Илья терпеть не мог кофе, но часто его пил, покупая преимущественно быстрорастворимый. Больше всего предпочитал пить зеленый чай, желательно заваривать его. Всю жизнь мечтал о добермане и подумывал его завести, купив загородный дом. В итоге дом купил, собаку заводить передумал. У него была привычка чесать себя за ухом каждый раз, когда он смотрел телевизор и натыкался на что-то, чего понять не мог. Так его недавно в ступор ввела передача, в которой говорилось о влиянии неправильно стоящего по какой-то там китайской традиции дивана на потенцию мужчины. Он сидел несколько минут, водя пальцем за ухом, пока передача не закончилась, и сказал всего одно слово: «Че». Он часто говорил с самим собой на русском. Как я позже понял, чаще всего просто матерился себе под нос. И его словарному запасу отборного русского мата мне оставалось только позавидовать. Ноутбуком Илья практически не пользовался, чаще всего заходя только на сайты, где можно посмотреть какое-либо кино. Новинки он принципиально игнорировал, даже если я убеждал его, что они могут быть вполне неплохими. А еще, когда он начинал злиться, у него дрожали руки, и он торопливо лез за таблетками в задний карман, которые я регулярно продолжал выкидывать. Порой мне казалось, что он принимал что-то типа наркотиков. И я был бы в этом уверен, не принимай такие же несколько лет назад. И мне удалось-таки узнать пароль от его ноутбука: год рождения наоборот и рандомный набор букв. Не так уж и сложно, если подумать. А еще он купил-таки мне шампунь и зубную щетку. Гель, как утверждал сам, забыл, но все равно неплохо.
И чем больше я его узнавал, тем больше понимал, что моя симпатия, возникшая к нему когда-то, была ошибкой. Здесь не было никакой симпатии. Только чертова влюбленность, как в первый раз в жизни.
Он водил пальцами по моей руке, повторяя контуры шрамов, не поднимая взгляда. Мне нравились подобные моменты, когда он становился абсолютно спокойным, переставал ворчать и подозревать всех вокруг, и просто лежал рядом, чаще всего молча. Илья молчал много и подолгу, что меня первое время немного напрягало. Я человек болтливый и без разговоров мне тяжеловато. Но рядом с Курякиным в подобные моменты много говорить и не получалось. Наверное, я бы даже мог сказать, что я понимал его без слов.
– Откуда они все у тебя? – он очертил пальцами шрам на ладони, оставленный бутылкой.
– То резался, то меня резали. Ничего интересного. Было бы неплохо как-нибудь накопить побольше денег и пересадить себе чистую кожу, а? – он поднял на меня взгляд, посмотрев, как на полного дебила.
– Мозги себе пересади лучше новые, – он фыркнул, опуская взгляд снова и вновь обводя шрам на ладони. – Дебил совсем, что ли? Разве такие операции делают? Даже если и делают, то на кой хрен тебе?
Я усмехнулся, переворачивая ладонь, позволяя пальцам Ильи изучать шрамы с другой стороны.
– Ну, это привлекательным назвать точно нельзя. Тем более, сейчас у меня их только прибавилось. Сам же видишь.
– Вижу, – согласился Илья, кончиками пальцев спускаясь по руке до локтя. – Только никак не пойму, что здесь плохого. У меня тоже шрамы. И что? Живу же.
– Ага, но не на руках, как у суицидника. Сравнил.
Илья тяжело вздохнул, сжав мое запястье и подняв взгляд, спрашивая приторно-сладким голосом:
– Совсем тупой, да?
Я закатил глаза и фыркнул.
– Если вздумаешь пересаживать кожу, я пересажу твое лицо на стену и буду использовать вместо доски для дартса.
– А так можно?
– Выбесишь меня, и не такое можно будет.
Я хотел было обиженно фыркнуть, но вместо этого засмеялся, закрыв глаза. Я все никак не мог понять, плохо ли у Ильи было с чувством юмора, или он все говорил всерьез. Но мне это нравилось в любом случае.
– Слушай. А для чего тебе гитара, если ты на ней не играешь? – я посмотрел на Илью, на несколько секунд остановившегося, но почти сразу продолжившего изучать мои руки, будто впервые видя.
– Еще своего слушателя не нашел.
– То есть играть на гитаре нужно для кого-то? – он кивнул, подняв взгляд и вскинув брови, будто я спросил сущую глупость.
