В ту ночь канатоходец спал сном младенца. И даже утром встал в отличном настроении. Насвистывая что-то игривое, Флав успокоил старика Пиро, продемонстрировав ему вчерашнее изделие — а именно обуглившийся корешок злосчастной библии.
Весь день канатоходец думал о строках, что зачитал ему тогда старик. Воображенье рисовало то молоденького падре, то убелённого сединами монаха, пишущего запретные слова. То тайное свидание в исповедальне или в саду под тенью буков, где два голоса шептали друг другу о чувствах. То два горячих тела, сплетающихся вместе в греховной страсти. Флав даже представлял себя на месте любовника святоши, сошедшего с прямой дороги в Рай. Пару раз представил было Мойя, да так, что пришлось дать волю собственным рукам, чтобы не отягощать штаны и не смущать чужие взгляды.
Но чем ближе становилось время встречи, тем больше Коста нервничал. «А если не придёт? А если с собою приведёт кого-то? Если решит взять всё же силой?».
Канатоходец стал дёрганным, из рук валились кольца, и тонкий канат под ногами то слишком прогибался, то наоборот, натягивался режущей струной. На репетиции Флав несколько раз сорвался (хорошо, что с двухметровой) не только с высоты, но и на мальчишек, вьющихся под ногами и помогающих готовить номера.
Без четверти семь канатоходец положил отобранные листы за пазуху, накинул плащ и двинулся в сторону Главного собора.
Куэрда опоздал. Виной тому оказался Лучи — мальчишка-вор, доставший канатоходцу библию. Ящерка издалека заметил Косту и через всю улицу закричал, привлекая внимание Флавио. Куэрда хотел сделать вид, что не услышал, но Лучи догнал его и, заискивающе смотря в глаза, стал расспрашивать о книге. Канатоходцу пришлось уверить мальчишку, что библия не представляла интереса, но за труды воришка выклянчил петушка на палке.
Избавившись от назойливого эскорта, Куэрда быстрым шагом преодолел площадь и, выйдя к собору, шмыгнул через его ворота в сад.
Он не сразу увидел капитана, пришлось побродить по дорожкам и побранить себя за то, что так размыто назначил место встречи. Но когда среди деревьев мелькнула его фигура, сердце Косты подскочило, как будто бы ему поддали. Канатоходец остановился на мгновенье, и пока начальник городской стражи не видит, словно решаясь ступить на канат, медленно вдохнул и так же медленно выдохнул. Флав убедился, хотя бы визуально, что капитан один и обозначил себя приветствием:
— Сеньор Мойя, доброго вечера, — он перешёл сразу по траве игнорируя красиво выложенные камнями дорожки, — рад видеть вас в здравии, и позвольте принести свои извинения за то, как мы расстались, но эта мера была необходимой, согласитесь?
Куэрда улыбнулся, всматриваясь в лицо визави. И тут же перешёл к делу.
— Да, думаю, тянуть не стоит, — он кивнул на несколько стоящих поодаль группкой деревьев и зашагал туда, на ходу рассказывая всё, что хотел, чтобы мужчина знал о сделке.
— Увы, мне пришлось спалить обложку библии, но думаю, что от этого она не станет менее ценной для вашего просителя. Ведь суть её не в «одёжке», не так ли? — Флавио задавал риторические вопросы и не давал времени на них отвечать.
— Я так же взял на себя смелость разделить сей ценный фолиант на группы листов — нить, служившая скреплением его, совсем прогнила, но это тоже к сути не относится, — канатоходец, наконец, достиг своей цели и расстегнув плащ, кинул его на землю под деревья, сел, жестом приглашая капитана присоединиться, — я обещал что отдам книгу, но не давал слова, что это сделаю сразу и всю.
Коста достал из-под рубашки платок и развязал шнурок.
— Я так же сказал, что за неё потребую плату, но денег мне не надо.
Он небрежно скомкал платок и сунул обратно за пазуху, листы положил на колени, аккуратно разгладил смявшиеся чуть углы.
— Так вот, — тут он взглянул прямо в лицо капитану, как будто бы пытался сшить в единую паутину все куски этой ситуации, — раз вы являетесь представителем владельца этого чУдного документа, значит, пользуетесь его безграничным доверием. Плата, которую я хочу от него, по сути, не будет сеньору ничего стоить, — Флав лукаво улыбнулся и черти заплясали в его глазах, — я не узнаю ни его имени, которое он так боится открыть, ни должности, ни рода, но я хочу знать каждое слово, написанное его рукой и рукой его любовника.
