— Садись в машину, — Грэм не в силах пошевелить ни единой частью тела, так что мужчина подталкивает его, насильно заставляя разблокировать дверь с пассажирской стороны. — Сядь в машину, Уильям. Мне нужно осмотреть твое лицо.
В вольво привычно и успокаивающе пахнет домом и собаками. Спустя несколько секунд Уилл вспоминает, что для работы легких нужно вдохнуть и не задерживать дыхание. Он не может рассмотреть, что происходит вокруг, лишь на расстоянии вытянутой руки, а когда дверь со стороны водительского сидения хлопает, то поворачивает голову, чтобы тут же натолкнуться взглядом на большой кожаный саквояж в руках Лектера. Тот бесцеремонно устраивает его на коленях мужчины, недолго роется в бездонной сумке, прежде чем извлекает на свет несколько спиртовых салфеток и пинцет. Ганнибал пытается провести осмотр, но освещения в машине недостаточно, чтобы увидеть все повреждения, а дергающийся Грэм в его руках совсем не помогает. Мужчина предупреждающе шикает и растеряно обводит взглядом чужую машину. Уилл тяжело вздыхает, сипло и надорвано, прежде чем потянуться к бардачку и достать фонарик. Батарейки он сменил не больше четырех дней назад и почти не пользовался, стоит надеяться, этого света хватит. Ганнибал больше не выказывает признаков недовольства, просит закрыть глаза и включает фонарик. Его белый ослепляющий свет выжигает глазное яблоко даже под закрытыми веками. Лектер кривит губы, с тоской глядя на изувеченное красивое лицо напротив.
— Тебе придется потерпеть. Три осколка застряли слева, один справа, мне придется их достать прямо сейчас. Держи салфетку в руках, иначе мне некуда будет их складывать, вдохни и не шевелись, — Уилл кивает запоздало и растеряно, разворачиваясь так, чтобы мужчине было удобнее работать.
Он пытается думать, зачем Ганнибал таскает с собой этот саквояж, непонятно чем заполненный, тем более на такие приемы, фантазирует о том, чем заполнено нутро сумки, чтобы отвлечься от боли, пронзающей до самого копчика, когда пинцет легко выдергивает застрявшее стекло. Вести машину он точно не сможет, его близорукость и в хорошую погоду опасный друг для вождения, а уж в такой ливень и того хуже. Лектер сворачивает салфетку с осколками и впихивает ее в руку мужчине, пока протирает оставшиеся порезы, предотвращая инфекцию. Уилл бессмысленно шарит в саквояже, на ощупь определяет скальпель в плотной заводской упаковке, бинты, пластыри, тюбики с какими-то мазями, а потом его пальцы нашаривают длинную, тонкую картонную коробку. Извлекать ее на свет кажется ужасной идеей после того, как Грэм, поднося картон ближе к подслеповатым глазам, читает название.
— Серьезно, доктор Лектер? Я, наверное, не должен спрашивать, зачем в Вашем чемодане экстренной помощи лежит упаковка тампонов. Нет, я ничего не хочу об этом знать, — Уилл даже не пытается сдержать смешок, утыкаясь взглядом в приборную панель.
— Случаи бывают разные, Уильям, — Ганнибал на усмешку никак не реагирует, убирает саквояж на заднее сиденье и внезапно становится серьезным до чертиков. Его взгляд мрачный, тяжелый и пугающий. — Не верю, что ты начал драку из-за пустяка. Что он сказал тебе? Что Маурицио сказал тебе, Уилл?
Лектер чувствует острый запах ярости и горчащий на языке оттенок отчаяния. Уилл глубоко вдыхает, задерживает дыхание, так, чтобы легким стало больно, вспоминая, как шевелились губы Валастро, чтобы воспроизвести максимально похоже.
— Назвал меня botolo и bagascia, — Ганнибал хмурится, глубокие морщины на его лбу сейчас видны отчетливее, чем когда-либо раньше. — Я понял про второе, но первое слово для меня загадка. Поделитесь значением, доктор Лектер.
