Чонгук повернулся и посмотрел почти сурово, показывая на наручные часы, тем самым намекая на то, что время учиться, а не какое-то иное.
— Пипец какой-то, — Тэхён закатил глаза и покинул салон, Чонгук следом за ним. — А если я заплачу? Какую валюту ты принимаешь?
Устав от галдящего Тэхёна, Чонгук не поленился нажать на пару клавиш и показал ему:
«Никаких валют. Я делаю свою работу. Ты - свою».
— Да пошёл ты…
Ему хотелось поговорить с Юнги, высказать, как же им повезло и поделиться этой нечаянной радостью. И он смело направился в другую сторону. Чонгук не дал сделать ему и пяти шагов, как схватил сзади, заломил руки и прижал щекой к бетонной стене. Распалённое дыхание его ударилось в шею.
— Ой-ой… — наигранно вздохнул Тэхён, и воспользовался тут же данной свободой, повернулся к угрюмому телохранителю, который продолжал держать его за предплечье. — А ты грубиян. Отец одобрил и такие методы? Вижу, что всякие. Лишь бы я не выходил из-под контроля. Так нечестно.
После вчерашнего Тэхён мог похвастаться своими ссадинами и синяками. Один из пластырей отклеился. Тэхён облизнул губы, подумывая над тем, как отлично выглядел несмотря ни на что. Он предположил, что Чонгук приклеит повисшую полосочку обратно, но тот сделал иначе. Он рванул остатки и швырнул на мокрый асфальт. Всего несколько секунд он смотрел на сочившуюся кровь, а затем протянул платок и кивнул на вход, не идя на уступки.
— Ну и чёрт с тобой, — Тэхён приложил платок к оголённой ранке и пошлёпал по лужам.
Обозлённый на несговорчивого телохранителя, Тэхён пропустил мимо студентов и степень их реагирования. Надпись всё ещё красовалась на дверце. Постояв немного, Тэ уловил перемены настроения в толпе, такие неощутимые поначалу. На него смотрели с прежним восхищением, а некоторые - с сочувствием. Былое величие возвращалось наряду с тревожным расстройством, бьющейся в истерике совестью.
Да, его компания обошла его стороной, зато подошли девушки, вежливо спросившие: «А правда ли?».
— Ориентация не может быть поводом для унижений. Это бесчеловечно. Никто не имеет права так поступать с другими и осуждать их.
Он высказался чужой фразой, где-то услышал её совсем недавно. Его обступили и другие девушки, парни, начали задавать вопросы. Для кого-то он мог стать кумиром. А он чувствовал, как присыпают сахарной пудрой гниющее мясо.
Вдруг все начали толкать друг друга и хватать за руки. Народ с разной синхронностью оборачивался назад и расступался. В образовавшемся просвете Тэхён увидел Чимина. Чимина, как раз купившего джинсы размером поменьше и причесавшего чёлку на другую сторону. Он так и стоял, надеясь, что наполовину спит и всё, что он узнал по пути на учёбу - результат стенаний больного подсознания в очередном кошмаре.
Надпись «Счастливого Рождества!» на фоне Тэхёна и глазеющих смотрелась изумительно, а вперемешку с украшениями и праздничностью вполне гротескно. Сколько ни жертвуй, ни вставай под знамёна правды, она никому не нужна и не выгодна. Да, от Тэхёна получить плевок в спину - не в новинку. Но всё же не настолько подлым он представлялся. Он - герой. Чимин - страдающий. Не это он пытался пересказать ему, долго глядя в глаза и даже не спрашивал банальное: «За что?». Чимин нашёл в себе мужества, чтобы не разрыдаться на публике. Прикусив щёку, он отправился на занятия, а многим бы так хотелось, чтобы он исчез на выходе, потрясённый и униженный. Впрочем, его жалели, его выдуманную влюблённость и якобы непонятые стремления.
Чимин ужаснулся, расслышав внутри: «Чтоб вы подавились своей ложью, уроды».
Получив ожог до кости от чужого лицемерия, к Тэхёну он решил ни за что не приближаться. И никому ничего не доказывать.
***
Хосоку не хватало Чимина, который жаловался на утраченный настрой. Его неявка на работу во второй раз стала сигнальным маячком, и Хосок отправился к нему домой. Вся эта шумиха с Ким Тэхёном, чёрт его подери, Хосоку не нравилась, но когда они в последний раз разговаривали, Чим держался на ура, остыв и выказывая некоторое понимание к ситуации.
