— Согласен. Как бы то ни было, что-то вынуждает тебя иметь несколько источников дохода. Судя по тому, как ты вёл себя в казино, могу предположить, что тебя круто колбасит от карт…
— Не только от них, — Юнги не поленился встать и включить кофеварку. — Всё, что даёт мне чувство, будто это я вертел мир на херу, а не он меня.
— Это не всегда оправдывается, верно? — заметил Тэхён. — Фортуна не очень-то любит твою компанию.
— Возможно. Но любит твою, — улыбнулся Юнги, холодно и почти ядовито. — Думаю, мы можем проверить.
— О, ну конечно. Поедем в Вегас и сорвём большой куш. Какими ещё банальностями ты меня накормишь?
Юнги подошёл и, взяв Тэхёна за руку, приложил к низу живота, захрипел:
— Мне бы хотелось кормить тебя чем-то другим, понимаешь?
Тэхён поднял томный взгляд и сглотнул. Кофеварка на фоне издала недовольный писк.
— Извини, техника меня ревнует.
За кофе Юнги неохотно поделился тем, как его мотало и вертело, и Тэхён слушал внимательнее обычного. Не проникся, но удивился тому, насколько Юнги отчаянный пёс.
— Выходит, вся суть твоей работы заключается в стремлении выжить. А сам ты не шибко исправился. Прискорбно.
— Эй, я и не собирался отказываться от своего образа жизни, — прищурился Юнги. — Но да, ты прав, сволотой был, сволотой и остался.
— Вот почему ты мне нравишься.
— Нравлюсь ли? — Юнги осмотрел Тэхёна, погладил его по коленке и выдержал паузу. — Ты должен знать: мы просто трахаемся.
Тэхён прыснул и тут же схватился за грудь, патетично выдыхая:
— Боже, моё маленькое девичье сердечко! Как мне это пережить?… — он успокоился и сухо добавил: — Брось, Юнги, я знаю, что между нами и на чём оно держится. Я сам на это согласился. Я люблю, когда твой член во мне, ты кайфуешь не меньше. По-моему, справедливый расклад.
— Почему меня это так заводит? — задался вопросом Юнги и, подтянувшись к Тэхёну, ностальгически заныл на ушко: — Давай на этот раз твой член во мне, м? Как ты на это смотришь?
Тэхён предпочёл не рассматривать, а соглашаться, используя предоставленную возможность. Он захлопнул дверь и перевернул табличку на «Закрыто», а затем смёл со стола всё лишнее и, подсадив Юнги, чуть не сожрал его поцелуем, оттянул нижнюю губу клыком и толкнулся в пах, добился открывшейся жилки на шее, впился и зарычал.
Торопливо избавляясь от одежды, они стукались зубами, царапались и в конце концов добились соприкосновения обнажённой плоти.
Актив? Пассив? Юнги делал ставки повсюду. Тэхён развернул его раком и опустился на колени, развёл половинки пальцами. Юнги выпятил зад и громко задышал, хватаясь за край стола, зажевал губу и дождался, пока Тэхён сломит его, впаяв пальцы в поясницу. Он толкнулся, Юнги запрокинул голову, сжимая его внутри.
Обидно от мысли, что какой-то мальчик с розовыми волосами может вот так его нагнуть и заставить кричать. Тэхён не слишком старается, не задвигает с надлежащим рвением, но его размера хватает, чтобы Юнги испытывал грязный кайф с примесью боли и стонал, в мольбе выпрашивая ещё.
Отодрал. Тэхён отодрал его, как не делали с Юнги уже давным-давно. Кончив, он сполз на пол, чтобы поймать брызги на лицо, облизнулся, сытый и довольный. Тэхён смазал каплю с острой скулы и улыбнулся.
Они вдвоём что-то значили.
***
На самом деле, на пользу Чимину не пошло.
Он не смог. Не смог досмотреть раунд, потому что на дух не переносит насилия (или ему было стыдно смешиваться с толпой орущих приматов). Так или иначе, он с великим усердием протиснулся между Юнги и Чонгуком и, извиняясь на ходу, без оглядки покинул какой-то безумный клуб, переходя на лёгкий бег. По дороге его стошнило.
