Пришел на кухню уже умывшись. Одеваться не стал – Олег меня разве что без трусов только не видел (хотя, зная его, не факт), так что стесняться было некого. И мой нюх меня не подвел – он и впрямь приготовил завтрак, да еще и какой! Я все понять не мог, на кой черт мне нужны были все эти рестораны, если у меня под рукой был такой повар? Когда он, эта служивая шавка, вообще учился готовить? А сам поворачивается, смотрит на меня такими честными и преданными глазами (сейчас не могу перестать думать о том, что он пытался меня задобрить), доброе утро, Сергей, как спалось, Сергей, будете завтракать, Сергей. И ставит передо мной и омлет, и панкейки со сгущенкой, и сэндвичи, а я, как дурак, думаю, что нанял нужного человека. Справедливости ради, вышло и впрямь вкусно. Омлет нигде не подгорел (я пытался придраться просто из вредности), панкейки не были слишком жирными, а овощи в салате были нарезаны ровными кусочками. Я даже подумал сначала, что он все это дело заказал в ресторане, но небольшой беспорядок позади него говорил об обратном. Спросил его, в честь чего он приготовил мне такой сюрприз. И только сейчас вспоминаю, что усмехнулся он как-то странно (или, может, я и впрямь с ума схожу, раз начинаю приукрашивать?), плечами пожал и пробормотал себе под нос что-то типа «Хотел приятное с утра сделать». Чтоб испортить все остальное, дрянная ты псина.
После такого плотного завтрака, ясное дело, никуда выходить не захотел и вернулся в спальню. И совершил главную ошибку. Подумал вдруг, что Олега надо хоть как-то отблагодарить за завтрак – в обязанности, в конце концов, готовка для него не входит (а ума мне, что я плачу ему столько, что он не только готовить – он и всю мою квартиру языком выдраивать мог бы, конечно же, не хватило). И позвал его в спальню с собой. В конце концов, я смотрел ему в глаза ежедневно уже полгода и знал, что такое предложение его порадует.
И вот он зашел в спальню, а там я, и взгляд у него заметался. Господи, я был готов встречать его так, вытянувшись на кровати, хоть каждый день, лишь бы он чаще проявлял эмоции столь ярко. По крайней мере, смущения я за ним ни разу до того дня не наблюдал. Клянусь, едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. И решил масла подлить в огонь – кивнул на место рядом с собой. И что же вы думаете? Конечно же, лег. Помялся немного, щеки, кажется, прикусил, но лег. И весь такой напряженный, смущенный – я бы никогда не дал ему свой возраст, если бы увидел впервые таким. Подросток, который случайно коснулся руки того несчастного человека, в которого умудрился влюбиться.
Сейчас думаю, зря я тем утром это затеял. Может быть, он раздумывал, стоило ли осуществлять задуманное, а тут я, чуть ли не всем нутром кричащий «да». Противно от самого себя. Но что сделано – то сделано. Я ведь совершенно не собирался его соблазнять. Соблазнять и дразнить – совершенно разные вещи. Думаете, если бы я хотел секса, я бы не смог взять его? Ха. Как же. Олег, бедняга, все никак не может понять, что я никогда не посмотрю на него так, как хочет он. Олег все никак не поймет, что мои издевки – часть его зарплаты.
Но я не знаю, где находятся тормоза. Я никогда не умел останавливаться вовремя. Я хотел всего и сразу. Возможно, тем утром я хотел проверить, насколько прочен он еще и изнутри, раз продолжал свою игру. Взял его лицо пальцами и взглянул в глаза. Совсем Олег не Волков. Волки хоть и из семейства псовых, но никак не дворняжки, у которых столько любви в глазах, что блевать охота. И тут он посмел совершить ошибку. Хотел бы я думать, что та ошибка была худшей, что хуже уже он натворить не мог – да только вот эти стены отвратительного больнично-зеленого цвета говорят об обратном. Он извинялся за поцелуй так, словно случайно отсек мне руку. И в глазах, в его чертовых черных глазах, таких эмоциональных, было столько раскаяния и даже страха. Был готов рассмеяться ему в лицо, но не смог. До сих пор объяснить не могу, что на меня нашло в тот момент. Но вместо того, чтобы добить его, сломать изнутри все, чтобы он стал моей личной машиной для убийств (сейчас думаю – я никогда этого не хотел; иногда ощущаю себя монстром, перестаю себя контролировать – нет-нет-нет, я не монстр ни разу, это не я запираю людей в подвалах, это не я лишаю их связи с миром), вместо всего этого я вдруг погладил его по голове. И он успокоился моментально. Извинился только еще раз -дцать. Я не мог быть зол на него в тот момент – ненавижу себя всеми силами за такую слабость.