– Разве нет? Для себя я уже наигрался.
– А ты романтик.
Он уперся ладонью мне в лицо и отвернул мою голову в сторону, перевернувшись на спину.
– Отвянь. Это обычное желание.
– И потому ты таскаешься с ней по городу?
– Мало ли где слушателя встретишь, знаешь.
Я хотел намекнуть на свою персону, но вовремя сообразил, что не хочу полететь на пол пинком под зад. Потому я только промолчал, глядя на него. На его странице в социальной сети были записи того, как он играет. Но я так и не услышал за недолгое время проживания с ним под одной крышей ни одного аккорда.
– Тебя не напрягает мое присутствие?
Илья открыл глаза, посмотрев на меня.
– А должно?
– Я ведь даже не твой приятель, а живу с тобой несколько дней, еще и сплю в одной постели. Не думал там, ну, что я в доверие втираюсь, чтобы ограбить тебя или убить?
Он задумчиво облизнул губы, явно размышляя над таким раскладом событий, после чего выдохнул:
– Если бы ты хотел что-нибудь украсть, ты бы украл в любое свободное время. Убить – любой ночью. У тебя было достаточно возможностей.
– Хорошо, только на вопрос ты все еще не ответил.
– Да нет, ты меня не напрягаешь. Почему меня вообще должен напрягать человек, который как-то оживил обстановку в моем доме?
– Потому что я все еще чужой для тебя человек?
– Я бы не сказал, что чужой. Малознакомый – возможно. Но это ведь можно исправить. Ты бы знал, как давно я ни с кем не общался.
– Но…
– Еще одно слово, и я выбью тебе зубы.
Я закрыл рот, щелкнув этими самыми зубами, и кивнул, глядя на него. Я видел, что Илья и впрямь редко общается с людьми, посему постоянно зависал на несколько секунд, пытаясь подобрать нужные слова. С интровертами мне и раньше доводилось общаться, и они довольно быстро вызывали у меня скуку. Но Илья, несмотря на это, все же мало был похож на таких людей. Просто человек, отвыкший к контакту с другими людьми. И как он вообще мог работать в школе, тем более среди старших классов?
Илья засыпал быстро. Как попугай, если накрыть его клетку одеялом. становилось темно и тихо, и он уже спал так, что до утра не разбудишь. В этот раз ему понадобилось примерно десять минут на то, чтобы уснуть. Я поставил подбородок на его плечо и вздохнул, закрывая глаза. Все вокруг было чертовски странным для меня. Слишком домашним и спокойным. К такому слишком быстро привыкаешь. Того гляди и я стану совсем одомашенным.
Наверное, я почти не против. Почти.
Я представлялся себе каким-то героем романтической комедии, стоя на кухне и жаря блины с самого утра. Из колонок доносился приглушенный голос Марвина Гэя, а я перекладывал очередной блин на тарелку. Это все еще оставалось одно из тех блюд, которые я никак не мог научиться нормально готовить. По вкусу они выходили неплохими, а вот с формой была полная беда. Ни одного идеально круглого.
В последнее время я готовил раз в десять чаще, чем за всю свою жизнь, но ничего плохого в этом не находил. Нужно было бы позвонить Тому и попытаться объяснить свое отсутствие, но зарядник от телефона я оставил дома. Надеюсь, меня не считали мертвым или пропавшим без вести, хотя отчасти таковым я и являлся. Наверное, меня все же уволили.
Илья пришел на кухню, когда я уже закончил, переложив на тарелку последний блин. Я посмотрел через плечо на сонного парня, который снова завис, рассматривая точку где-то в пространстве.
– Бред какой-то, – наконец произнес он, посмотрев на меня, добавляя. – Если бы ты еще был в моей рубашке, я бы прямо сейчас вышел через окно.
– У меня были такие мысли. Потому и не надел.
Илья кивнул, беря тарелку и переставляя ее на стол, и посмотрел на меня через плечо.
– Здесь есть подвох? В честь чего?
– Я выкинул твои таблетки. И вообще всегда их выкидывал, – я быстро переставил блины обратно ближе к плите со стола, чтобы спасти то, на что потратил полтора часа.
– Повтори.
– То, что я выкинул твои таблетки? Или то, что я их всегда выкидывал? – я опустил взгляд на руки Ильи.