Домой он вернулся около одиннадцати, в гостиной ожидали родители, держащие в руках по телефону. Заплаканные глаза матери стали стеклянными, отец готов был порвать его, как грелку. Выглядел Чимин хуже, чем просто неважно - потрёпанным, всклоченным и замыленным. Ему влетело так, как не влетало со времён младшей школы, за тот случай, когда он бродил по городу, обидевшись на то, что ему не купят собаку.
На этот раз все нотации были пропущены мимо ушей: Чимин обалдело смотрел перед собой и не слышал ни слова, словно накрытый медным тазом, за которым гремели тревожные сентенции. Всё его внимание, осознанность и чувства - зажались в клубок, а части от него так сбросили шкуру в том подвале, и Чимин чувствовал, как шепчутся между собой бывшие заключенные-почти психи, наркоманы и прочая шушера. Впечатлительность - не всегда праздник.
Он охотно согласился на все условия, на то, что каникулы проведёт дома и ни в какие поездки не отправится - наказан. О, ему так наплевать! Не дослушав последних предложений, Чимин дал отпор, затем рванул в комнату, закрылся и плашмя рухнул на кровать. Хотелось биться в истерике и кричать, лишь бы нависший ужас хоть немного ослаб. Раздробленное голодом и бегом тело ничего не просило. Чимин заглянул за пределы известной размеренной жизни, надышался тамошним амбре и отказывался верить в увиденное.
Как страшно. Нет, правда, может это сон? Опять? Нарочно ущипнув себя за бок, Чимин ойкнул и выругался. Отодвинув дурные мысли, он вернулся к Хосоку. Наверное, обознался. Мало ли Хосоков в городе? И вообще - не было никакого преследования. После того, как они с Хосоком попрощались, Чимин пошёл домой, заснул, вот так бросившись на живот, и не просыпался до самого утра.
…Он бы точно продержался на самовнушении о несбывшемся вечере, но родительские лица за завтраком говорили с точностью до наоборот: отец читал новости на планшете, сдвинув брови и иногда покусывая онигири, мама пыталась разглядеть в утренней передаче новый рецепт и попивала зелёный чай. Царило колючее молчание. Вчера Чимин в пылу наговорил всяких глупостей. Есть он не стал, извинился с низким поклоном и отправился на зачёт. Его не задерживали и не окликали.
«Оно и к лучшему», — решил Чимин, пусть его и больно резала бессмысленная конфронтация со старшими. У Чимина тоже есть причины на них обижаться.
Настроения, конечно, не завалялось ни на грамм. Взяв кофе в автомате у супермаркета, Чимин пешком отправился до университета по теневой стороне: на улице парило. Прогнозы обещали последний душный день и прохладные недели дождей. Тогда Чимин надеялся, что это снова будет беззаботное и любимое время.
С зачётом Чимин разобрался не на все сто, но мелкие недочёты преподавателя не волновали, он поставил подписи двум студентам и отпустил их с миром. Обрадованный результатом, Тэхён шёл за Чимином и пробовал понять, что с тем происходит. Обычно он отвечает на насмешки, нападки, убегает, извиняется, краснеет. Сегодня от него не дождёшься ровно никакой реакции, что ни сделай - одни безучастные глаза. Причина крылась в чём-то колоссальном, и Тэхёну не нравилось чувство, будто его это как-то волнует.
— Тушка, слышь…
Чимин упрямо двигался вперёд. Вероятно, он вообще забыл, что вышел с Тэхёном. Поэтому, оглянувшись, даже удивился.
— А?
— Не хочешь перекусить мороженым? Я угощаю.
— Нет, спасибо, — без промедления ответил Чимин и снова погрузился в свои мысли.
Тэхён оторопел, подбоченился и поджал губу. Чимин же решался на то, чтобы снова пойти и дождаться Хосока, а если тот не появится - выяснить у главного его адрес, притворившись, скажем, двоюродным братом. Когда котелок у Чимина варит с удвоенной силой, он отталкивается от реальных забот.
— Ты что, на диете? — прикрикнул Тэ и рассмеялся. — Неужели?
Чимин не ответил. Он игнорировал Тэхёна, его важность, статус… Всё это затмилось в один щелчок. Если бы кто-нибудь взял их фото - стремящегося разобраться с проблемами Чимина и оставшегося в одиночестве Тэхёна, то фото вышло бы чёрно-белым, а то и сепией, такое старое, как мир. Впервые Тэхён заметил, что под слоями жира и кожи у таких, как Чимин, находится не только скелет, но ещё и неоднозначный характер.