Вплоть до момента, когда мы сели в машину, не перекинулись ни словом. Я – потому что никак не мог понять, кто из нас больше скотина, а он, как и всегда, потому что не любил говорить в принципе. Только там сказал мне: «Извините за этот день, Сергей». Сейчас думаю, может, он извинялся за все сразу? Вполне вероятно. Сказал ему отвезти меня на работу, а по дороге купить кофе. Кофе всегда помогал мне прийти в норму. В любой жизненной ситуации. В этот раз он меня и подвел.
Последнее, что я помню, это как делаю большой глоток, закрываю глаза – и все исчезает. А когда открываю – вижу эти долбанные зеленые стены. Ни окон, ни чистого воздуха, ни телефона – никакой связи с внешним миром.
Я ненавижу это место. Я ненавижу эти стены, как в городской больнице советского типа, я ненавижу этот уродливый ворсистый ковер, который наверняка должен был служить как приятное незаметное дополнение к интерьеру, но выглядит, как прокрученная в стиральной машине болонка, я ненавижу это отвратительное металлическое зеркало, которое невозможно разбить, ненавижу эту слишком мягкую кровать и постельное белье цвета скисшего молока с лимоном, я ненавижу эту лампу, настолько невзрачную, что ей место в квартире какой-нибудь бабки с окраины, ненавижу совершенно безвкусные картины, которые он купил черт пойми где, ненавижу этот гребаным одеколон, который он купил, чтобы меня задобрить (такой дрянью разве что бомжей пугать), ненавижу практически все печатные издания с моим изображением (гребаный отвратительный маньяк). Я ненавижу Олега Волкова. Всей своей душой. Я ненавижу себя. Ненавижу за то, что сам пригрел его на своей груди и не выгнал при первой же возможности.
Иногда мне снится, как я беру нож и вскрываю ему горло.
Он пришел ко мне снова. Он приходит каждый божий день – предположительно. Я учусь определять время по тому, как он появляется здесь, но пока получается скверно. Могу предположить, что тот долгий промежуток времени, который он не отвечает мне, когда я говорю с ним по рации, он куда-то уезжает. Он не смог бы меня так долго игнорировать, нет, только не Олег. Спросил: «Как себя чувствуете?». Он до сих пор ко мне на «вы». Как отвратительно мило с его стороны. Я ответил ему: «Чувствовал бы себя намного лучше, если бы оказался не здесь». Он только промолчал и поставил поднос с едой на стол. Даже признать противно, что пахло вкусно, аж до слюней, только вот урчащий желудок выдал с головой. Я не понимал, сколько часов я не ел. Он старается кормить меня регулярно, но на всякий случай приносит еды побольше. И вся посуда из металла, похожа на армейскую. Или тюремную. Я даже не могу разбить тарелку и воткнуть осколок ему в шею, когда он забудется. Он предусмотрел все. Разве что вилки пластиковые не принес.
Я бы хотел протестовать, но мое чувство голода сильнее. Потому я сажусь за стол и начинаю есть. Я уверен, будь я не здесь, мне бы понравился вкус мяса по-французски, которое он приготовил. Уверен, я хотя бы почувствовал бы его. Но я чувствую только то, что жую. Как будто вкус еды притупился. Не могу объяснить природу этого явления, но надеюсь, что у меня не начало развиваться какое-нибудь отклонение. Смотрю на его руку, которую он осторожно кладет на стол рядом с моей, и поднимаю взгляд – и вдруг что-то дергает меня, заставляя резким движением вонзить вилку в его руку. Он кричит, схватившись за нее и пытаясь вытащить из ладони, а я отталкиваю его в сторону и бегу к железной двери, распахиваю ее и бегу на выход из этого проклятого места. И вбираю полной грудью воздух и понимаю, что теперь я никогда не дам себя поймать. А потом я моргаю и вижу его глаза.
– Вам принести кофе?
