У последовавшего поцелуя вкус престранный. Тэхён угадывал в нём кислоту, которую зацепил давным-давно, при первой же с Чонгуком встрече. Теперь они оба подвержены коррозии, таким одинаковым сшиваться надолго явно нельзя.
— Мы им не дадимся, верняк? — Чонгук протянул кулак.
— Верняк, — Тэхён стукнулся о него своим, таким образом они провели маленький ритуал по внушению веры в положительный исход, но вряд ли приободрились.
В обойме Чонгука покоилось три патрона, Тэхён на нолях шёл следом. Предполагалось, что спустя полчаса, когда перестали слышаться и отголоски человеческих окриков, и пороховые залпы, ситуация обретёт другой характер. Чонгук улёгся на ступеньки и двинулся вверх ползком, велев Тэхёну обождать внизу.
Едва Чонгук успел выбраться и выпрямить спину, как Тэхёна оглушило выстрелом, он было взбежал на звук, но Чонгук тут же ринулся на него.
— Уходим!
Он пошатнулся, сжав челюсти. Тэхён увидел, как под рёбрами справа на его рубашке наливается бурое пятно. Выходит, его тоже зацепило. Но когда, чёрт возьми, когда?!…
— Нет-нет-нет, не смей, — Тэхён принял его в объятия и скользкими пальцами перехватил пистолет, выставил руку вперёд, другой поддерживал за талию, скоропостижно ретируясь.
— Херня… жить буду, — процедил сквозь зубы Чонгук. — Там один караулил, но могут быть и другие. Короче… надо ждать. Давай отсидимся немного.
Возможно, они бы ушли дальше, чем за один поворот, но Чонгук оказался не в состоянии передвигаться, и даже быстрый шаг явно дал фору отреагировавшим на шум противникам.
Они опустились на пол. Сдерживаясь, Чонгук яростно жевал губы.
— Чёрт, тебе печень задело, — осмотрев чернеющее ранение, Тэхён ободрал штанину и сделал перевязку, прижал ладонь к непрекращающемуся горячему потоку, и Чонгук накрыл её своей, мотая головой. — Блять, вот же попали…
— Тэхён, вали отсюда, — просипел Чонгук.
— Рот закрой, — рыкнул он.
— Болван, их больше… Беги. Там дальше темно, они не станут искать.
— Думаешь, я тебя здесь брошу?! Клятву помнишь?! В семье каждый стоит за своего до последнего вздоха.
От стен - гулкое эхо, воздух сотрясали подошвы, ударяющие по металлу ступенек. Тэхён сглотнул.
— Только не отрубайся, — он влепил Чонгуку смачную пощёчину, тут же коснулся солёной щеки губами и бросился в противоположную сторону.
— Тэхён…!
В стволе две пули (прямо как три года назад!) и грузно дышащий, истекающий кровью Чонгук позади. В сознании мелькала только одна мысль: не дать им ничего сделать с ним, не дать тронуть себя. Две пули. Два ловких выпада - и ожидаемая лёгкость, их могло отпустить так далеко… Но нет. Держа ствол наготове и напрягшись всем телом, Тэхён ждал появления мишеней, обливаясь холодным потом. Сколько бы их ни было, у любого можно отобрать пушку.
Трещавшая до того настенная лампа подала идею. Оборвав подол рубашки, Тэхён обмотал локоть тканью и хорошенько вдарил по ней. Темнота послужила козырем. Он чувствовал приближение врага, пока одного-единственного. Тот вышел на уровень с ним и со свистом втянул воздух, тяжёлые ботфорты с хрустом давили под собой мусор и стекло.
Решив идти в ва-банк, полагаясь на одни лишь инстинкты, Тэхён вытащил нож и бесшумно вскинул лезвие. Рывком он напал на тяжеловесную тушу, как и предполагал, сзади. И всадил нож в глотку, по предплечьям посыпались полосы от чужих ногтей, вцепившихся в последнем припадке. Захлебнувшись кровью, тело рухнуло.
Минус один. Разделавшись с ним, Тэхён опустился на корточки, чтобы ощупать и забрать боеприпасы, но едва успел подняться, как его огрели по голове чем-то неимоверно тяжёлым. И всё в одночасье полетело в тартарары.
***
Убийца возрождается в глотке убитого.
Кромешная тьма булькала, что кипящий бульон, пузырилась газом болота. Потому что в ней действительно что-то готовили. Или плавили? Также тьма не являлась абсолютом, но Тэхён был скован в ней по рукам и ногам, он догадался: на глазах многослойная повязка. Губы у него разбиты и пересохли, тело ныло, остальных повреждений, если они и присутствовали, он не обнаружил. Подвешен вертикально он наверняка не так, чтобы давно, но и не десять минут, судя по степени онемения конечностей.