— Я отвезу тебя домой, тебе нужно отдохнуть. И будет лучше, если ты не узнаешь итальянский, — Грэм крепко сжимает его пальцы своими, вынуждая посмотреть на себя. Вряд ли еще одно оскорбление унизит его еще больше, но оказывается неправ. Лицо Ганнибала искажается болезненным выражением, а губы снова сжимаются в тонкую полоску. — Он назвал тебя дворнягой и девицей легкого поведения. А сейчас пристегнись и помолчи.
Уилл отворачивается, смотрит на залитое дождем стекло и пытается не думать, что ремень безопасности душит его так сильно, что легкие горят, словно облитые бензином и подожженные.
Путь до Вулф Трап кажется бесконечно долгим. Три поста оплаты на дороге добавляют к этому времени еще целую вечность, но Грэм не может даже задремать, чтобы забыть все произошедшее. Слова Маурицио еще крутятся в голове, оглушают, даже не произнесенные вслух, выдавливают его барабанные перепонки из слухового прохода, он даже может почувствовать стекающую по шее кровь. Тишина не нарушается ни бесполезными сейчас разговорами, ни музыкой, радио выключено, чтобы не доставлять Ганнибалу неудобство неприемлемыми для его утонченного вкуса звуками. Уилл не может не думать обо всем этом. Он знал, что в таких местах к нему относятся не с тем же почтением, что к Лектеру, но слышать подобные оскорбления — унизительно. Отвратительно знать, что его считают безродной дворнягой, пригретой Ганнибалом из жалости, чтобы хвастаться добрым сердцем. Вспоминается Беделия, ее идеально облегающее стройную фигуру платье и уложенные в простую, но элегантную прическу светлые локоны. Ее ладонь так органично смотрелась на плече Лектера, будто доктор Дю Морье была рождена, чтобы находиться в руках мужчины. Не то, что он. Возможно, было бы лучше, чтобы Беделия сопровождала Ганнибала на подобные вечера. Было бы лучше, если бы она заняла свое законное, принятое моралью напыщенного общества место утонченной спутницы. Уиллу кажется, что он влез туда, куда ему не следовало. Не желающий социализироваться мужчина далеко за тридцать — не лучшая пара для уважаемого доктора. Он пытается не думать о том, зачем Лектер все это делает. Он гонит мысль, что Ганнибал наслаждается восхищенными взглядами окружающих, выставляя на обозрение созданное из дешевки творение, чтобы погреть свое блестящее, словно хвост павлина, эго. Но мысль настойчивая, крепко оплетает своими мокрыми, скользкими щупальцами его мозг, можно даже почувствовать, как они проникают в мозолистое тело, разделяя полушария мозга. Дождь оглушающе лупит по крыше машины, в ушах начинает звенеть, а лицо горит. Утром сине-фиолетовая кожа отпугнет от него всех сотрудников отдела, возможно, Джек даже предложит ему взять несколько выходных, чтобы привести себя в порядок. Глаза щиплет, они слишком сухие, будто в них песка насыпали, а головная боль приносит с собой тошноту и очередной виток колючей проволоки по вискам. Вольво послушно замирает в нескольких метрах от двери дома, мотор глохнет, словно насытившийся зверь, и где-то в памяти всплывает звонок Лектера в такси. Точно, ему еще нужно вернуться домой. Психиатр слишком галантен, когда выходит из машины, открывает свой большой черный зонт, не позволяя Уиллу вымокнуть под натиском взбесившейся стихии, и это раздражает до мурашек и приподнявшихся на руках волосков. Возможно, Грэм слишком сильно хлопает дверью авто, но это не то, что его на самом деле волнует в этот самый момент. Они стоят на крыльце, не глядя друг другу в глаза, и Уилл выпускает скулящих собак. И те неотвратимо предают его. Огибают его ноги, машут хвостами и утыкаются мокрыми, холодными носами в ладони Ганнибала, облизывая пальцы. Мог ли этот день закончится еще хуже?
