Северино поспешно выпрямился и зачем-то прокашлялся, продолжив:
— Насколько я знаю, циркачи — народ небогатый. Думаю, вам эти деньги пригодятся больше, чем мне, — он взял кошель со стола, вложил его в руки Куэрды и мягким жестом закрыл их, как бы убеждая оставить деньги себе. — Купите на них что-нибудь приятное той женщине, Агате. Все-таки, она выручила нас, не задавая лишних вопросов.
Он понятия не имел, зачем сказал последнее, тем более, что канатоходец раньше давал понять, что тема его, по-видимому, многочисленных женщин ему неприятна — капитан заметил, как он едва не пошел пятнами при рассказе о происхождении броши.
— Как ваши раны? — спросил он и будничным тоном добавил: — Десятый.
Если это не он — кто участвовал в ночи избранных, ему это слово ничего не скажет. Если же это он… что делать дальше, Северино еще не придумал, и уже пожалел, что назвал сеньора по номеру. Это ведь означает, что придется раскрыться и самому, а Куэрда и так знает про него слишком много.
***
Ожидания не обманули Флавио. Капитан продемонстрировал не просто брошь, он принёс все его пожитки. Куэрда обрадовался и тут же поверил, что над начальником городской стражи никто не властен, словно тот был все державным монархом. Это было очень удобно. Да и от денег капитан отказался.
Отказался так разумно и так приятно. Флав оценил мягкое прикосновение, которым капитан сопроводил свой отказ. А ещё больше Коста обрадовался приглашению посетить трактир. Треволнения, оставшиеся позади, пробудили яркую жажду жизни. «Щука и гусь» как нельзя, кстати, подходил для этого повода.
Трактир встретил канатоходца ярким ароматом шоколада. Не смотря на то, что Куэрда практически был завсегдатаем этого заведения, такой напиток здесь подавали впервые. Возможно, хозяин «Щуки и гуся» последовал модным тенденциям, вложившись в дорогой напиток, чтобы привлечь более широкий круг клиентов, среди которых рассчитывал увидеть и публику более высокого класса.
Флав пробовал этот напиток лишь раз и, в отличие от восхищающихся, испытал двоякое чувство, склонное ближе к негативу, чем к позитиву. Это было более чем при странных обстоятельствах, и с тех пор Коста не вспоминал о нём.
Усаживаясь за свободный столик, канатоходец подумал, что начальник городской стражи прав, Агата была достойна материальной благодарности. Там более, что Куэрда давно не одаривал красотку ничем, кроме своего внимания. Стоило выбрать ту вещь, которая могла оказаться достойной жены башмачника.
Капитан тем временем поставил пожитки Флавио у его ног. Внимательный взгляд, который он задержал на канатоходце, чуть обеспокоил Косту, показалось, что сеньор Мойя вдруг засомневался в правильности своих действий, словно прикидывая, а достоин ли тот, кто сам выкопал себе яму такого бескорыстного снисхождения? И под внимательным взором капитана, Куэрда аккуратно задвинул мешок подальше под стул от соблазна.
«Десятый», — слово припечатало на месте. Тут же в памяти всплыла та история странной ночи в масках. И с ней тысячи опасений и вопросов, готовых прямо сейчас сорваться с языка: «Откуда? Как? Зачем? Почему именно сейчас? Как повести себя? Как реагировать на эту десятку?».
Если Мойя сам непосредственно замешан в той ночи «безумного рифмоплётства» — это одно, а если он принимает в этом участие, как дознаватель — это совсем другое. Спросить в лоб? Не реагировать? Всё отрицать? Нужно было что-то говорить, не молчать, главное не молчать! Коста внимательно взглянул на собеседника. На медового сеньора Мойя явно не походил, Куэрда узнал бы его по голосу. Шоколадный Альфа? Канатоходец вспомнил обнаженную спину капитана, которую видел в доме башмачника, и отмёл и эту версию. В ту ночь в «Лисе и винограде» были и другие пары, жаль Коста сначала был слишком взволнован, чтобы разглядывать, а потом слишком разочарован, для того, чтобы запоминать кого-то ещё. Стоило рискнуть, и Флав рискнул:
— Жить буду, сеньор… «Не третий» и «Не тринадцатый»…
И сердце сорвалось вскачь, и ладони сделались влажными, и взгляд пытливым, цепким, и дышать, кажется, перестал.
