы, во что-то такое, что сейчас спасло меня. Не знаю, правда, от чего именно. Но, кажется, если бы это был не Джек, здесь точно бы началась эта самая резня из моего воображения. — До тебя не дозвониться! У нас срочный вызов, и, если ты сейчас же не поторопишься, я за себя не ручаюсь.
Ты ждёшь. Я ощущаю это затылком и вижу это, когда поворачиваюсь от Джека к тебе. Ты ждёшь, что же я предприму, и ты, это точно, готов к любому развитию событий, в отличие от меня. И это меня совершенно не устраивает.
«В следующий раз я тоже буду готов», — говорю я тебе одним лишь своим выражением лица. Ведь я понимаю, что сейчас любое моё обвинение при Джеке будет бессмысленным, в лучшем случае выставляя меня психом, а в худшем грозя опасностью всем находящимся в этой комнате.
Ты великолепно отыгрываешь свою роль, будто бы ничего не произошло, и провожаешь меня внимательным взглядом. А мне понадобится ещё не один день, чтобы полностью понять, что же тут произошло.
— Приехали, — оповещает Беверли, хотя последние минут пять я и так не сводил глаз с увеличивающегося по мере приближения тёмного здания.
Шествие сквозь череду заборов с проволочными сетками и проверка на КПП прошли, к счастью, без всяких ассоциативных воспоминаний. Правда, это закончилось с открытием двери, потому что вышло так, что какой-то мужчина выходил из здания и распахнул дверь прямо передо мной.
Ты всегда распахиваешь передо мной дверь в свою приёмную с таким лицом, будто бы весь день ждал именно нашего сеанса. По началу я думаю, что это просто твоя вежливость с пациентами, но несколько раз я прихожу к тебе по делу в другое время суток и вижу, хоть и малейшее, но вполне ощутимое для меня отличие между твоим обращением с ними и со мной.
Я никогда не был доволен, если меня хоть как-то выделяли из всех остальных, потому что обычно это означало предвзятое или даже негативное отношение. Но с тобой по-другому.
Хотя, с тобой вообще всё по-другому.
— Мистер Грэм? — ко мне подходит работник охранного контроля, — Что же Вы застыли, пройдите сюда. Нам нужно провести стандартные процедуры…
Я, наконец, отлипаю от места и на автопилоте иду за работником в форме. Мы перекидывается с Беверли взглядами — она не допущена до того же уровня, что я, и вместе с другими сегодняшними недопущенными посетителями уходит в другое помещение.
Мы почти входим в комнату для проверки, когда я начинаю таращиться на металлоискатель.
— Уилл Грэм! — вдруг раздаётся из комнаты неподалёку знакомый и раздражающий голос, который сразу вызывает новую волну ассоциаций.
— Кто бы мог подумать, что вы двое действительно теперь работаете вместе, — вездесущая Фредди Лаундс опять каким-то образом пронюхала, где проходит расследование.
В этот раз нам понадобилась твоя помощь, поэтому она встретила нас в аккурат вдвоём после выхода с места преступления.
— И как Вы всегда оказываетесь там, где не нужно? — удивляюсь я и как-то безотчётно отхожу от неё, а ты выходишь вперёд. Получается так, словно я прикрываюсь твоей спиной от надоедливой журналистки. Я помнил, чем кончались наши с ней разговоры ранее, и не хотел срываться на угрозы снова, особенно при тебе.
— Прячетесь за своим психотерапевтом? Умно, — Фредди сжимает в руках любимый фотоаппарат и семенит за твоими широкими шагами, мне, в принципе, тоже приходится идти быстрее обычного. — Кстати говоря, доктор Лектер, Вы не считаете, что Вашего пациента опасно допускать к такой работе? Знаете, на днях он сказал мне, что «не стоить злить человека, который весь день думает об убийствах».
— Если я кого и считаю опасным, то это Вас, — ответил ты, не глядя на Лаундс, пока я не успел сам огрызнуться в её сторону. Твой голос, кажется, почти не отличается от обычного, но всё же есть в нём какие-то такие скрытые нотки, услышав которые Фредди сразу поубавила свою наглость, — Ведь Вы постоянно мешаете следствию, а своими статьями только усложняете расследуемое дело. — Ты бросаешь на неё мрачный взгляд, говоря напоследок слова, весьма близкие к моим угрозам, но не вызывающие у девушки той же снисходительной улыбки, — И, кстати, я ведь ещё и с действительно опасными людьми работаю. Это помимо того, что я так же весь день думаю об убийствах. — Меня почти смешит то, как удивлена и возмущена Фредди, — Всего Вам хорошего, мисс Лаундс, и будьте осторожны.