***
Глядя на это первые секунды, чувствуешь, как сохнет во рту. Ты уже глотал эту гадость, знаешь её на вкус, пережил достаточно, и вот опять. Гнал булыжник в гору, изодрал стопы, а тот возьми и рухни.
В раковине снова шприц. Потемневшая ложка с опаленной карамельной каймой. Хосок надел перчатку и быстро пихнул мусор в пакет, который тут же отправился в урну. За грязным зеркалом оставался всё тот же парень. Исхудавший, но с глазами, полными решимости, близкой к безысходности.
— Сонхи?… — голос мамы совсем рядом. — Ты дома?
Хосок успел схватиться за губку и порошок, сделал вид, что усердно чистит ванную. Впрочем, на деле не помешало провернуть это всерьёз. Чем он и занялся.
— Ох, сынок, оставь. Ты не знаешь, куда Сонхи ушла?
Хосок постарался не оборачиваться. Беспокоить её ни к чему.
— Когда она вернётся, передай, что я хотела с ней поговорить.
— Конечно, мам.
Послышался привычный скрип резины о паркет. Хосок глубоко вздохнул и продолжил уборку.
В доме тихо: мама вяжет, расположившись у окна. Не осталось техники и ценных вещей. В одиночку семейный бюджет обеспечивать сложно. Мамино пособие по инвалидности - не золотые горы, и на него Хосок закупает всё исключительно для неё. Волей-неволей ему пришлось бросить школу и найти работу, когда начались проблемы похлеще, а именно посадка старшей сестры на героин.
После долгой реабилитации прошло два сравнительно неплохих года, но она внезапно сорвалась. Хосока встряхнуло, он не был готов, ему казалось, что возвращение к танцам, также оставленным в прошлом, делает его счастливым. Теперь замкнутый круг обещал уложить повсюду противопехотные мины, на поле, уже развороченном в кашу.
Перед уходом на работу Хосок заглянул в комнату сестры, осмотрел тамошний беспорядок, застелил кровать и пинком задвинул под неё коробку из-под обуви, где раньше хранились дозы.
Он любил её, он ненавидел её, хотел, чтобы она исправилась и одновременно желал ей смерти. Самые страшные часы, часы ломки, когда её приходилось связывать ремнями и закрывать руками уши, чтобы не слышать криков. Мольбы полушёпотом: «Не выдавай меня, братик, слышишь? Не выдавай». Хосок не мог гарантировать ей безопасность, но видел понимание в глазах напуганной матери, которой тоже претила перспектива лечить её девочку, ведь она могла справиться сама.
Хосок всё ещё помнил, что пятнадцать лет назад жил в нормальной семье. Его отец - второй муж матери, занимался индивидуальным предпринимательством, но память о нём поблекла. С нуной Хосок никогда не ссорился, напротив, разница в шесть лет позволила им быстро поладить. Сонхи заботилась о нём всё то время, что работали родители, отводила в детский сад по пути в школу и забирала после. Сонхи пришлось рано повзрослеть.
Когда Хосоку стукнуло семь лет отроду, их всех постигло несчастье: отец вышиб себе мозги в этой самой комнате, и вернувшийся со школы Хосок стал тем первым, кто его нашёл. События смешались в кучу, и Хосок уверен, что не помнит деталей достоверно. Позже причиной самоубийства главы семейства Чон выдвинули версию о непогашенных долгах, но их оказалось не много, бизнес не хворал, никто так и не понял, что вынудило вполне успешного мужчину свести счёты с жизнью. Стоически пережив утрату кормильца, госпожа Чон бралась за работу с удвоенной силой.
Спустя пять лет она серьёзно пострадала при несчастном случае. Будучи инженером, совершала выезд на стройплощадку высотного здания, где оказалась невовремя и попала под сорвавшийся бетонный блок, нижняя часть туловища оказалась раздавленной напрочь, ей ампутировали остатки ног и не пророчили долгих лет, но она чудом выкарабкалась.
Денежная компенсация и помощь государства Хосока и Сонхи не интересовали, следующие полгода им пришлось несладко во всех смыслах: Хосок ходил, точно контуженный, Сонхи пропадала на подработках и стремилась за ним присматривать, контакты с внешним миром ослабли. Единственная родственница - мамина сестра, живущая в соседнем городе, отказалась оказывать племянникам поддержку, потому что страдала от хронического алкоголизма. Дети справлялись самостоятельно. Хосок ни за что не хотел бы прожить это время заново. Ног вроде бы не стало у матери, а едва ходили они с сестрой.
