– И какого же?
– Моя сеть никогда не будет сканироваться федералами.
Не вижу лица журналистки, но уверен – она впечатлена. Наверняка впечатлена. Переступаю с ноги на ногу, так хочется проверить догадку.
– Смелое заявление, – говорит. – Не так давно мои коллеги обнаружили слитые данные ваших доходов, и многим, в том числе и мне, показалось, что они несколько не совпадают с вашими акциями.
– А я листовки ночами раздаю, – Сергей даже не меняется в лице, только носком ноги покачивает, глядя на нее. – Правда, Олеж? – киваю, даже не задумываясь. Это не вранье – это сарказм. Это не считается.
– Листовки на три миллиона? Даже если вы будете раздавать их круглыми сутками, вы не сможете столько заработать. А вот если, допустим, взломаете сайт какого-нибудь банка, чей-нибудь лицевой счет, скажем, вашего конкурента Евгения Шляпина, у которого как раз недавно пропали три миллиона… Ровно столько же, сколько у вас лишней прибыли.
И тут уже встреваю я. Даже не успел подумать. Инстинкт закрыть Сергея – в первую очередь.
– Клевета уголовно наказуема.
– Я не с вами разговаривала.
И только хотел огрызнуться, как Сергей снова заговорил (вспоминаю с некоторым теплом, честно говоря):
– А вы не затыкайте его. Представьте, что это мой адвокат. Раз уж вы начали обвинять меня в чем-то, не имея доказательств, поиграем в суд. У Олега как раз юридическое образование, – это частичная правда; я только после первого курса ушел, но это можно опустить, враньем не будет. – Только вот скажите, Юлия, на кой черт мне эти ваши три миллиона, когда я – самый богатый человек в этой стране?
– Если быть точным, не самый.
– Да мне насрать, – он морщит нос, и тот кажется совсем рыжим из-за веснушек. – Просто скажите, зачем мне, настолько богатому человеку, какие-то жалкие три миллиона, когда по всей стране у людей зарплаты до десяти тысяч не доходят?
– Тогда объясните возникновение этих трех миллионов на вашем счете.
– Лучше бы вы так следили за чиновниками, ворующими у людей ежедневно, чем за мной.
– Я не сомневалась, что вы увильнете от ответа.
Я смотрю на Сергея и вижу, что в его глазах появляется тот самый огонь, который я видел каждый вечер перед очередным убийством. Я видел – сейчас он способен. Я видел – он закипает и теряет терпение и самообладание. У него краснеют кончики ушей, за которые заправлены волосы, и он начинает раздраженно медленно перебирать пальцами по подлокотнику дивана. Я дожидаюсь, когда он поднимет взгляд, чтобы сказать ему одними губами: «Только прикажите». И от этого Сергею, как ни странно, становится легче. Остывает.
– Вопрос не для публикации, но ваш головорез всегда у всех стоит над душой? – она смотрит на меня через плечо так, словно я уже вытащил нож, чтобы воткнуть ей в хребет.
– Только если я смогу задать вопрос в ответ.
– Если того хотите.
– Тогда ответ не для публикации, – передразнивает ее Сергей, заставляя повернуть голову обратно. – Да, у всех. Потому что в России полно людей, мечтающих меня убить. В том числе и вы, Юлия, – и снова улыбается, еще более хищно. – Теперь моя очередь. У вас роман с ментом?
– Простите?
– Ну, вы же не думаете, что я совсем не сижу в интернете. Я, конечно, не слежу, что обо мне пишут, – он пожимает плечами нарочито безразлично и протягивает ко мне руку, пару раз сгибая пальцы (понимаю его без слов и молча подаю его кружку с остывшим кофе). – Так и свихнуться недолго. Но я уверен, что нигде мои затраты опубликовать не могли. Потому что об этом бы я узнал, – делает глоток и поднимает взгляд. – Такие данные могут быть только у служб. То, как вы говорите, рассуждаете и ненавидите меня, наталкивает на определенные выводы. Я ведь прав? Ненависть ко мне подогревает еще и ваш любимый мусор, а? Ох, простите, уважаемый товарищ милиционер.