Куэрда накрыл ладонью три листа, лежащих на коленях, словно прерывая эфемерную попытку забрать их.
— Ещё раз повторюсь, владельцу не будет это стоит ни монетки. Инкогнито его не пошатнётся. Вы, — Коста ткнул пальцем в капитана, — будете читать мне это и получать обратно по частям, передавая дальше в хозяйские руки.
Он снова, как в кабаке, приложил палец к губам, призывая к молчанию. Взгляд стал жёстким, голос приобрёл упрямые нотки.
— Не смейте говорить мне, что не владеете языком, иначе мне придётся пригласить на эти встречи того, кто им владеет. Не думайте, что сможете нести сплошную чушь, имитируя чтение и провести меня. Не мечтайте о попытках последить, где я храню «потерю». Иначе, каждое ваше действие, такого толка, будет наказано отправкой одного листа в кафедральный собор. Там, думаю, что быстро разберутся, что с ними делать.
Флавио по-птичьи нагнул голову, не отрывая взгляда смотря на эмоции, возникающие на лице собеседника, и протянул ему три листа.
— Я считаю, что вам не надо даже советоваться с «растеряхой», ибо мои требования ничто, по сравнению с тем что, я мог попросить, ведь циркачи народ не богатый, но извращённый на фантазию.
========== Часть 2 ==========
***
Сердце Северино екнуло, когда он услышал слова циркача и увидел отделенные страницы.
— Что… — у него что-то перехватило в горле, мешая ему говорить внятно, поэтому это получилось каким-то жутким полушепотом-полухрипом. — Что ты сделал с ней?..
Капитан уставился на канатоходца в отчаянии. Дыхание остановилось, сердце пропускало удар за ударом. Ему казалось, что парень ударил его в грудь ножом — точно, прицельно, намеренно. Он в бессилии сжал кулаки, едва сдерживая крик. Этого просто не может быть, нет, нет, почему это происходит? Это всего лишь дурной сон…
Северино чувствовал себя так, словно на его руках вновь и вновь, задыхаясь в собственной крови, мучительно умирал Фрэнк. И это в некотором смысле действительно было так — умирал последний его кусочек, последнее напоминание о нем… обложка, которой когда-то касались ласковые пальцы священника, страницы, которые когда-то были исписаны его заботливой рукой…
— Зачем… зачем вы сделали это, сеньор? — Северино не присел рядом с Куэрдой, он буквально упал на траву, закрыв лицо руками и, конечно же, выдавая себя с головой.
Все равно. Теперь уже все равно. Он плохо улавливал дальнейшие слова канатоходца, едва понимая, о чем тот говорит. Может, и лучше было бы, чтобы парень теперь сообщил “куда следует”, может пусть бы его взяли под белы рученьки и отвели на плаху. Какая теперь разница?
Северино шумно выдохнул и убрал руки от лица. Не глядя на Куэрду, он забрал жалкие три листа - все, что осталось от его души.
— Хорошо, сеньор канатоходец. Вы выиграли. Я прочитаю вам все, что вы хотите слышать, - тихо сказал капитан. Его тон был похож на негнущийся брусок, и казалось, сами слова издают деревянный звук, падая на камни.
Похоже, ему все же придется испить эту горькую чашу до дна. А что еще оставалось? Казалось, он целую вечность разворачивал листы, хрупкая просоленная бумага шелестела в онемевших пальцах душераздирающим громом. Он помедлил, прислушиваясь к тишине сада, стараясь выхватить хоть какие-то звуки из нее. Ни на какие чувства Северино уже был способен, поэтому после краткой паузы он начал:
— “Я пишу это тебе, потому что не могу больше молчать. Это проклятое место, ты никогда не должен был попадать сюда. Ты не отсюда, ты другой, и это знание разрывает мое сердце каждый миг, когда я встречаюсь с тобой взглядом. Мы здесь все рабы, пленники, но не ты. Ты… свободный. Я читаю это в твоем взгляде, в твоих жестах. Запомни одно — никогда не забывай своего настоящего имени, что бы ни случилось. Я почти забыл свое, но твои глаза заставили меня вспомнить, кто я. Пожалуйста, смотри на меня. Смотри на меня еще и еще, мне кажется, если ты прекратишь смотреть на меня, я потеряю свою душу, я навсегда продам ее в рабство морской дьяволицы. Пожалуйста, не отводи взгляда, пожалуйста, спаси меня…”.