— Мы можем поговорить об этом, если ты хочешь, — Лектер говорит мягко, вкрадчиво, словно собирается вести сеанс прямо сейчас. — Или оставим до нашей следующей встречи, чтобы ты мог успокоиться и все осмыслить.
Уилл смотрит на него с нездоровой злостью, чувствуя, как монстр в его голове разделяет мозг на составные части, лишая возможности нормально соображать. Кажется, он может почувствовать липкий конец щупальца в мозжечке, потому что движения его рук становятся абсолютно нескоординированными.
— Вот только не надо щадить мои чувства, доктор! — Грэм срывается и имеет на это полное право, он уверен в этом. Ярость клокочет внутри его, вырывается из-под кожи обжигающим гейзером, заливая все вокруг. — Я, блять, тебе не ебанная принцесса, чтобы ты так со мной обращался.
Брови Ганнибала устремляются вверх. Это было последним, чего он ожидал, и ему хочется прямо сейчас взять мужчину за волосы и промыть рот с мылом, чтобы больше не слышать подобных слов. Но Уилла, кажется, его вид ничуть не заботит, он заводится сильнее, растекаясь пламенем по всем поверхностям. Он горит, и это, наверное, видно даже со спутника, как полыхает его тело, объятое гневом. Он тычет пальцем Ганнибалу в грудь, пытаясь заставить отступить, но мужчина стоит непоколебимо, словно тысячелетняя скала под напором природы.
— Я — не женщина, чтобы ты подбирал слова и вел себя так обходительно со мной. И не твоя вшивая собачонка, которую ты можешь показывать своим друзьям, когда вздумается, — Лектер пытается дотронуться до взбешенного мужчины, но тот дергает плечом, стряхивая несостоявшееся прикосновение. — Перестань вести себя так, словно я невменяемое чудовище на посмешище.
Дождь заливает за высокий поднятый ворот пальто Уилла, он чувствует, как плотная ткань промокла насквозь, как прилипает гладкая подкладка к голым запястьям, рукава рубашки давно задралась, и их манжеты перетягивают предплечья, нарушая кровоток в кистях. А может, они посинели от холода и ледяной воды, снова и снова омывающей пальцы и ладони. Внезапные слабость и отчаяние охватывают тело Уилла, он чувствует, как его колени подгибаются, а голова становится пустой. Он свистом загоняет разыгравшихся под ливнем собак домой и сжимает пальцы на дверной ручке.
— Проваливай, куда хочешь. К Беделии, к Валастро, куда угодно, Ганнибал.
Даже сквозь шум дождя слышен звон стекла, когда дверь захлопывается перед носом мужчины. Лектер стискивает зубы, сдерживая животный порыв вломиться в дом и впечатать зарвавшегося Грэма лицом в стену. Такси приезжает только через двадцать минут, зонт совершенно не спасает, в подъехавшую машину Ганнибал садится до жути раздраженным и заведенным до предела. Водитель, кажется, совершенно не настроен на разговор, еще раз уточняет адрес и лишь единожды спрашивает, не помешает ли пассажиру включенное радио. Лектер неопределенно кивает головой и оставляет попытки проанализировать случившееся. Им обоим нужно остыть, а потом уже приходить к выводам.