Я смотрю на тебя и понимаю, что лучше с отправкой Лаундс куда подальше не справился бы никто.
— Два сапога пара… — бормочет отставшая от нас Фредди, нервно поправляя рыжие кудри и напоследок фотографируя нас со спины. Видимо, просто, чтобы было.
Твои брови до сих пор сердито нахмурены, а губы сжаты, но я понимаю, что последняя фраза девушки доставила тебе, неожиданно, но удовольствие.
— Что же испытывает агент, который вот-вот совершит расправу над бывшим другом-психопатом? — её вопросы как всегда выводят меня из себя.
К Лаундс присоединяется ещё один недопущенный наверх, но ожидающий здесь репортёр, нескольких я так же вижу на низком старте в комнате ожидания.
— Все вопросы уже после процедуры, — заявляет сопровождавший меня ранее сотрудник, огораживая собой от журналистов мою ценную для СМИ персону.
Мне не нравится слово «процедура», а так же то, как сильно отличается спина низкого человека в форме от его, осанистой, в длинном тёмном пальто. И тот факт, что второй пункт мне не нравится — не нравится мне ещё больше.
— Мистер Грэм, — вдруг раздаётся с другой стороны. Сегодня я просто нарасхват, — Нам уже нужно быть наверху.
Ко мне проходит какой-то агент из главного офиса, я уже встречал его, когда общался с агентом Пурнелл. Я, конечно же, не помню его имени, но вспоминать не приходится, потому что я всё равно ничего не успеваю сказать.
— По регламенту мы должны присутствовать там уже через семь минут, а после никто не сможет ни войти, ни выйти, — тараторит парень, указывая мне приглашающим жестом на лестницу, с которой он спустился.
— Он ещё не прошёл проверку, — замечает работник охраны, я нервно сглатываю.
— Неужели Вы думаете, что спецагент с таким уровнем доступа, обезвредивший не только Чесапикского психопата, — «потрошителя» — чуть не поправляю я, — Но и с десяток других, пронесёт с собой напильник?
Я понял, что этот парень один из тех, кто считает себя более достойным человеком, чем другие, только из-за своего высокого положения по службе. Так же он считает, что вправе наплевать на обязательную проверку опять-таки из-за своей должности. И он точно не представляет, какие запрещённые предметы, помимо «напильника», можно пронести таким образом.
Мы всё же проходим сквозь недовольства охранников к стойке регистрации посетителей, и я снова опускаюсь под воду.
Мы подходим к стойке регистрации посетителей в больнице, где лежит Эбигейл. В прошлый раз мы были здесь по отдельности, но сегодня ты предложил зайти к ней, как только мы закончили с работой.
Я уже некоторое время пытаюсь мысленно отрепетировать, как нужно разговаривать с девочкой, но попытки не приносят результата, и теперь я хочу, наоборот, отвлечься хоть на что-либо. Мало мне предстоящего разговора, так ещё и толпа в больнице совершенно не прельщает, не говоря уже о том, что и сами по себе больницы я терпеть не могу.
Поэтому я уделяю внимание всему подряд, избегая взгляда на людей, и наблюдаю за тем, как ты заполняешь выданный регистратором бланк. Твой почерк настолько безупречно ровный, а наклон и изгибы букв соблюдены так детально, словно ты прошёл курс каллиграфии, я невольно поднимаю брови в восхищении.
Наверное, ты остался доволен таким эффектом, точно я не знал, ведь я очень запоздало начал наблюдать за тобой со всей внимательностью.
Но что тогда, давно, что сейчас, мне абсолютно ясно — Ганнибал Лектер даже в самых мелочах до предела внимателен и аккуратен.
И потому мне до сих пор непонятно, как он вообще мог так просчитаться и оказаться, в конце концов, на электрическом стуле.