Пальцы дрожат. Чего и стоило ожидать. Перевел взгляд на ноутбук. Наверное, надо было спасти и его. Но для начала спасти себя. Илья закрыл глаза, тяжело вздыхая и упираясь одной рукой в стол. Это была не лучшая моя идея.
Подойдя ближе к нему, я взял его за запястья, стараясь смотреть только в глаза, хоть и стало немного не по себе от загоревшегося в них огня.
– Тс-с. На кой черт тебе эти таблетки, – меня разрывало на части: с одной стороны, мне жуть как хотелось наконец увидеть его в гневе, а с другой – я все же не хотел быть убитым именно этим утром.
– Соло, ты совсем охренел? – длинные пальцы обвили мои запястья и сжали их до боли. Я поморщился, не отводя от него взгляд и вытерпливая. Наверняка останутся синяки. И я, не сумев придумать ничего умнее, чем нацепить улыбку на лицо, положить одну руку ему на плечо и начать раскачиваться под музыку, все еще звучащую из колонок. От злости это не спасло, но теперь к ней добавились растерянность и недоумение. – И что ты делаешь?
– Танцую, – я склонил голову в бок, вскинув брови, и прижал подушечки пальцев его второй руки, продолжавшей сжимать мое запястье, к бедру. – Не говори, что ты не умеешь.
Шаг вперед, шаг в сторону, поворот, шаг вперед, шаг в сторону, поворот. Как вальс, только слегка быстрее. Главное смотреть ему в глаза, ловить это недоумение в глазах и чувствовать, как хватка постепенно слабеет. Он не умеет танцевать. Его движения слишком твердые и прямые. Во время танца он напоминал медведя даже больше обычного.
– Это несложно, – сказал я вполголоса, кладя его пальцы себе на бедро, пока те более-менее перестали сжимать запястье, и взял за вторую руку. Я посмотрел ему в глаза, сглотнув, и добавил: – Просто повторяй за мной.
Шаг вперед, шаг в сторону. Поворот. Он смотрел под ноги, хмурился. Шаг вперед, шаг в сторону. Поворот. Поднял взгляд, вскинул брови, спрашивая одним лишь взглядом, все ли правильно делает. И я кивнул ему, видя, как огонь в глазах постепенно гаснет, взял за руку крепче, прижавшись, надеясь, что так ему будет понятнее.
– Пространство, Соло.
Я вскинул брови.
– Я в фильме видел, – пояснил он, отодвинув меня. – Между партнерами должно быть пространство.
Я усмехнулся, кивнув, и продолжил. Шаг вперед, шаг в сторону, поворот. Точно под мысленный счет: раз, два, три, раз, два, три. Только немного быстрее, чтобы попадать в такт музыке.
Только дураки влюбляются в тебя, только дураки. Только дураки поступают как я, только дураки.
Я поднял взгляд, глядя ему в глаза, и повторил движения снова. Танцевать приходилось, поднявшись на цыпочки. Чертова разница в росте. Я смотрел ему в глаза, чувствуя, что он двигается уже лучше.
Наши жизни не столкнулись, и мне это ясно. Шаг вперед. Шаг в сторону. Различия, и импульсы, и твоя одержимость мелочами. Поворот. Шаг вперед. Ты предпочитал сухой дезодорант, а мне нравился спрей. Шаг в сторону. Поворот. Но мне плевать, я не сдаюсь, я все еще хочу всего этого. Развернуться. Прижаться спиной. Время учить новые движения, большевик. Только дураки влюбляются в тебя, только дураки. Шаг вперед. Шаг в сторону. Поворот. Прижиматься спиной. Закрыть глаза. Повторять движения. Только дураки поступают как я, только дураки. Шаг вперед. Шаг в сторону. Поворот. Позволить сжать свои пальцы. Почувствовать дыхание на шее. Только дураки влюбляются в тебя. Шаг вперед. Шаг в сторону. Замедлить темп. Не задрожать от прикосновений к шее. Только дураки. Расслабиться. Поддаться. Позволить укусить.
– Ты ужасен, ковбой.
– Ты ничем не лучше, большевик.