Уилл запирает дверь и прижимается к ней спиной, скидывая свои туфли с такой силой, что они приземляются где-то в районе разложенного дивана. Собаки испуганно скулят, жмутся по углам, а в глазах Уинстона мужчина видит, кажется, осуждение. Рубашка душит, он пытается расстегнуть ее, но дрожащие, окоченевшие пальцы не желают проталкивать пуговицы в маленькие петли, и, чтобы глотнуть спасительного воздуха, наполненного запахами собак, виски и собачьей еды, приходится стараться. С шеи словно слетает тугой ошейник, когда Грэм жадно дышит широко открытым ртом и теребит рукава мокрого пальто. Тяжелая ткань падает на грязный пол, утром придется потратить время, чтобы очистить его от мокрой земли и воды, но какое это сейчас имеет значение. Он пытается дойти до шкафа, чтобы оставить одежду в надлежащем виде, но ее путы такие крепкие, сдавливающие, что избавляться от мешающихся вещей приходится прямо по пути куда-то, куда он и сам не знает. Он слышит, как скулит Бастер, прячась за диваном, а может это его очередная галлюцинация. Может, на самом деле это звук, с которым швы костей черепа расходятся, а этот звон — удар теменных костей о пол. Его мозг вываливается мелкими, уродливыми слизнями на ладони, падает на голые ноги, они ползут по его лицу, шее, плечам, вылезают из глазниц и носа, чтобы забраться в его глотку. Он чувствует, как они забираются в его легкие, как копошатся там, мешая дышать. Уилл находит себя на полу не меньше чем через полчаса, в одних трусах, с невыносимой болью во всем черепе, таблетки рассыпаны рядом с ногами, а собаки испугано окружили его, не смея протянуть к нему свои морды. Он снова закрывает глаза и чешет кого-то из псов между ушей, возвращая себе иллюзорное благополучие. Когда Грэм опять осматривает комнату, в ней нет ни слизней, ни кусков его костей, ни крови. Он с трудом становится на колени, позволяет Уинстону облизать свое лицо, откровенно наплевав на то, что может занести инфекцию в раны от стекла, и с оглушающе громким вздохом, разрывающим его грудную клетку, направляется в душ. Стоит собрать таблетки, заглотить парочку, запивая горьким виски, и провалиться в черный кошмар своих снов. Уилл надеется, что Ганнибалу будет не лучше этой ночью.
Вода в душе настолько горячая, что, попадая на лицо, заставляет раны вспыхивать нестерпимой болью. От пара ничего не видно даже на расстоянии ладони, он клубится, словно ядовитый туман, отравляя все вокруг, а зеркало запотело. Мужчина вытирает отражающую поверхность, странно холодную под его жаркой ладонью, и смотрит на свое отражение. Синяки уже начали наливаться цветом, а места, где стекло вошло в кожу, вспухли и покраснели. Возможно, ему стоит приостановить преподавание, пока лицо не придет в норму. Наверное, некоторых его студентов хватит удар, когда они увидят своего преподавателя таким. Он заставил их написать рефераты, или это было эссе, на тему, которую даже не помнит, не сможет вспомнить даже под пытками и сывороткой правды, и можно попросить Джека собрать эти бесполезные листы, прошедшие пытку горячим картриджем принтера, ознакомиться с ними дома, чтобы перечеркнуть большую часть работ, ставя под сомнение знания некоторых студентов. Но все это будет потом, после того, как он попробует поспать хоть немного, делая щедрый подарок самому себе — несколько часов блаженного забытья. Собаки укладываются на полу вокруг дивана, негромко ворча, отвоевывая себе место потеплее и помягче, одеяло ничерта не греет, только душит своей тяжестью, но Уилл не скидывает его на пол, доверчиво теряясь в шерстяном плену, обещающем защиту от дурных снов. Проваливаясь в зыбкую темноту, он слышит храп Элли и сопение Макса, и эти звуки окончательно погружают его во тьму.