— Он играл в клубе? — Чимин тогда всерьёз удивился, протирая последние столики в зале. — Так вот о ком говорил уборщик…
— Мин Юнги? — Хосок вышел, чтобы помочь. — У них с Тэхёном интрижка, насколько я знаю.
— Пусть, — выдохнул Чимин. — Какая мне разница?
— Ты говорил, что слышал, как Тэхён ругался с профессором? Можно копнуть яму.
— Какой толк? Все уже поверили в то, во что им хотелось. Прости, но не вижу смысла писать против ветра. Чем проще я к этому отнесусь, тем лучше, — Чимин снял фартук и перчатки. — Теперь зато приходится угадывать, над чем больше потешаются, над моим весом или тем, что я гей, сгорающий в муках неразделённой любви. Хотя, вкупе это целая бомба.
Он уныло хохотнул, но Хосок даже не улыбнулся. Чимин надевал сто слоёв безразличия, а ночами ревел в три ручья, как пить дать.
— А если серьёзно? — Хосок подступил ближе.
И Чимин не осмелился поднять взгляд. Вопрос на понятную тему ребром. Сердце его ухнуло.
— Не знаю, — рассеянно ответил он.
И Хосок тоже не знал. Он представил, как бы на нём отразилась такая весть. Действительно ли его так это заботило: достанься чувства Чимина тому же Тэхёну, который Хосоку был противен с самого начала. И не зря.
Нет, Чимин не рыдал в три ручья. Потому что успокоился и отвлёкся рисованием. Хосок заметил альбом на столе.
— Неплохо, — похвалил он.
— Баловство, — Чимин сел на кровать.
— Как ты? — Хосок примостился рядом.
— Помаленьку. К сессии готовлюсь.
— Молодцом.
Вдруг в дверь протиснулся папа, с присвистом поставил поднос с чаем и, на выходе кивнув на Хосока, поднял два больших пальца вверх.
Чимин заулыбался. Хосок обернулся, но никого не застал.
— Я тут с долгами Сонхи почти разобрался, так что бои мне урезали. И я подумал, что мы можем выкроить времечко и начать танцевать… Если, конечно, ты всё ещё хочешь.
Он наконец-то оживился, восторженно вздохнул.
— Ты будешь меня учить? — Чимин подал чашку Хосоку, и тот кивнул.
— По возможности. Если что, другие ребята тоже на подхвате. Один не останешься.
Обрадовать Чимина стоило. Но потух он довольно быстро, переключившись на размышления, не уходящие из головы. Он думал о Тэхёне. И не знал, как к нему относиться. То ли поверить в легенду и перестать убиваться желанием мести, то ли презирать и вынашивать план о разоблачении.
Хосок понимал, что бесследно такие истории не стираются, но…
— Не марайся о таких, как Тэхён, Чим, — он закинул руку ему на плечо. — Оно того не стоит. Ты и так утрёшь ему нос.
Чим повернул голову, и лицо Хосока отдавало теплом дыхания - так близко он придвинулся. Он впал в оцепенение.
— Ты не мог бы…
И попытался отодвинуться. Не удалось. Хосок смог совсем другое. Он мягко обхватил его голову и нежно поцеловал в лоб, затем обнял Чимина и заверил, что всё наладится. Чимин готов был яро отрицать, потому что ему показалось, будто он умирал, и душа его возносилась к небесам.
***
Юнги выглядел примятым и изношенным. Намджун сообразил, что лучше всего их встрече подойдёт бутылка «Хеннесси», кинул льда в бокалы, разлил и сел в кресло напротив. Восьмиугольная хрустальная пепельница возникла в центре стола.
Их скромный мужской вечер, пахнущий одеколоном и горечью. На столе несколько пачек банкнот.
— Половину проебал, — сокрушился Юнги, полюбовно глядя на деньги. — Как так?
— Люди предсказуемы. А ты веришь в Тэхёна потому, что спишь с ним. Или признайся уже, что любишь его.
— Не люблю, — рыкнул Юнги.
— Лжёшь.
— Тебе откуда знать?
— А не любил бы, даже не принял бы ставку.
— Ты давал хороший процент, — взвыл Юнги.
— Знаешь, в чём твоя проблема? — Намджун подался вперед и взял сигарету. — Ты всегда можешь отказаться. Но не отказываешься. Как от хорошего, так и от плохого. Веришь в то, что пойдёт по-твоему. Шальная самооценка.