— Чонгук…? — вяло промямлил он.
И к спине, точно проявившись демоном мыслеформы, прилегло раскалённое железо, установив клеймо. Тэхён дёрнулся с истошным криком, и услышал звон цепей. Пожалуй, тот ущербный шрам-подкову чуть ниже правой лопатки, он никогда не забудет.
— Так вы реально, что ли, иностранцы? Вот те на, каких у вас там только причуд нет.
Голос почему-то обретал форму жижи. Тэхён понял, что попал в лапы врага и, скорее всего, на этом его дни сочтены. Больше всяких неудобств Тэхёна заботило местонахождение Чонгука, но в дальнейшем он держал рот на замке.
— Нет, не буду я тебя жечь, больно кожа хороша, — мучитель смягчился и погладил Тэхёна по щеке, вызывая рвотный позыв. — Что ж ты такой миленький? Мордашка смазливая. Тот, твой дружок, тоже красивый малый, но дырявый. Дырявый, смекаешь? — он гадливо заржал, переходя на визг.
Поморщившись, Тэхён прикусил язык, заставляя себя переключиться на что угодно, кроме упоминания о Чонгуке. Вдруг дёрнулся от того, что ощутил грубую руку в паху, принявшуюся настырно поглаживать член. Стыд и страх вперемешку. Дурно пахнущее дыхание разило прямо в ноздри.
— Волнуешься, что с ним сталось? Это хорошо. Волнение возбуждает…
Тэхён взял волю в кулак. Он не знал, где находился и кто перед ним. Разве что, достоверно известно - конченый извращенец. Нельзя ничему верить, нельзя ничего раскрывать. Обет молчания, чем бы оно ни грозило.
— Несговорчивый ты, крошка, — кинули ему с обидой и щипнули за сосок.
Ещё на несколько минут воцарилась тишина. Затем Тэхёна отвязали и усадили на жёсткую материю. Под весом прогнулись пружины, и по звуку Тэхён узнал в мебели железную кровать допотопного образца. Руки, рухнув на горизонталь, словно вздохнули от радости, счастливо наполняясь отхлынувшей кровью. Потом его опрокинули на живот, и цепи снова натянулись, на щиколотках и запястьях зачесались прежние следы от оков или наручников. Воняло от матраса мочой и испражнениями. Тэхён повернул голову, пробуя найти воздух почище, надышаться. Славно, что у него пустело в желудке, и ничто не просилось наружу.
Тэхён сохранял бесстрастие, но тело предательски затрепетало, через день-другой при таком раскладе даже он даст трещину.
— Почему ты ещё живой, догадываешься? Ходил недавно слушок, будто ты самому Марко попку подставляешь.
Тэхён слышал об этом, гнусные и свинские сплетни. Из-за того, как к нему относился босс, как вежливо обходился и как смотрел, поползли нелестные толки в кулуарах. Но что с того? Кого оно заботило?… Размышляя, Тэхён предположил страшное: информация о внутрисемейных нюансах этого человека не интересовала, а это значило, что пребывание Тэхёна в роли раба имело иной смысл, едва ли не провокационный. Он отгонял эту идею прочь и уповал на спасение.
Додумать что-либо не сумел. Старые пружины жалобно скрипнули, и от чужого веса юношу накренило в сторону. А дальше - втираясь оплывшими от жира телесами между ляжек, мучитель пытался ему… присунуть, натурально занимаясь ощупыванием раздвинутых половинок. Тэхён заорал, как резаный, ни слов, ни мата - сплошной вопль первобытного ужаса и серия бесполезных сотрясений.
— Кричи, кричи, не поможет… Вот так… — чавкнула какая-то жидкость, охладившая поясницу, Тэхёну помассировали колечко и надавили, входя вовнутрь. — Ох, тесный.. Жаль, я у тебя не первый. И хорошо, что не последний.
Тэхён до крови разодрал клыком губу, колотясь головой о матрас, он сжимал эту тварь, пытаясь избавиться от стручкового члена, метался и, наконец, выжал из себя ругательства запредельного порядка. Но ничто не помешало насильнику продолжить начатое: недовольно крякнув, он налёг сверху и слюнявыми губами присосался к уху, он мокро облизывал шею, прижимаясь пухлым животом, потея и вздыхая загнанной кобылой. Отвратительное, мерзкое создание, кусок говна человеческого, забавляющийся мальчиками, он толкался в Тэхёна и осипшим голосом рассказывал, сколько таких бывало, и что у тех, кто помладше - очень красивые бедренные косточки. Изнывая от боли, Тэхён пытался изловчиться и укусить его за руки, но не выходило. В одну из долгих минут он перестал сопротивляться, боясь навредить уже себе, он не мог заплакать, но так ему только казалось, на деле же поток слёз уже прошёл, оставив на скулах грязные разводы.