…В прихожей осталось висеть их общее семейное фото, которое мама снимать не разрешила. Каждый раз, покидая квартиру, Хосок задерживал взгляд на пластмассовой рамке и надтреснутом в уголке стекле, каждый раз лица на фотографии из улыбчивых и нежных превращались в обезображенные и подтёкшие. Были ли они когда-нибудь по-настоящему счастливы?…
Хосок верил, что их беда не настолько страшная, выдержать её можно: сестру поместить в наркологический диспансер, с матерью снова побыть с неделю рядом, взяв отпуск, чтобы легче перенесла отсутствие дочери. На словах звучало проще, на деле напоминало игру в дженгу, и той самой башней становилось терпение Хосока.
Всего несколько тренировок в неделю, остальные часы отдавались посменной работе, тяжёлой, изнурительной физически и морально. Хосок вкалывал в столовой фастфуд-ресторана, механически отправляя жареные котлеты на прогретые кунжутные булочки, засыпая бумажные конверты картошкой фри. Иногда ему приходилось подменять коллег или стоять за кассой, выползать в выходной за бесплатно, брать дополнительные часы в качестве уборщика или вести учёт пропавшим граммам продуктов. В общем, работы и скотского отношения хватало. Поначалу Хосок часто плакал, но вскоре свыкся. Запах жжёного масла и жира настолько въелся в его мозг, что вызывал рвотные позывы, поэтому сам Хосок никогда не питался в местах подобного типа.
Очередная двенадцатичасовая смена закончилась, он захлопнул шкафчик и поставил отметку в графике, тщательно умылся и засобирался на выход. Те парни, с которыми он подружился на танцах (возобновил хобби со школы и потому, что рутина сводила с ума) часто звали его погулять вместе, расслабиться. Как ни пытался Хосок влиться в компанию, выходило из рук вон плохо, ему мешало то, что он растерял беззаботность, не поддерживал мнений о смыве денег на безумства, его полюбовно прозвали «старичком», но своим среди чужих Хосок себя так и не почувствовал. В который раз коротким сообщением отказавшись от предложения прошвырнуться, он сунул телефон в карман.
На подходе к дому услышал голос Сонхи, бросился вперёд и замедлил шаг. Сестра на эмоциях выясняла отношения с каким-то мужчиной, скорее всего, новым дилером. Вряд ли их дела ладились. Возможно, она уже успела насобирать долгов, слетев с неплохой работы и не имея заработка. Хосок оставался хладнокровным наблюдателем до тех пор, пока нуна не вылетела на клумбу с цветами: собеседник врезал ей в челюсть и потёр кулак, громыхая басом.
— Ты, сука, своего места не знаешь!
— В чём дело? — Хосок немного жалел, что вмешался.
— А ты ещё кто? Иди, парень, тебя это не касается.
— Я её брат.
— О, как интересно, — дилер смягчил тон, позволил Хосоку поднять сестру, закурил. — Значит, тебе не надо объяснять, как у нас дела делаются, да? Твоя поганая сестричка объебала моего босса и слила с его счёта кучу бабла. Я всего лишь контролирую, чтобы она возвращала денежки, а за хорошее поведение даю ей лекарство. В общем, примите к сведению, молокососы.
Мужчина спокойно докурил и уехал. Сонхи отвернулась, чтобы не смотреть брату в глаза, пряди крашеных белых волос залепили взмокшее лицо, её бил озноб, на ногах она держалась едва.
— Как давно ты кололась? — сквозь зубы процедил Хосок.
— Два… Два дня назад.
Конечно, её уже ломает, потом начнёт рвать и разрывать. Колеблясь, Хосок нервно жевал губы. Он хотел позвонить, куда следует, осознав, что момент подходящий. Но Сонхи вдруг набросилась на него, озверев, вцепилась зубами в плечо и выбила телефон из рук, повалив на землю. Несколько минут они катались по асфальту, Хосок вынужден был применить силу, иначе бы Сонхи попросту выколола ему глаза. Максимально осторожно приложив её кулаком, он стянул ремень с джинсов и быстро обвязал запястья, сел на ноги, чтобы не брыкалась, дотянулся до телефона. Она ведь могла и себя покалечить.
Сонхи заплакала. Губы, покрытые кровавыми трещинками, зашевелились.