***
Конечно же, капитан немедленно пожалел о том, что назвал канатоходца по номеру. Ну что за черт дернул его за язык? Кто просил? Кто заставлял?
Однако осознание того, что он оказался прав, подхлестнуло его воображение. Перед внутренним взором пронеслись картинки, которые он имел счастье наблюдать — «татуировка» жидким шоколадом, прокатывание виноградины по голому животу и груди канатоходца. Кончики пальцев еще помнили прикосновения к рукам Куэрды — его кожа была гладкой и приятной на ощупь. Наверное, кожа на его груди еще нежнее. Поймав себя на этих мыслях, Северино не на шутку рассердился на себя и свои фантазии.
— Седьмой, — подсказал он сев прямо — пожалуй, чересчур даже прямо, словно маршировать собирался.
Интересно, что же канатоходец мог делать на приеме, который явно был устроен неким сеньором, обладающим властью и деньгами? Кому вообще пришло в голову пригласить туда Флава? Может, прием устраивал кто-то из его любовниц? Единственная среди собравшихся женщина, не участвовавшая в коллективном безумии? Хотя нет, вопрос стоило поставить не так — кому пришло в голову звать на прием его, капитана Мойю, учитывая ходящую о нем славу?
Официантка принесла бутылку белого вина. Северино легким жестом разлил напиток по бокалам.
Получалось, что теперь они связаны не только общей тайной книги и «ограбления» ратуши. Незримая вначале нить, протянувшаяся между ними с момента исчезновения библии, крепчала с каждой минутой, что заставляло капитана нервничать.
Он знал, чем кончаются крепкие связи — естественно, ничем хорошим. После Фрэнка Северино дал себе обещание больше ни к кому не привязываться, просто потому, что привязывался он, как собака, легко и быстро, особенно после «кодовых» слов и жестов, которые Куэрда, казалось, инстинктивно чует. А вот на то, чтобы отвыкнуть, могло уйти весьма продолжительное время.
Из головы никак не шел образ обнаженного по пояс канатоходца, вымазанного медом. И эта картина совсем не походила на то, что он привык чувствовать к людям (в том числе, своим бывшим любовникам, а именно — ничего). Она будоражила и подхлестывала желание посмотреть хотя бы чуть больше, увидеть хотя бы секундное продолжение. Куэрда на столе, тускло блестящий от недавних ласк — и на этот раз совершенно обнаженный. Почему? Почему в том злополучном трактире Северино почувствовал только скуку и разочарование, хотя оба его партнера были доступны и, по-видимому, готовы к предполагаемому игрой соитию? С тем же Девятым можно было превратить выполнение задания в фантастическую прелюдию к жаркому сексу, так что мешало? Что за демон в измученной душе Северино не давал ему раскрыться в полную силу тогда, когда это, черт возьми, было бы хотя бы уместно (уж точно уместнее, чем в переполненном посетителями помещении посреди странного разговора)? Почему тогда он не испытал даже капли возбуждения?
И почему, по какой-такой внезапной причине сейчас он смотрит в пьянящие не вином и пьяные не от вина глаза, и перебирает в своей голове различные фантазии, как архивариус в любимой картотеке? Уже самому наличию этих самых фантазий стоило удивиться куда больше, чем участию в них канатоходца.
Может, дело было в том, что их знакомство было случайным, не нацеленным ни на что, кроме, пожалуй, выживания? Может, дело как раз в доступности и умышленности тех сеньоров и случайности этого?
«Не смей даже думать об этом», — запретил себе капитан, мысленно смяв свое воображение, как лист бумаги и швырнув в помойную корзину. После чего начал заботливо напоминать себе причины, почему именно ему не стоит представлять себе Куэрду, тем более в том виде, в котором он упорно лез в его мысли: «Во-первых, он слишком молод. Во-вторых и в главных… если ты ему и нужен (что весьма сомнительно), то явно на одну ночь. Ты видел его отношение к любовницам. По-видимому, к любовникам оно такое же. И ты знаешь, что будет потом. Ведь ушел человек или умер — так ли велика разница, если он все равно больше не с тобой? Ты это проходил. Или ты по боли соскучился?».