Я сижу на стуле в комнате примерно пять на пять с отвратительными зелеными стенами, а у меня во рту недожеванный кусок мяса по-французски. Здесь застоявшийся затхлый воздух и лампочка желтого света. Здесь дверь без ручки с моей стороны. И здесь Олег, живой и невредимый, держащий свои гребаные пальцы на моем запястье. Здесь нет чистого воздуха и нет незакрытых дверей. Здесь нет ни намека на свободу. И я впервые за долгое время чувствую, что готов расплакаться.
– Сергей?
– Пошел вон.
Я не хочу его видеть. Я хочу закрыть глаза и проснуться не здесь. Я согласен проснуться даже в тюрьме, я согласен сдаться милиции, я согласен на все, лишь бы больше не видеть эту комнату. Выплевываю обратно на тарелку кусок мяса и встаю из-за стола. Аппетит пропал. Толкаю поднос и ухожу обратно на кровать, сворачиваюсь на ней и зажимаю уши руками. Это привычка с самого детства – когда я был напуган, я делал именно так. Закрывал глаза, и все монстры исчезали. Исчезали все мои страхи, исчезали эти идиоты, задирающие меня, исчезали все, кто мог причинить мне боль. Но мне уже не семь лет. И когда я открываю глаза, монстр не исчезает. Монстр сидит рядом с кроватью и убирает мне волосы с лица. Монстр смотрит так недоуменно и взволновано.
– Я чем-то обидел вас?
Я правда хочу, чтобы он исчез.
– Проваливай отсюда. Это приказ. Долбаная ты шавка.
Я закрываю глаза и надеюсь, что мой кошмар закончится. И слышу, как закрывается входная дверь. С наружной стороны.
Я пытался сбежать несколько раз. Первый раз был в тот же день, когда я попал сюда. Подумал, это какая-то ошибка. Подумал, что Олега, видимо, убили, раз он посмел допустить такую оплошность. Осмотрел комнату – типичный такой подвал на первый взгляд. Только стены прочные (и, судя по звуку – я постучал в нескольких местах, – довольно толстые), а вся мебель прибита к полу. Иными словами, я не мог даже врезать стулом по нему, когда он вошел бы. Кричать не стал – я знал, что это бесполезно, и похитителя лучше не раздражать. Но я дал ему понять, что я очнулся, когда заметил какую-то рацию, приклеенную к стене (пытался отодрать ее – бесполезно, приклеена намертво). В общем, сказал обо всем прямо: «Похититель, я очнулся». Я читал, что в такой ситуации главное дать понять, что ты не напуган. Если он поймет, что я его боюсь, то сможет мной манипулировать. А если я буду спокоен, то путем переговоров и чековой книжки смогу выбраться в ближайшие пару часов.
Но ничто из этого не работает, когда в плену тебя держит он. Когда дверь открылась, я не смог даже наброситься на него. Просто стоял на одном месте, как идиот, и смотрел на Олега, слегка смущенного, слегка озадаченного, словно он сам впервые меня видел. Стоял в этой долбаной своей водолазке и джинсах с потертыми коленями и мялся, явно понятия не имея, что ему нужно говорить. А я не мог перестать злиться. Не на него, конечно же, на себя, в первую очередь. Я, как видно, профинансировал собственную тюрьму. Когда он решился со мной заговорить («Как вы себя чувствуете?»), я уже не думал. Я действовал. Толкнул его в сторону и побежал что есть мочи, распахнув дверь (он всегда оставляет ее чуть приоткрытой – все-таки, ручка есть только с наружной стороны). Тогда я и понял, что меня действительно держат в подвале. Походило на тайное помещение для оргий хиппи в восьмидесятых. Из своего места заключения я выбежал в коридор, тянущийся к лестнице, и, не задумываясь, взбежал по ней вверх к двери. И я был готов взвыть, когда обнаружил, что дверь плотно заперта. Пытался выбить ее плечом – чуть его не сломал. Такая же чертова железная дверь, как и у меня. А он взял меня так легко, словно я ничего не весил. Даже слова не сказал. Просто забросил на плечо и отнес обратно в комнату. Успел только разглядеть, что в этом коридоре стояла плита с духовкой и стол. Этот больной ублюдок предусмотрел все.