Нарастающий фальцет, обрыв. Он кончил в него. И хуже, чем то ощущение густой спермы в заднице, Тэхён не испытывал. Но страшнее всего - опустошение после, какое-то совершенно не отмываемое, разъедающее желудок и режущее кишки кольцами. Разродиться этой болью невозможно, она обвивала тело в несколько тугих оборотов.
Ненадолго приходя в себя, Тэхён совершенно чётко представлял, как собственноручно отрежет этому ублюдку яйца и заставит их проглотить, подавиться. Если бы не цеплялся за яркую картинку отмщения, вряд ли бы успокоился и забылся болезненным сном.
Смелость не находила выхода, и без того призрачная надежда - таяла. Спустя пару часов ему помазали губы водой, дали попить, как собачонке - сунули еды, но он не взял. Тогда ему впихнули в ноздрю что-то вроде ватной палочки, и волей-неволей пришлось вдохнуть. Проделали несколько раз. Беспрерывно чихая, Тэхён запрокинул голову, под носом потекло, конечности заколотило. По носоглотке пронёсся вихрь. Он безошибочно определил если не вкус, то консистенцию. Кокаин.
С него сорвали повязку. Рябь, помехи, огневые всполохи. В чёрных глазах просело отчаяние, как будто кто-то вдруг убил в нём ребёнка, убил насовсем и безвозвратно. Его же руками. «Господи боже, пожалуйста…». Он как будто чувствовал, чем грозит нависшая катастрофа. Полной подневольностью. Даже если захочет что-нибудь сделать - не сможет. Сошьют из него куклу, набьют соломой и станут дёргать за ниточки.
В каморке, сложенной из кирпича, горела одна лампочка, слепила. Перед кроватью Тэхёна столпились мужчины, десять или больше. Они смотрели на его измученное лицо, тем не менее, не лишившееся ни грамма красоты, и… дрочили, натирая елдаки руками и хищно поглядывая на человека, готовящегося дать команду. И предводителем их был чуть полноватый лысый мужик лет за сорок, с блинным лицом и тонкой щелкой вместо рта. Тэхёна потянуло рвать, но выплюнул он только несколько желтоватых комков слизи.
Вспотевший затылок, бешено колотящееся сердце. Органы внутри словно проклеены, но вот-вот расшатаются и будут смешаны в мясорубке. Тэхён пьянел, и зрение теряло фокус, наркотики забирали его отсюда в свой непризнанный микрокосм, и он подчинялся, скатываясь в маленький послушный шарик, материю под лепку.
Вдруг все кошмары отступили, как при лунном отливе, и стало намного лучше, не так угнетающе и страшно, басы зазвучали мягче, тянущиеся к нему руки дарили почти то тепло, к которому он всегда стремился.
По губам проехалась склизкая головка, и Тэхён послушно открыл рот. Таких больших размеров он никогда не обхаживал, и угодить удавалось с трудом, он задыхался, когда член проезжался по гортани. В наркотическом угаре перепробовал на вкус и запах члены и жёсткие лобки. Уставая, он отворачивался, но получал удары и глотал кровь, а крови было много. Наигравшись в прикроватной зоне, его уложили на качели, что успели закрепить до того. И началось самое больное, нескончаемое трение; боль то пропадала, то прокатывалась десятикратно тяжёлой многотонной машиной.
Их было много, желающих дорваться, оставить на молодой коже отпечатки пальцев, измазать его в естественных жидкостях. Тэхёну говорили сальные комплименты и продолжали засаживать с обеих сторон, его лапали, щипали и кусали, совали язык в рот и нюхали пятки, подмышки, впадинки. Могли бы добраться до его внутренностей - сожрали бы заживо.
Подавившись несуществующей рвотой, он опять отключился.
Убаюкивающее покачивание, напоминающее океанскую благодать… Высоко в лазурном небе кружили чайки, то ли белые, то ли розовые. На пляже пустовало. Лишь один мальчик безучастно ковырялся в песке. Тэхён подошёл к нему и окликнул. Мальчик поднял голову и… Тэхён оглушительно закричал, увидев вместо детского лица разорванную пасть и зияющие чернотой глазницы некогда… женщины. Она взывала о помощи, она старалась доказать ему, что они знакомы. Он же убегал, а песок превращался в хлюпающий сгусток, оплетающий щиколотки. Кажется, он погиб в той трясине, погиб неоднократно.