— Твоя правда, — Юнги поднял бокал. — Выпьем?
— За наше проклятье - быть живыми.
Освободился Юнги поздно. Чуть пошатываясь от лишнего алкоголя, побрёл к лифту. Двери распахнулись. Монохромная драма.
— О, ты же вроде на работе должен быть? Прогуливаешь, значит, — он вошёл внутрь и искоса взглянул на спутника. — Не будешь выходить? Покатаемся? Уи-и~…
Кнопка первого этажа. Двадцать девять пролётов вниз. Чонгук внимательно следил за действиями Юнги, за тем, как он сползал и подтягивался, прилично набравшись. Он магнитил, скрипел на зубах, как песок, выворачивал зигзаги в животе.
Не выдержав, Чонгук подхватил его между тринадцатым и четырнадцатым этажами и подхватил сильнее, чем рассчитывал. Накололся на пузырь прошлого, который волочил с собой. И ненамеренно дерзко вписался в мягкие податливые губы, надорвал плёнку табу, обдав чужое бедро горячей ладонью. Юнги застонал, беспомощно всплеснув руками по груди, наконец прикусил ему язык и оторвался, возбужденно держа на расстоянии.
— Прекращай. Хватит. Ноу-ноу-ноу…
Чонгук такой же дикий, как и тогда. Он цербер. Он хотел служить одному господину и заговорить с ним однажды. Взгляд немого опасен. У Юнги закружилась голова, но добраться он обязан без посторонней помощи.
— Возвращайся туда, куда тебя послали, — Юнги погладил его по голове. — И защищай того, кого вверили.
Чонгук прижался к нему теснее. Вот и первый этаж. Когда нужна была вечность и полёт за пределы земной коры.
— Мне пора. Будь умницей.
Тот случай, когда один говорил за двоих.
========== Глава 10. По тёмной воде. ==========
Зачем мы дерёмся? Следуя инстинктам, нападаем или защищаемся, охраняем территорию или пытаемся завоевать. Мы пытаемся выжить. Отбросив животное и оставив истинно человеческое, мы хотим сохранить свою целостность.
Тренируясь, в каждый из ударов Чонгук вкладывал ровно столько, сколько хотел высказать миру, ничего не должному ему взамен. Поддержание мышц в тонусе, отработка приёмов - ничего больше. С тех пор, как ринг остался позади. В те времена Чонгук готов был рвать противников зубами и строгать из их костей зубочистки.
Хлопнув по груше ладонью, он снял полотенце с крючка и вытер взмокшую голову, нечаянно коснулся шеи сзади и пощупал клеймо. Каждый «хозяин» в «Хель» может использовать любое, какое пожелает. Юнги когда-то не стал выдумывать ничего нового и попросил сделать татуировку, чтобы соблюсти формальность. Крест «Анх», как символ жизни (почти второй), как символ вечности, которую Чонгуку не получить.
Прошлое ходило с ним под ручку и не поддавалось забвению.
Апрельский день, один из городских банков. Стоя между родителями в очереди за получением кредита на новую машину, Чонгук крутился у их ног, воображая себя самолётом, когда в момент его «приземления», неожиданно раздались выстрелы… Люди в панике бросились в стороны, захрустело стекло, раздались крики. Вооружённого нападения никто не ждал, сумасшедшие палили очередями. Мать толкнула Чонгука назад, отец прикрыл её, но спастись - ни шанса. Их застрелили прямо на его глазах. Маленький Чонгук потерял сознание. Через несколько часов он очнулся под мёртвыми пустыми взглядами. Весь ужас, какой он когда-либо испытывал в жизни, не сравнился бы с теми минутами, когда он ощутил последние остывшие объятия.
Итак, он остался сиротой. За неимением родственников, его усыновили близкие друзья матери. В неполные шесть лет мальчик понимал только то, что маму и папу он больше не увидит. И он негласно принял обет молчания, проглотив утрату, слёзы и крики. Попытки специалистов помочь в устранении мутизма оказывали эффект противоположный, и приёмные родители, пожалев и без того потрясённую психику, полюбили Чонгука таким, какой он есть, тихим и вдумчивым ребёнком, живущим в своём мире.