У Ильи потрескавшиеся губы, словно он был на морозе. Когда они скользят по коже, это напоминает снег, который прижимают к руке, только выйдя из тепла. Слегка покалывает, прохладно. Но приятно. Когда он задерживается губами под лопаткой, чувствуешь, как внутри все завязывается в узел. Когда он кусает – как все внутри рушится и собирается заново. Когда его руки опускаются вниз по животу, появляется чувство, будто с тебя стекает вода. Когда он закрывает тебе глаза ладонью, одновременно с этим прижимаясь губами к пояснице, ты понимаешь, что все время делал все правильно. Когда он прижимает к себе, чувствуешь, что абсолютно все оставшееся за стенами этого дома не имеет никакого значения. И все это кажется настолько потрясающим, что ты стоишь и не можешь вдохнуть.
Ты понимаешь, что и впрямь влюбился, когда он кладет тебя на кровать, нависая сверху, и замирает, глядя в глаза. Такой высокий и дьявольски красивый. Он прижимает к себе, и ты чувствуешь, что у него все еще дрожат пальцы. Только теперь уже вряд ли от гнева.
– Ненавижу тебя за тебя, ковбой.
– Взаимно, большевик.
Я лежал на животе, подмяв под себя его подушку, и смотрел на голую спину перед собой. Илья потер поясницу и глянул на меня через плечо:
– За таблетки все равно прибью.
Я усмехнулся, протянув к нему руку и поставив два пальца на выступающий позвоночник, перешагивая от одного позвонка к другому.
– Ты и без них прекрасно обходиться сможешь.
Я запоздало вспомнил об остывших блинах, так и оставшихся стоять возле плиты, но быстро отбросил от себя эти мысли.
Илья опустился обратно на кровать, потирая спину, по которой только что ходили мои пальцы, и посмотрел на меня, прикрыв глаза.
– А у тебя откуда шрам? – я протянул к нему руку и прижал кончики пальцев к шраму на виске. Как хотел сделать всегда. Кожа на его месте гладкая и мягкая. И впрямь контрастирующая с остальной.
Илья расслабленно прикрыл глаза, повел плечом, но возражать против моих прикосновений не стал.
– Пряжкой ремня получил за прогул.
– Серьезно?
– Не-а. На самом деле, в детстве много дрался, так и получил.
– И больно было?
– Как будто я помню, – он отодвинул мои пальцы, пощупав свой шрам, словно проверяя, не мог ли он исчезнуть за время нашего разговора, и посмотрел на меня. – Ты вот помнишь, что чувствовал, когда свой первый шрам получил?
Я мотнул головой, сам же начиная шариться в памяти. Я даже не мог сказать, какой из шрамов на руке был получен первым. Царапины заживали быстро, а вот белые полосы были со мной всю жизнь, сколько я себя помнил.
– Со школы пошло. Не помню из-за чего. Вроде бы, порезался где-то. Не помню, серьезно, – я посмотрел на его пальцы, снова легшие поверх моей руки. Я не мог вспомнить, когда в последний раз позволял вот так запросто трогать свои шрамы. – Клуб суицидников, ей-богу.
– Ты суицидник поглавнее меня, Соло, – он похлопал меня по запястью и потянулся, зевая в кулак.
– В интернете это называют селф-харм, – произнес я с видом знатока и ощутил на себе недоуменный взгляд.
– Ты сейчас выматерился?
– Нет, умник, это термин такой. Ну, пошел среди подростков, которые причиняют себе боль осознанно, руки там режут, вены, все такое. Понимаешь?
Илья вскинул брови, тяжело вздохнул и отвернул голову.
– Охуенная история.
Я усмехнулся, махнув на него рукой, мол, что с таким темным вообще говорить.
– Пойдешь со мной?
– Куда именно? – я посмотрел на него, потянувшись.
Илья повернул голову, вскинув брови, посмотрев на меня так, словно я предложил ему кого-нибудь убить.
– Гулять, куда же еще. Не вечно же тебе сидеть здесь, – я присел, глядя на него, и склонил голову в бок. – А то потом обвинишь меня в том, что у тебя начался стокгольмский синдром.
– Вау, а ты все-таки о чем-то да знаешь.
Он щелкнул меня по лбу, фыркнув, и пошел к шкафу. Бросив мне на кровать купленные им же для меня джинсы, он порылся в шкафу еще с минуту и следом бросил свою футболку.
– Задашь вопрос, выбью зубы.
Я пожал плечами, поднялся с кровати, подошел сзади к Илье, беря с полки его трусы и идя за остальными вещами.
– Я устал стирать свои трусы, буду носить твои, – пояснил я, идя уже в ванную. Илья фыркнул вслед, что-то проворчав. Кажется, опять на русском.