Дальше несколько его собственных строк были размыты, однако Северино и так знал, что в них говорилось, поэтому он, не останавливаясь, прочел дальше:
— “Я бы никогда не попал сюда, если бы не ты. Почему ты вмешался, почему не дал дьяволице закончить то, что она начала? Ответь мне, зачем?”, — и тут же убористый аккуратный ответ: — “У меня нет ответа на твой вопрос, кроме того, что я уже дал. Если бы она убила тебя, она бы каким-то образом убила и меня тоже — не телесно, но духовно. Я не знаю, пожалуйста, не спрашивай меня, я действительно не знаю! Я увидел тебя и понял, что… черт побери, ничего я не понимал! Ничего я не думал! Я не знаю, почему я сделал то, что сделал, пожалуйста, не спрашивай меня больше об этом, прошу тебя”, — и тут же его строки: — “Прости… я вижу в твоих глазах невыплаканные слезы, и меньше всего я хочу, чтобы в этом море множились соленые капли — твои соленые капли… пожалуйста, не плачь. Твои глаза слишком красивы для слез. Серые, как хмурящееся небо, под которым скользит по волнам наша грешная колыбель. Я не хочу покидать этот мир до тех пор, пока вижу тебя и твои глаза. Когда ты смеешься, я вижу веселые огоньки в глубине твоих зрачков, и они напоминают мне о доме, о тепле материнских объятий. Говорил ли тебе кто-то, как ты прекрасен? Говорил ли про солнце в твоих волосах, про улыбку цвета заката и музыку твоего смеха? Я бы мог смотреть на тебя вечно”. — “Пожалуйста, смотри, не отводи взгляда”, — таков был ответ, — когда я встречаюсь с тобой взглядом, мне кажется, что самая большая в мире волна поднимает меня вверх, выше и выше, и я готов достать до неба. Я бы хотел прикоснуться тебя, держу пари, ты на ощупь словно сами небеса. Но что будет, если я однажды упаду? Мое сердце разобьется так, что никакой смолой не проклеишь…” — “А ты и не упадешь. Я тебе обещаю”.
Северино не распознал того момента, когда начал плакать сам. Не было ничего, что обычно предвещает слезы - ком в голе, жжение в глазах. Теплая влага небольшими потоками просто катилась и катилась по его щекам. Он понял, что происходит, только когда одна из капель угодила ровно на листочек, добавляя ему горечи. Порывисто вздохнув, капитан спрятал листы за пазуху и уставился в подступающий вечер. Он совершенно забыл, что не один.
***
Эротичное развлечение с львиной долей смущения и похоти закончилось сразу, как только Коста увидел, как изменился в лице капитан. Флав не ожидал, что его мелкий шантаж обернётся такой горькой болью. Коста готов был сквозь землю провалиться, но язык не поворачивался останавливать. Впору было подняться и бежать, бежать подальше от этого места от этого человека, потому что канатоходец словно захлёбывался, попав в глубокое озеро.
От сомнений не осталось и следа — книга капитана. Слёзы. Тихие, от этого ещё более горькие, привели Куэрду в окончательный ступор. Слова, прочтённые начальником городской стражи эхом прокатывались внутри, не оставляли шанса на оправдание. То ли старый Пиро что перепутал, то ли перевёл не точно, то ли добавил красок, но то, что читал капитан, совершенно не походило на то, что озвучил старик. Скорее всего, Мариньё по-своему интерпретировал текст и вольно пересказал, добавив своего отношения, но и это не оправдывало Косту.
В тишине сада, когда затих голос Мойи, Флав боялся вздохнуть. Птицы перелетали с ветку на ветку, готовясь устоится на ночлег, ветер ласково облизывал кроны деревьев и дарил разгорячённой земле долгожданную прохладу вечера, солнце окрасилось румянцем и стелило свои алые лучи по крыше собора, а Коста видел лишь солёную каплю, расползающуюся по старым чернилам.
— Я отдам вам книгу, — выдавил из себя канатоходец. — Простите.
Получилось очень тихо в отличие от бравады, произнесённой до этого. Куэрда не знал, слышал ли его капитан и боялся дотронуться до него, как будто бы случись это, и мужчина рассыплется, как песчаная фигура.
Флавио встал и собрался уходить, как где-то справа раздался звонкий мальчишеский голос. Ящерка, узнал канатоходец, и тут же на открытое пространство, тяжело дыша, выкатился Лучи.