Он предусмотрел все. Я даже пробовал сделать подкоп – искал место, где плиты плохо сошлись, где в стене может быть какая-то трещина – ничего. Мебель не сдвинешь – приколочена на совесть, ничего не скажешь. Искал потайные лазы за этими отвратительными картинами (одну из них я сломал через несколько дней о голову Олега, когда пытался в очередной раз сбежать – как видите, безрезультатно), пробовал пробить телом дверь. Ничто из того, что я делал, не приносило результатов. Я даже пробовал ключи у него стащить – тоже глупая затея, он слишком внимательный для того, чтобы не заметить, как я лапаю его зад. Оставалось только одно – играть по его правилам и ждать, когда его бдительность сойдет на нет.
Вчера спросил его, зачем он меня здесь держит. Я не люблю говорить с ним по рации, потому что сразу представляю, какой у меня отвратительно хрипящий голос в приемнике. Да и каждый раз боюсь, что он забудет включить звук. Потому я жду момент, когда он лично спускается ко мне, чтобы поговорить или, прости господи, вылить чертово ведро.
И вот он сидит напротив меня на стуле, снова одетый, как с помойки: разношенные джинсы и эта долбаная водолазка. На ней уже катышки, идиот. Олег входит в число тех людей, которым один раз сделаешь комплимент – и они всю жизнь за него будут цепляться. Стоило один гребаный раз мне сказать, что ему идет эта дурацкая водолазка (вообще-то, ему и впрямь идет – фигура позволяет), и теперь он считает своей обязанностью не вылезать из нее, даже когда надевает официальный костюм. Шут.
Задаю ему вполне закономерный вопрос: зачем он меня здесь держит? А он взгляд отводит в сторону, слова сказать не может. Я повторяю, но уже жестче, и ощущаю себя каким-то тираном-преподавателем в школе, который пытается выяснить, кто из учеников разбил окно. Меня раздражает то, что он заставляет меня чувствовать себя виноватым хоть в чем-то. Меня, в принципе, раздражает, когда моими чувствами пытаются манипулировать (какая ирония).
– Решил дать вам возможность отдохнуть, – бормочет он себе под нос и смотрит на меня исподлобья.
А я говорю ему:
– Врешь.
Он пожимает плечами, но взгляда не отводит. Я прекрасно знаю (по крайней мере, догадываюсь), почему он держит меня на самом деле здесь. Конечно, я хочу думать, что из-за денег. Деньги, по крайней мере, я могу ему выдать. В любом размере, лишь бы избавиться от этих поганых стен.
– Ну? – давлю на него, а он только плечами снова пожимает.
– Хотел, чтобы вы были рядом.
– Ты работал на меня. Мы и так постоянно были вместе, идиот.
Молчит. Он так часто молчит, что это действует на нервы. Не знай я его, был бы уверен, что он немой. Я вижу, что он не все сказал. Он избегает со мной контакта глазами, все время то взгляд отводит, то вовсе отворачивается. И мне приходится вставать, хватать его за волосы и заставлять смотреть в глаза. В эти самые честные, черные, дьявольские глаза. Олег смотрит на меня и повторяет снова: «Я хотел вас рядом со мной». Так старомодно, так фальшиво и одновременно искренне. Аж тошнит.
– Тогда тебе стоит знать, что сейчас, рядом с тобой, я абсолютно несчастен, – хочу кольнуть его. Да побольнее. – Здесь нет ни ванны, ни нормальной одежды. Ты ведь и сам это понимаешь.
Олег смотрит на меня все так же пристально, пожимая плечами. Этот его чертов жест.
– Я не могу выпустить вас. Вы ведь не глупый человек. Должны меня понять.
Он издевается. Он определенно, мать твою, издевается надо мной. Были бы его волосы подлиннее, намотал бы на кулак, сжал бы их покрепче да приложил лбом об эту чертову бетонную стену (с нее начинает сыпаться эта убогая зеленая краска, а я бью его голову о стену раз за разом, пока не пробиваю его твердым лбом дыру, сквозь которую могу вылезти на свободу – и нанять нормального охранника, квалифицированного, в тот же день; черт с ним, буду справляться с трупами самостоятельно). Моргаю. И сжимаю его волосы крепче, поднимая голову выше. А он следует за моей рукой так покорно, что я и впрямь начинаю сомневаться, кто из нас сильнее и кто еще кого удерживает (абсолютно абсурдная мысль – это я пленник, не он).