– Вам очень повезло, господин Разумовский, что диктофон отключен. Вы и так достаточно прославились своими высказываниями, – и вдруг я замечаю что-то. Что-то, чего раньше не заметил. Смотрю – поблескивает что-то из-под крышки клатча. И, как верный охранник, решаюсь осмотреть. Так, на всякий случай. Присаживаюсь и приподнимаю крышку. Если бы вы только знали, как внутри меня все ликовало. Я ощущал себя охотничьим псом, самолично убившим утку, которую теперь нес прямо в руки своему хозяину. – Моя личная жизнь никак не может влиять на мое мнение о вас. А вот ваши высказывания по поводу нашей милиции очень даже интересны, – я встаю на ноги и ловлю на себе вопрошающий взгляд Сергея. Он вряд ли слушал ее последнюю минуту – Сергей, все-таки, очень внимательный и наверняка заметил, чем я был занят. Я опускаю взгляд на клатч и перевожу его в сторону диктофона на столе. И снова смотрю на Сергея – вот ваша утка, хозяин, лично загрыз.
И вижу в его глазах искреннее возмущение и восторг. Утка хороша.
– Сейчас, Юлия, вы встаете, оставляете оба диктофона у меня на столе, разворачиваетесь и проваливаете, – голос подрагивает. Чувствую – приближается буря. Та самая, за которую я готов убивать.
Журналистка пытается возмутиться, а Сергей – хрясь – бьет по подлокотнику, вскакивает и рявкает на нее, как на девчонку:
– Да чтоб меня смела обвинять оборванка, которая не может выполнить элементарную просьбу засунуть гребаный диктофон в задницу и не вытаскивать его! – и вот он огонь в его глазах, вот эти искры, горящие в самых зрачках, и вот его перекошенное от гнева лицо. – Онанируете на закон, а сами не гнушаетесь ложью и незаконным достижением своих целей. Это так типично по-русски!
Она пытается что-то возразить, но я стою с ее клатчем в руке, вытряхиваю из него диктофон на пол. И давлю ногой, даже не задумываясь.
Юлия встает – нужно отдать должное. На ее месте любая начала бы уже психовать, а она держится, гордая такая, осанистая. Будь она на нашей стороне, думаю, была бы ценной журналисткой. А так ее судьба была предрешена изначально. Моей вины здесь нет.
– Что ж, на этом интервью окончено, спасибо, – даже старается говорить ровно – понимает, что пойманным с поличным сопротивляться бесполезно, – разворачивается и идет к двери. Преграждаю ей путь – Сергей еще не давал мне разрешения ее отпустить.
– Интервью не было, Юлия. По закону я могу запретить вам его публиковать. Наказание за ваше вранье. Если встречаетесь с ментом, должны знать закон, – он улыбается уже довольнее, когда кивает мне, чтобы я выпустил журналистку. Он разгромил ее. Всухую. И я был в полном восторге. Клянусь, умей я выражать эмоции ярче… Хотя, думаю, по моим глазам все было ясно.
Сергей остывает. Садится обратно на диван и массирует виски. Не думаю, что у него действительно болела голова после криков, но я почти уверен, что ему нужна была публика в моем лице, а публике нужно было дать понять, как он утомлен.
– Мне разобраться?
– Лучше приберись. С ней уже разберется редакция, – он откидывается на спину и ложится на диван, закрывая глаза ладонью.
А я все думал, насколько внимательным должен быть Сергей, чтобы за несколько реплик узнать, когда и с кем эта журналистка успела погулять. Вот и решил ради интереса спросить. А он посмотрел на меня, как на полоумного, и как засмеялся:
– Смешной ты, Олеж. Я ведь создатель сети, в которой она зарегистрирована. Думаешь, у меня нет доступа к личным сообщениям?
Я правда не думаю, что я сделал хоть что-то плохое. В конце концов, это всего лишь возможность Сергею отдохнуть от людей, а людям – от него. Я держу в подвале не абы кого. Я держу в подвале человека, убивающего по ночам бездомных, я держу в подвале того, кто нарушает личные границы других людей, пусть и враждующих с ним. Я держу в подвале человека, который мне дороже целой вселенной, и я уверен, что в этом нет ничего дурного. Я просто человек, который сделал хорошо всем в этой стране.
Я ни в чем не виновен. И я готов поклясться в этом.