Отлично. Чудесно. Замечательно. Просто великолепно. Вот и официальное признание самому себе в том, что канатоходец его зацепил. Северино сдался сам себе и своим желаниям — вот так, с потрохами, подняв руки и признав бессилие мыслей над чувствами.
«Это очень и очень плохо кончится. И не говори, что тебя не предупреждали», — напоследок сказал разум, тая затихающим эхом в теплом тумане любопытства.
— Мы знаем друг о друге немало, — тихо сказал Северино, отпивая из бокала. — Надо сказать, это не так уж безопасно. Скажите, зачем вам нужно было знать, что написано в библии? К чему вам чужие секреты? Обычно люди лезут под кожу лишь для одного — чтобы потом предать. Что вы собираетесь делать с моей тайной?
Он очень надеялся, что его подчас изматывающие диалоги с собой оказались скрыты для глаз сеньора, что он и не догадывался о том, через какие препятствия и каких внутренних чертей ему приходится каждый раз пробиваться просто для того, чтобы связно вымолвить следующую фразу. Он быстро прикончил вино, надеясь за жестом скрыть эмоции, хлещущие через край.
Да, это знакомство в высшей степени небезопасно, но почему, почему же так хочется его продолжить? Не просто продолжить — капитан хотел знать о Флаве больше… и ради этого он даже готов был пойти на то, чтобы пожертвовать некоторыми своими тайнами. Тем более что главную из них он уже узнал.
— У меня есть к вам предложение, — сказал Северино так же негромко. — Раз вы были на том приеме, наверное, вам нравится играть в игры. В молодости я много плавал, и когда мы как-то попали в штиль, более старшие товарищи научили меня одной забавной игре, она называется «вопрос-ответ». Один задает вопрос, а другой отвечает, затем игроки меняются местами. Сыграем?
Он обновил свое вино и призывно поднял бокал. «Что я вообще делаю?» — с какой-то безнадежностью спросил он у себя, но, конечно же, не получил ответа.
***
Честно, Флав даже ушам своим не поверил. Обладая такой репутацией в городе, встретить капитана на столь сомнительном мероприятии, как «Ночь бесхозного рифмоплётства», было делом невероятным. Впрочем, та святая для некоторых книга, принадлежавшая начальнику городской стражи, тоже не служила подтверждением его моральных норм, а скорее могла выступить их яростным опровержением.
Флав даже внимательней всмотрелся в лицо со шрамом. Маска, которую носил капитан, была выделана из отличной кожи и сидела до сегодняшнего дня, как влитая, и только канатоходец знал, что в прорезях глаз и губ она дала такие трещины, что подковырни ногтем, и поползёт по швам, открывая порочный мир начальника городской стражи.
— Седьмой, — повторил тихо канатоходец, и взгляд его смягчился, так как будто бы беда, грозившая ему, внезапно растаяла.
Капитан теперь не казался Флаву каким то необыкновенным и тот флёр таинственности, романтики и нафантазированной эротики медленно исчезал, как туман под сегодняшним утренним солнцем. Куэрде не понравилась та ночь, о которой они сегодня оба вспомнили. Честно, он даже пожалел, что провёл её не на своём тюфяке, сладко похрапывая в отгороженном углу циркового лагеря, или в жарких объятьях любовницы, а бесполезно метя языком как по телу, так и волнуя звуками воздух. Не понравилась, но причина была совершенно не в этом. Коста разочаровался тогда, а неоправданные надежды запоминаются надолго.
Вот и сейчас канатоходец боялся разочароваться. Начальник городской стражи превращался в обывателя, которому ничего человеческое не чуждо: тайные общества рифмоплётов, связь с мужчиной, потворство преступлению, укрывательство улик и фактов. Каждое яблоко рано или поздно становиться с гнильцой: как говаривала Дори, раскладывая по утрам сочные фрукты на товарном лотке.
Канатоходец пригубил бокал с вином, задумываясь над поставленным сеньором Мойей вопросом. Зачем ему было знать, что написано в библии?
— Ваша книга попала ко мне совершенно случайно, — начал он, откидываясь на спинку стула и медленно разгуливая по фигуре капитана взглядом.