Новая семья не заменила родную, но там у Чонгука, к счастью или сожалению, появился старший брат, научившийся понимать его безоговорочно. Разгильдяй, хитрец и проныра, семь пядей во лбу, а тратился на хулиганство и поиски волшебных ключей к обеспеченной жизни.
Они вместе ходили в самую обычную школу, потому что Чонгук не мог проявить себя лишь устно и держал статус хорошиста, посещали секцию бокса и готовились к экзаменам, спали на расстоянии вытянутой руки друг от друга, а иногда и на одной кровати - в обнимку. Чонгуку известна цена дыхания, жарких запястий и призраков обладания.
Чонгук переживал за Юнги, как ни за кого другого и годам к пятнадцати осознал, что причиной тому служит вовсе не братская любовь. Он углублялся во всё, что касалось хёна, его одного он мог слушать часами, за ним одним мог наблюдать во время сна и бодрствования, теряя по миллисекунде на моргание. Он растворялся в обожании к его дерзости и очаровывался тем, что знаком с другой стороной, наполненной нежностью и смущением.
Так часто бывало по юности, когда Чонгук вдруг обрёл мужественные черты и засветил рано сформировавшимся телом. Хён опускал глаза, стремился уйти, вывернуться и не попадаться. Почти в то же время он вляпался в очередную переделку и однажды в спешке собирал вещи, чтобы съехать в отдельную квартиру. Объяснялся скороговоркой, штормом скидывал вещи в сумку. Чонгук перехватил его за плечи и, резко заломив руки, прижался к губам, углубил поцелуй и повалил на кровать. Под палящими солнцами кожи плавился воздух. Надувшиеся вены, всклоченные волосы, ошалевшие глаза. Дрожь. Юнги не успел задохнуться именем, как между бёдер прокатилась твёрдость.
То, что случилось у них единожды, так и осталось таинством одной спальни. Сначала Юнги взял поспевшую девственность, подав Чонгуку пример, а затем отдался, испытывая острое желание разорвать плоть от плоти, избавиться от иллюзий и забыться. Чонгук же запомнил всё от начала до конца, от первого горячего вздоха в шею до скрюченных пальцев, сжимающих простынь, и розовых губ, кормящих надеждой. Юнги-наставник, первый мужчина, терпеливый и выносливый, страстный. Немой не говорил, но стонал, и Юнги, возможно, слышал его трогательное и воспалённое галлюцинацией «хён».
Тот пропитанный мускусными запахами и играющий светотенью мираж верно хранился в памяти Чонгука. И если бы то стало фильмом, Чонгук сжёг бы запись лишь затем, чтобы никто не увидел и не смог повторить.
Несколько дней прошли мимо, в тягость. Чонгуку удалось разыскать брата. Его отношение не изменилось. Однако, младший хотел больше, а старшему не требовалось ничего, кроме поддержки, как раньше. Чонгук предложил помощь, и Юнги не отказывался: положение складывалось нешуточное.
Состоялось первое вхождение в клуб, знакомство с боями без правил, тренировки и набивка тату. Но вместо встречи с владельцем, предстояла встреча с его заместителем. Последний своим появлением вызвал у Чонгука нервный тик. Они были знакомы и бегали по одной детской площадке.
В одной с братьями компании всегда состоял некий Ким Намджун, с коим у Юнги были странные отношения. Чонгук обжигался подозрительной ревностью, когда видел, с каким благоговением его хён смотрит в сторону важного и рассудительного одноклассника. Намджун оказывал влияние на него, Юнги, в свою очередь, на Чонгука. Те неприятности, в которых оказывался Юнги, вели корнями к их разговорам по душам. Догадываться приходилось наверняка, что они много спорили и даже ставили деньги на предполагаемый исход того или иного события. Ещё проще говоря - увлекались играми в людей, что в своё время привело их к нужному человеку, маскирующему нечто подобное под насильственными разборками. Как они познакомились и нашлись, Чонгуку не рассказывали.
Намджун блестяще учился в университете, что не мешало ему одновременно заниматься подработкой в «красном квартале» и расширением необходимых связей. Насколько знал Чонгук, Намджун, играя роль обычного гражданского, также занял и приглядное место в криминальной иерархии. А потому с удовольствием помогал старому доброму другу заработать, выпросив у босса золотую карточку.
Юнги преподнёс родителям сладкую ложь о том, что Чонгук будет жить в общежитии при университете, будто он поступил и всё в порядке (с липовым дипломом обещал похлопотать Намджун).