========== Самопознание ==========
Комментарий к Самопознание
Сергей
Расчесываю свои плечи до крови. Они ведь так ему нравятся. Ему нравится каждый сантиметр моего тела. А я каждый божий день, стоя у этого мерзкого металлического зеркала, не могу перестать думать о том, что чертовски ненавижу свою внешность. Уродом я себя никогда не считал и не собираюсь. Говоря откровенно, я считаю себя достаточно привлекательным. Но эти веснушки, эти отвратительные капли природной грязи по всему телу… Видит бог, как сильно я иногда хочу содрать с себя кожу. Однажды я видел сон, в котором я совершил то, что хотел. И обнаружил – под кожей, на самом мясе и костях – эти уродливые рыжие пятна. Устал просить в редакциях стирать их с моего лица. Иногда кажется, что это какое-то возмездие свыше.
Застегиваю рубашку. Будь моя воля, расчесал бы себе все лицо, но как тогда я объяснил бы журналистам, что случилось со мной? Раздуют ведь целую катастрофу, придумают, что у меня какие-то психические отклонения. В любое другое время даже не задумался бы об этом – черный пиар, в конце концов, тоже пиар. Но в последнее время постоянно испытывал тревогу. Тревога не покидала ни днем, ни ночью, а чем она была вызвана – я понятия не имел. Пришлось даже телохранителя нанять – бесполезно. Тревога лишь усилилась.
Сейчас я понимаю, что моя тревога не была напрасной. Только зря я дергал психиатра – этот идиот не понял бы, что со мной происходит, даже если бы я на его глазах зарезал человека – и зря принимал бесполезные таблетки. В любом случае, что сделано, то сделано, а мне остается лишь пытаться спасти свою шкуру от Злого Страшного Серого Волка. Сказки реальны – Марина Валерьевна ошибалась. Говоря откровенно, она была единственным по-настоящему близким человеком за всю мою жизнь. Заменила мне и отца, и мать, и возможную сестру, пока я был белой вороной в том чертовом детдоме. Тогда, в то время, когда у меня случались панические атаки, она всегда успокаивала меня, гладила по волосам и повторяла, что все кошмары рано или поздно закончатся. А сейчас моих волос касается чудовище, и единственное, что сдерживает меня от того, чтобы вырвать их всех – призрачная надежда. Надежда, что этот один огромный кошмар и вправду закончится. Что это сон, обычный глубокий сон, из которого я скоро выберусь.
Когда он появился на моем пороге, я почувствовал – он тот, кто мне нужен. Что бы сейчас ни происходило, я все еще считаю, что он и впрямь был идеальным кандидатом на роль моего партнера: верный, покорный Цербер, готовый за меня вгрызаться в глотки и пускать кровь, который скорее сам бросится под пули, чем позволит им коснуться меня. Я помню, первое, что привлекло мое внимание, это его глаза. Темно-карие, почти черные – в них можно углядеть бездну. В них было что-то зловещее. Я не рисую образ злодея, вовсе нет. Он не злодей – не был им. Он всего лишь Цербер, который хорошо выполняет свою работу. Думаю, я догадывался, что подобная ситуация может случиться. Глядя на него, можно было понять, что он на это способен. Думаю, я сам себе вырыл яму – грешно теперь жаловаться.
Он не старался от меня ничего скрыть. Или просто не понимал, насколько хорошо все видно невооруженным глазом. Взять в качестве телохранителя не профессионала – раньше эта идея казалась мне абсурдной. Но чем хуже военный, чьи руки уже по локоть в крови, того качка из агентства, который разве что по зубам гопнику может дать? Я не могу понять, что чувствую к нему: нечто между отвращением ко всей его сущности и искренним восхищением к тому, кем он является.
Ясно одно – он без ума от меня. И поначалу меня это даже забавляло. Рослый широкоплечий мужчина с волевым подбородком, который смотрит на меня с таким щенячьим трепетом, словно я – величайшее сокровище в его жизни. Такое просто не может не льстить и не веселить. Я был уверен – это нечто среднее между уважением и поклонением.
Я даже немного удивился, когда узнал, что он мой ровесник. Выглядел лет на пять старше, особенно когда становился серьезным. Необразованный, но совсем не тупой. Тупой мне бы в жизни не приглянулся. А вот одеваться не умеет – это факт. Хотя где вы в нашей необъятной видели хотя бы одного служивого, у которого был вкус в одежде. Не носил эти ужасные спортивные костюмы, которые я видел на жителях неблагополучных районов в то время, когда еще учился в университете, уже хорошо. Я, конечно же, все быстро исправил. В конце концов, даже человек с такими заурядными чертами лица, как у него, преобразится, если купить ему нормальную одежду. К слову, он ведь и впрямь всегда казался мне заурядным: этих черноглазых темных шатенов по всей стране пруд пруди. Но было в нем ведь что-то, раз я его заметил.