Конечно, он лукавил. Не собирался же Коста докладывать на мальчишку, таскающего ему всяческие бумаги.
— И читать её, тоже совершенно случайно, начал не я. К тому же мне прочли далеко не то, что было написано. Возможно, больше половины перевели вольно, добавив своих фантазий взамен знаний чужого языка.
Тут Куэрда предупредительно наклонившись, мягко накрыл руку капитана, лежащую на столешнице, тихонько, словно успокаивая, постучал по ней подушечками пальцев:
— Не беспокойтесь, обложка вашей тайны стала целенаправленной жертвой для убеждения этого человека в том, что библия потеряна безвозвратно. Поэтому беды с этой стороны вам не стоит опасаться.
Флав снова пригубил бокал, с удивлением понимая, что прикосновение, не смотря на утерю сеньором романтического флёра, осталось приятным, всё ещё возбуждающим. Ухватившись за эти, оказалось, стойкие ощущения, Коста продолжил даже не собираясь убирать ладонь:
— Я ничего не собирался и не собираюсь делать со своими знаниями относительно вас. В это трудно поверить, ведь, как вы раньше заметили, циркачи народ не богатый, — здесь он усмехнулся и оставил, наконец, чужое личное пространство.
Внезапно Куэрда понял, что интересует капитана не только на предмет беспокойства о своей безопасности. Если это было бы так, то начальник городской стражи не стал бы продолжать знакомство, получив назад свою библию, а возможно, попытался даже обезопасить себя, сдав Флава, как расхитителя собственности города. Даже если бы канатоходец рискнул, обвинить начальника городской стражи, то слово циркача, против такого сеньора с безупречной репутацией, выглядело бы, по крайней мере, смешно. Коста не мог придумать ни одного повода, по которому капитан решил продолжить общение, кроме…
— Игры… я предпочёл бы немного другие, но, — он прищурился, — я сыграю и теперь спрашивать моя очередь.
Привычка выдерживать краткие и в то же время изводящие паузы перед каким-либо сложным трюком, когда снизу барабанная дробь возвещает о скором зрелище, вросла в кожу и поэтому Флав не спеша, вымазывая капитанский рот карамелью собственного взгляда, пригубил бокал в третий раз и… «Алееееееееее»…
— Ответьте, что удерживает вас подле меня, когда вы получили свою книгу и в неразглашенье тайны совершенно уверены? — «Гоп». — Так что же вам во мне?
С тихим стуком опустился на стол бокал и таверна, как показалось канатоходцу, опустела, потому что он смотрел только на капитана, вживляясь под кожу, вплавляясь в кровоток, проникая в самое нутро. И, не смотря на то, что вокруг было так же шумно, как две минуты назад, Коста не слышал ни звука, кроме собственного биения сердца. Капитан волновал, да, растеряв пыль романтичности и раскрошив панцирь тайны, он сумел сохранить сексуальное притяжение. И дело совсем не касалось его далеко не идеальной внешности. Это исходило оттуда-то изнутри. Причём нутро это было, как не странно, вовсе не капитанское.
***
Прикосновение теплой ладони заставило Северино вздрогнуть — внутренне, конечно же, если эта эмоция и отразилась, то лишь в глубине его зрачков. Вздрогнуть не от страха, внезапного холода, неожиданности или других причин, обычно стоящих за этим рефлексом — совсем нет. Капитан развернул свою ладонь так, чтобы касаться пальцами пальцев Куэрды, и на секунду удержал их.
Внутри у него торжествовало, важно вышагивая сквозь строй самых разных эмоций, одно из давно забытых чувств — страха все испортить. Поэтому, когда канатоходец решил убрать руку, Северино до самого последнего момента не решался его задержать. Это получилось немного неловко, когда в последний миг он все-таки продлил прикосновение, давая понять, что оно приятно и желанно.
Вопрос, щедро приправленный умелой паузой, прозвучал громом среди ясного неба. Капитан ожидал чего угодно, только не этого. Многие годы коллеги по работе и другие знакомые безо всяких специально выдуманных игр безуспешно пытались прознать три основных вещи: откуда у него этот ужасный шрам, почему он оставил море и по какой причине у него до сих пор нет жены. Северино так привык к тому, что людей интересует исключительно то, что они видят глазами, что не ожидал ничего другого.