— Флав! Флав! — лицо воришки раскраснелось, по вискам катились капли пота. — Флав! — мальчишка в волнении всегда называл канатоходца по имени. — Он забрал твою сумку!
Коста похолодел.
— Какую сумку? Кто забрал?
Лучи запрыгал рядом с канатоходцем, совершенно не обращая внимания на капитана.
— Мы с Игло кидали в него камнями, чтобы он отпустил, но он забрал, забрал сумку с пряжкой он не отпустил, Флав! Мы не виноваты, не виноваты!
Лицо канатоходца пошло красными пятнами. Куэрда поймал мальца за грязную рубаху и так тряхнул, что тот звонко клацнул зубами, а ноги его на миг оторвались от земли и гибкими верёвочками чиркнули по травинкам.
— Кто забрал Лучи!? Как?!
Коста всегда был аккуратен с вещами и терпеть не мог, когда кто-то брал их. Но сейчас вопрос не стоял зачем, почему, как, Флавио главное было знать — кто?!
— Кто забрал!?
— Птица, — выпалил мальчик и уставился, почти не моргая, на канатоходца.
— Какая птица?
Куэрда почувствовал себя героем какого-то странного спектакля. Возможно, он спал и всё, что происходит ему сниться. Флав сжал плечи Лучи.
— Какая птица, Ящерица?
Мальчишка скривился и попытался вынырнуть из цепкой схватки канатоходца.
— Это не я. Это Игло придумал. Он сказал, что для взятия крепости нужен вал побольше. Я говорил ему, что у тебя ничего брать нельзя, но Иглу сильнее, он меня заставил. Он сказал, что мы аккуратно и что ты не узнаешь, и он сам принёс её. Я только подтащил два ящика для обороны башни, а вал… это он положил её на самый верх вала. Я не хотел, я говорил…
Флав тряхнул мальчишку снова.
— Какая птица!? — рявкнул он.
Лучи икнул и шмыгнул носом.
— Ка-кажется орёл.
Коста нахмурился, пытаясь сообразить хотя бы что-нибудь. Как сумка вообще попала из шатра на улицу? И почему какая-то птица покусилась на поклажу? Где теперь искать её?
Коста выглядел таким растерянным, что Ящерка, подсуетившись, разжал аккуратно пальцы канатоходца и, выскользнув, отошёл на полшага.
— Я бежал за ней, Флав, — мальчишка переступил с ноги на ногу. — Я думал, что она отцепиться и упадёт, — он заглядывал в лицо. — И она упала, Флав. Но я… я не могу достать… высоко.
— Где? — Куэрда с надеждой посмотрел на мальчишку.
— Она застряла… — Лучи скорбно свёл брови. — Застряла на крыше… башни ратуши.
Башня городской ратуши была чуть ниже Кафедрального собора. Высокая готическая крыша представляла собой почти гладкий конус, покрытие которого от времени кое-где пошло как будто бы заусенцами. Крышу давно не ремонтировали, слишком высоко и затратно. Значит там, на одной из зазубрин, покоилось «сокровище» Косты. И не только его.
Флав обернулся в сторону капитана.
— Книга в сумке…
Теперь канатоходец оказался в одной с капитаном лодке, если можно было так сказать. Принадлежность сумки легко установить, а вот принадлежность книги внутри неё можно было отнести к кому угодно.
Красные пятна на скулах Косты сменила мертвенная бледность, канатоходцы, не смотря на свою популярность среди населения, были не слишком в чести у церкви.
— Я её достану… — покусав губу и прикидывая, что для этого нужно, не совсем уверенно пообещал Флав. — Достану, только мне нужна ваша помощь — арбалетчик с тяжелым арбалетом, способный более чем хорошо стрелять и разрешение на цирковой номер, с использованием городской ратуши…
Он сжал губы, выжидательно смотря на капитана. Во взгляде тщательно прятал неуверенность и надежду.
— Поможете?
***
Северино ушел в свои мысли, в свои воспоминания, перестав обращать внимание на что бы то ни было. Он часто слышал выражение, что “время лечит”, но, по-видимому, оно все-таки не являлось неким беспристрастным лекарем, желающим помогать от души, всем и сразу. Время скорей представлялось капитану переборчивой капризной девицей, по каким-то невероятным причинам выбирающей на излечение одних, и оставляющей умирать других.