Нет, серьезно, поначалу он ведь был идеальным партнером во всем. Скажешь – сделает. Даже если не скажешь – словно прочтет мысли и сделает.
Наверное, давно надо было насторожиться. Наверное, я уже тогда догадывался, но ничего делать с этим не хотел – да и зачем? Сказал ему, чтоб за кофе мне сбегал, не уточнил каким. Он ведь действительно сбегал. Я планировал заставить его побегать – не вышло: он с первого раза принес тот, который я хотел, даже добавки нужные. Пытался вспомнить, говорил ли я хоть в одном интервью о своих предпочтениях, но безрезультатно. То ли угадал, то ли следил за мной. И то, и другое – вполне вероятные варианты.
По правде говоря, сейчас я бы не отказался от кофе. Любого. Я всегда могу попросить его – он даже прибил к стене рацию, чтобы я мог с ним связаться в любой момент. Первое время кричал – надеялся, что кто-то услышит. Надеялся, что в этом чертовом доме был кто-то, кроме него. А потом понял, что он отключал меня. Он затыкал меня. Он был единственным, кто смог заткнуть меня за последние несколько лет. И так просто – всего лишь прокрутить звук на минимум.
Я даже не знаю, сколько я здесь нахожусь. Мои внутренние часы перестали работать, кажется, в тот момент, когда я впервые открыл глаза в этой комнате. Здесь нет окон, нет часов, а за этой железной дверью и бетонными стенами я ничего не слышу. Может быть, мой слух меня подводит. Может быть, я все-таки схожу с ума, как он и добивается. Я уверен – он жаждет этого. Жаждет дождаться момента, когда я слечу с катушек, начну умолять его.
Он говорит, ему не нужны деньги – вранье. Всем нужны деньги. Я спрашивал его несколько раз, предлагал самые разные суммы – он даже не менялся в лице. У него в принципе большие проблемы с мимикой. Возможно, последствия его службы, которые я когда-то считал чуть ли не главным его плюсом. Но его глаза, эти самые демонические, почти черные глаза – кажется, они забрали все эмоции себе. И я вижу в них недовольство, когда предлагаю деньги, я вижу, что он почти оскорблен – и не верю ему. Просто не хочу верить. Я не хочу думать, что меня здесь держат не из-за денег.
В тот день все было как обычно. Я позволил остаться ему ночевать у себя, обычное же, черт побери, дело для такой работы. Его квартиру ни разу не видел – не уверен, что он вообще не с улицы. Он всегда ложился в гостиной, спал на диване, даже вещи не смел передвинуть. Ради интереса перекладывал подушки так, чтобы не задеть их было невозможно, раскидывал книги – создавал неудобства, одним словом. А наутро обнаруживал его, вполне выспавшегося, и комнату, в которой все лежало на своих местах. Я не понимал и не понимаю, почему и как он это делал. А тем утром даже завтрак приготовил. Впервые за все время. Ни разу его об этом не просил. То ли оттого, что я был слишком насторожен и боялся, что он подсыплет мне отраву, то ли оттого, что попросту не знал о его кулинарных способностях. В любом случае, он выбрал вполне удачный день – у меня не было никаких встреч, никаких планов, я просто рассчитывал хорошо отоспаться (теперь у меня этой возможности столько, что лучше сразу сдохнуть). Даже не снилось ничего – непривычно донельзя. Проснулся от гудящей газонокосилки за окном, думал, день испорчен заранее (нет ничего хуже звука газонокосилки по утрам, разве что жизнь в этом гребаном подвале). И тут вдруг чую – с кухни пахнет. Не горелым, не газом, не лапшой быстрого приготовления, а настоящей едой, только-только с плиты. Сперва даже подумал, что грабитель какой-то вежливый влез, а после вспомнил про Олега. Лежал, значит, в постели, ждал, когда он придет с подносом (спросонья позволил себе нафантазировать, что в одном фартуке – чего у него не отнять, фигура отменная, как будто жил в спортзале), а после понял – глуповат волчонок для завтраков в постель, да и вряд ли решится. Пришлось все сделать самому.