Девочка с пустыми дырами глазниц следит за ним отсутствующими глазами. Оценивает каждое движение грудной клетки, вздымающейся от шумного дыхания, и тянет свои окровавленные руки. За ней мужчина с густой бородой, крестовая отвертка с ярко-оранжевой ручкой почти достигает затылка девочки, чтобы вонзится точно в шов между затылочной и правой теменной костью. Уилл ничего не делает, только смотрит, позволяя тьме клубиться, как пару в ванной, вокруг ног, с каждой секундой опутывая все больше его тела. Фырканье слишком громкое и низкое, чтобы принадлежать его собакам, которых даже нет рядом с ним. Черная, с седыми проблесками морда виднеется сквозь стекло входной двери, хищные глаза следят, не упуская ни единого жеста, и Грэм взмахивает рукой, чтобы прогнать порядком надоевшее животное, с присутствием которого в своих снах давно смирился, но олень, не принимая такого отношения к себе, таранит стекло ветвистыми рогами. Его звон почему-то похож на удар капель по крыше машины, а опасный серебристый отсвет у порога притягивает взгляд. Уилл собирается покончить с этим прямо сейчас. На то, чтобы достать ружье и проверить, заряжено ли оно, уходит не больше минуты. Мужчина почти ласково оглаживает нагревшийся под пальцем курок. Олень ухмыляется, Грэм может поклясться, что видит это в его глазах, и отступает от порога, собираясь скрыться в лесу. Выслеживать добычу Уилл научился мастерски. Под его ногами не хрустят ветки, он ловко обходит ямы, вырытые собаками во дворе. Его жертва будто и не боится, не торопится спрятаться в густоте деревьев, и настигнуть ее — проще простого. Животное встряхивает головой, пытаясь поддеть мужчину рогами, но Грэм прижимает ствол между его глаз и спускает курок. Кровь влажно блестит на густой жесткой шерсти, и мужчина делает еще один выстрел. От ровно круглого входного отверстия расходится сетка трещин, и череп оленя раскалывается напополам. На мощной оленьей шее ухмыляющаяся голова Ганнибала, и Уилл стреляет еще раз. Лицо психиатра разлетается на куски, они с чавкающим звуком падают в грязь под ногами.
Уилл открывает глаза, и первое, что он чувствует, отвратительную влагу на щеке. Птичий надрывный крик заставляет барабанные перепонки дрожать, такое утро — одно из худших в череде его ужасных пробуждений. Белое пятно птичьих испражнений на лице определенно не делает его счастливым, как и осознание места своего нахождения. Он свернулся у выступающих из земли мощных корней дерева, перепачканный в грязи с ног до головы, эта грязь застряла в его волосах, засохла, разобрать и без того вечно спутанные кудри не представляется возможным. Он пытается разодрать их, но скорее выдернет пряди с корнем, несколько жестких волосков остаются на его пальцах. Уиллу стоит порадоваться, что живет он на самой отшибе, ближайшие соседи не менее чем в пятнадцати минутах езды по трассе, и никто из живых людей не увидит его в лесу, перепачканного мокрой землей, птичьим дерьмом, в трусах и футболке, продирающего глаза от поднимающегося солнца. Его колотит от холода, конец октября принес с собой ледяной ветер, и, скорее всего, ужасная простуда не заставит себя долго ждать. Ружье лежит рядом, и, насколько Грэм может в этом разбираться, выстрел ночью все же был сделан. Он находит след в коре одного из соседних деревьев, это не может не радовать — сложно объяснить врачам, что в порыве своего сомнамбулизма он прострелил себе какую-нибудь часть тела из охотничьего оружия. Если, конечно, будет чем объяснять, вполне возможно, что он снесет себе голову, блуждая в закоулках собственных кошмаров. Его стопы нещадно болят от впивающихся в них веток и камней, а кожа покрылась мурашками. Собаки скулят, запертые внутри дома, кидаются к нему, как только дверь распахивается, лижут его голени и опущенные руки, скулят, с легкостью улавливая настроение. Уилл справедливо решает, что может заняться собой позже, включает телевизор, чтобы отпугнуть звенящую, опутывающую его тишину, и занимается завтраком. Элли тычется мокрым носом в его колено, мужчина мягко оглаживает ее бок, наслаждаясь довольным сопением собаки. Он наполняет миски и делает себе кофе, когда его взгляд замирает на экране. Грэм знал, что вчерашняя драка попадет в прессу, но он надеялся только на газеты, а не на горячий репортаж в местных новостях. Ему хочется швырнуть телевизор в стену, но успокаивает себя тем, что у него просто нет времени, чтобы покупать новый. Звонок телефона раздается в тот же момент, когда экран гаснет, лишая его возможности наблюдать за самим собой. Уилл взял из комнаты вторую пару очков, но не может рассмотреть имя звонящего. Он просто соединяется, чтобы в следующее же мгновение поморщиться от головной боли и чужого слишком резкого голоса.