Я ставлю смазанные подписи в нужных местах, замечая боковым зрением, как агент-не-помню-его-имя стучит носком туфли по плитке в нервном ожидании. Но я, как ни странно, не могу сказать точно: действительно ли он так торопится или просто нагнетает обстановку.
Мы поднимаемся наверх и после череды тяжело запоминающихся поворотов, коридоров и проходов, наконец, доходим до нужного места.
Я глубоко вздыхаю перед тем, как зайти в комнату с людьми. Хотя, на самом деле, всё оказывается легче, чем представлялось. Наверное, я и впрямь уже исчерпал весь свой запас нервозности и теперь даже к толпами людей безразличен.
— А вот и наша звезда, — шутливо замечает Кейт Пурнелл, правда, оставаясь с всё той же кислой миной, привлекая ко мне внимание всех собравшихся.
— Ты просто звезда новостных лент, — шутливо замечаешь ты, когда мы обсуждаем недавно закрытое дело о серийнике, воздвигшем в свою честь столб из жертв. Просочившиеся с места преступления фотографии — просто самое то для жаждущих ужасов мирных обитателей штата.
— Да уж, — я сжимаю пальцами переносицу, как от головной боли, — И не благодаря ли стараниям одной рыжей, сующей во всё свой нос… — я не договариваю, потому что догадываюсь, что тебе вряд ли по душе ругательства.
— Как ты относишься к такой «славе»? — ты возвращаешь мои мысли к нашей беседе.
— Абсолютно никак, — тут же отвечаю я, отсекая в воздухе горизонтальную линию ладонью, — На мне и моём положении на работе это никаким образом не отразится, да и причина их внимания проста до банальности.
— Твоя неординарность?..
— Моя странность, — усмехаюсь я в ответ на твой вариант, — Гораздо интереснее читать про странного и скрытного спецагента с собственными сдвигами по фазе, чем про «скучного» начальника отдела ФБР. Народ поднимает предобморочную панику, стоит объявиться какому-нибудь психопату, но всё равно считает их поимку эдаким забавным приключением.
Ты внимательно и тихо слушаешь меня, а я понимаю, что начинаю раздражаться вопреки собственным словам об абсолютно никаком отношении. Поэтому я решаю закончить это какой-нибудь нейтральной фразой и перейти к другим темам.
— Наверное, если я вычислю самого Чесапикского Потрошителя, они возведут меня в ранг небожителя, — качаю головой я.
Ты улыбаешься.
Я пожалел, что уборная слишком далеко, потому что мне так много за эти пару минут пожали руку, что захотелось её хорошенько помыть. Всеобщий разговор между свидетелями, сотрудниками ФБР, работниками тюрьмы и прочими служащими закона не сильно отличался от обычных квартальных собраний в бюро. Только, разве что, никого не отчитывали. Я стоял в стороне, изредка реагировал на обращения, ни в каком конкретно разговоре не участвуя, и гадал, какая же именно роль мне уготована в этом фарсе.
Давний разговор о СМИ с Ганнибалом проскочил в воспоминаниях не просто так: всё, что я представлял в тот день, точно воплотилось в жизнь.
Газетчики, телевизионщики и прочие иже с ними места себе не находили, когда узнали первые новости о поимке Потрошителя. Не говоря уже о том, когда они узнали, кто именно им оказался. И тут уже начались игры между ФБР и ними: когда, кому, где и какую информацию выгоднее подать.
Джека, всю нашу команду, и, конечно же, меня в особенности, выставляли как золотую медаль напоказ. Наверное, из тех же соображений, мне и приходиться пребывать здесь. Кроуфорд, кстати, тоже присутствует, но он, в отличие от остальных здесь находящихся, точно знает по моему лицу, когда лучше даже не начинать разговоры со мной.
— Ну, конечно. Не думаю, что кто-либо вообще любит находиться на казнях, — слышу я обрывок разговора, — Но мы должны освещать подобные мероприятия, чтобы люди знали, что бывает с такими ужасными преступниками в нашей стране.
«Можно подумать, публичная расправа хоть когда-то в истории человечества останавливала преступления», — усмехаюсь я мысленно.
— Правосудие не только слепо. Оно безмозгло и бессердечно.
Я глубоко вздыхаю в попытке успокоиться, и рука тянется в автоматическом жесте защиты — поправить очки на лице.