Когда он закричал снова: звука не было. Кто-то залепил ему лицо семенем, вытер о скулу член и, покашливая, удалился. Последний из них. Сколько это длилось, Тэхён не имел понятия. Каменные швы комнаты источали терпкий запах пота, прения, но так резко пахло от него самого, чужеродно. Он лежал на качелях, запрокинув голову, и изредка подёргиваясь, сбивая остаточную дрожь и нащупывая руками саднящую кожу. Его знобило, поясница надорвана, задней мышцы он практически не чувствовал. Скрипело на зубах, под языком горько: переел спермы. И глотать было больно, желваки рвало так, будто рот не смыкался с рождения.
Сколько таких раз грянуло после…
Следующие (может быть, сутки) его замазывали и лечили, дав какое-то время на отдых, но он знал, что это наверняка ненадолго. Тех чокнутых действительно возбуждало его тело, беспомощность, податливость и сам факт безнаказанности. Им пользовались, пуская по кругу, пользовались и потешались. С каким-то ритуальным фанатизмом они набрасывались на его сломленную силу и алчно подъедали ещё целое. Плакать он так и не научился, и слёзы превращались в металл. Человек, несущий к его телу не венки, а жаждущих отведать свежатины, вскоре превратился в палача, оплывшее жиром пятно. Правда, Тэхён отличал его прикосновения среди великого множества, распознавал голос. Потому ли, что он чаще всех навещал его и трахал, возомнив, что имеет право первого или же просто оттого, что память Тэхёна вбирала кошмары подетально.
Заточение. Грязная утка. Симптомы простуды.
Дотягиваться до значимого - покуда позволит ошейник, кандалы не давали свести счёты с жизнью, передвижение ползком стало единственно верным способом изучения пространства. В подвале то жарко, то холодно. Если то - подвал, конечно. Заброшенное помещение, наполненное хламом и источающее дурное амбре. После отходняка от наркотиков часто колотило и сушило горло, состояние здоровья ухудшалось.
Тэхён умудрялся грызть себе ногти, зачастую отвергал пищу и ссыхался, воспринимая заботу со стороны - в виде омовений и кормёжки, обработки ран, как часть рокового плана по замедленному его уничтожению. Чем чище его намывали приходящие чёрствые женщины, тем опаснее становилась грядущая «ночь».
Цепляться за рассудок становилось всё сложнее, заниматься самовнушением, что его всё-таки ищут или, по крайней мере - совсем скоро убьют. Он сидел на привязи, слушая шорох забредавших крыс, дни и ночи перемешались и стали частью неопределённой вечности. Двоилось в глазах, и мысли соскакивали с логичных выводов в бездну. Бывало, что он часами смотрел в одну точку, пока с отсыревшего потолка падали капли и ударялись об алюминиевую миску. Его конечности казались как никогда тонкими, щёки впали, кожа будто истончилась, просвечивая вены, и вокруг глаз образовались тёмные круги. Сухие длинные кисти напоминали гротескных паукообразных. Но Тэхён не становился уродцем и почему-то не вызывал отторжения; он параноидально верил, что им - тем скотам, нужно выкорчевать его волю, и тяга не зависела от физической привлекательности.
Позже Тэхёну нечаянно сломали два ребра, практикуя экзотическую позу, и дозу «успокаивающих» пришлось увеличить. Невыносимая, одуряющая боль вгрызалась в сознание, взывая к ответственности, призывая очнуться. Он страдал, страдал и вопил, ненавидя каждый свой вздох и кровяной кашель. Ему обещали скорое забвение, привести мифических врачей, но до того - продолжали издеваться, подкармливая порошком и не гнушаясь его обмороками.
Помимо того, что его ебли и раскладывали в оргиях, некоторым не запрещалось избивать или тешиться на индивидуальных сессиях, исполнять различные мечты - пихая в зад кулаки, бутылки и продукты, заставляя Тэхёна лизать им, что попросят или изображать девочку.
Один из таких «почётных» гостей, нарядив Тэхёна в мини-юбку, придумал душить его, разбивая бёдра на кровати. Крепкий мускулистый дядька по кличке Капитан, он налегал как раз на сломанные рёбра и долбился в Тэхёна с рыком одержимого медведя. Тэхён же, выныривая из очередного провала, схватился за его предплечье и умолял покончить с этим. Но в предсмертных конвульсиях, когда лёгкие уже полыхнули в агонии, и с оргазмом смешалось удовольствие недопустимого порядка - его вдруг отпустили. И, наверное, то всеобъемлющее ощущение сладостной близости к смерти застряло в его подсознании, как навязчивая идея, непостижимый идеал.