- Ну, ты хотя бы решил пример, - Хейл не спешит отстраняться, вообще не двигается.
- Правда?
- И даже верно.
Стайлз не знает, стоит ли теперь вообще поднимать на Питера взгляд, или лучше зажмуриться, и попытаться скрыться в неизвестном направлении. Хотя навряд ли это направление надолго останется неизвестным для оборотня, обладающего идеальным нюхом.
- Ты устал?
Стайлз чуть приподнимает голову, сталкиваясь взглядом с холодными, светлыми глазами, слабо усмехается своему в них отражению.
- Мне страшно, - тихо повторяет, не отводя взгляда. - И голова болит.
Хейл выпрямляется, осторожно притягивая подростка к себе, и Стайлз послушно идет следом, негромко вздыхая и норовя прижаться к оборотню.
Питер смотрит на человека с сомнением, но молча ложится рядом, когда мальчишка заваливается на кровать, подтягивая ноги к груди. Стайлз слабо всхлипывает, когда оборотень несмело, осторожно укладывает руку на его плечо, поглаживая, но не отстраняется, напротив, придвигается ближе, прикрывая глаза и мгновенно проваливаясь в сон.
========== Часть 5 ==========
Стайлз смеётся, когда Питер оттягивает ему нижнее веко, вглядываясь в зрачок, смеётся, и говорит, что Питер если и похож на врача, то только на доктора Франкенштейна. Хейл успевает отвесить несносному ребенку подзатыльник прежде, чем тот пустится в размышления на эту тему, не могущие привести ни к чему лестному для оборотня. Стайлз хмыкает, послушно снова утыкаясь носом в тетрадь, и водит ручкой по бумаге, отвлекаясь снова и снова.
Бесполезно выяснять, зачем Хейл периодически притаскивает пустостраничные книги, зачем заставляет решать детские примеры, из-за которых голова у Стайлза будто набитый речной мокрой галькой мешок - тяжёлая, внутри шумит, и, кажется, где-то подтекает.
Питер говорит “Ты не сумасшедший”, и это единственное, что можно от него добиться. Хейл лениво скалит клыки, часто и тихо рычит, часто прикасается, и Стайлз незаметно для себя привыкает. Привыкает не задавать вопросов, на которые не получит ответ, привыкает отвечать на вопросы, в которых не видит смысла, привыкает делать то, что говорит бывший альфа.
Привыкает впиваться пальцами в чужую руку, когда становится совсем тяжело или слишком больно.
“У меня панические атаки”, - виновато вздыхает Стилински, когда Хейл аккуратно расцепляет пальцы, сжимающие его запястье. Питер поджимает губы, качает головой, но снова ничего не отвечает, кивая в сторону тетради и нерешенного примера.
Ночью Стайлз тихо шепчет “Спасибо”, сам точно не зная за что, иногда льнет к мужчине, несмело обнимая, пряча лицо.
Хейл глухо выдыхает “Спи”.
Кошмаров больше нет, есть только тяжесть в голове и воспоминание о них, есть невнятное ощущение, что не все в порядке, где-то на краю сознания бьет хвостом выброшенная на берег золотая рыбка, хватает губами губительный воздух, раздувает жабры, предупреждает о чем-то - слишком немо и слишком далеко.
А волк близко. Волк тёплый и живой, живее, чем сам Стайлз себя ощущает, и шутки про зомби-дядюшку кажутся неуместными, сходят на нет, и однажды Стайлз говорит об этом Питеру. Даже не говорит - спрашивает: “Почему ты живее меня?”.
Спрашивает ночью, чтобы можно было спрятать глаза, не видеть вопросительного взгляда, чтобы потом вообще можно было списать этот вопрос на полночный бред.
“Вот из-за таких вопросов ты скоро станешь намного менее живым”, - привычный мягкий рык прокатывается по комнате, и Стайлз, успокоившись, прижимается теснее, уже слишком откровенно, вдыхая запах: сладко-пряный, тёплый, чуть-чуть отдающий бензином, хвоей и какими-то лекарствами.
Стайлз думает, что нужно будет завтра спросить у Питера, откуда этот больничный запах.
“Доктор Франкенштейн”, - негромко сопит Стилински в шею оборотня, чуть не заурчав от короткого поглаживания, пришедшегося на спину.
***
В ту же ночь - наверное, - Стайлз снова просыпается от собственного крика.
- Больно… - всхлипывает, вжимаясь лицом в плечо проснувшегося оборотня. - Больно, очень… и холодно.
Хейл водит ладонями по голой коже, задирая, вовсе сдергивая футболку подростка, но не находит источника боли, вообще не чувствует ее в теле мальчика, не может забрать, хоть и пытается.
Стайлз дрожит и льнет ближе, кусает губы, жмурится; цепляется ледяными пальцами за руки оборотня, заходится в новом приступе дрожи, едва ли не воя, сгибаясь, обхватывая себя руками. Питер с трудом переворачивает мальчишку на спину, заставляя выпрямиться, удерживает его запястья, чувствуя, как короткие ногти впиваются в кожу, процарапывая, когда Стайлз снова и снова вздрагивает, невольно сжимая пальцы.
- Больно, - жалобно скулит, распахивая кажущиеся сейчас невероятно огромными и темными глаза. - Питер…
В голосе надежда хлещет через край, и волк, не имеющий понятия, как помочь, не могущий даже забрать боль, беспокойно рычит, соображая.
- Расслабься, - неуверенно шепчет, проводя руками по дрожащим плечам, стараясь хотя бы согреть. Мальчишка норовит сжаться в комок, но не уходит от прикосновений и продолжает дрожать, даже когда оборотень укутывает его в по-летнему тонкое одеяло.
- Стайлз, - встряхивает подростка за плечи, - не смей отключаться.
Стилински смотрит мутно и куда-то мимо, клонит голову к плечу, будто проваливаясь в сон, но глаза не закрывает и продолжает натужно дышать через рот, мелко вздрагивая и изредка давясь воздухом.
Щелчок пальцами перед лицом - Стилински слабо, неуверенно фокусируется на руке, корчит обиженную, несчастную гримасу, и скулит что-то невнятное, тянет руки к оборотню, пробираясь холодными пальцами под тонкую кофту, блаженно мычит, прижимая раскрытые пятерни к спине мужчины, и затихает. Хейл неохотно избавляется от кофты, ложась рядом с мальчишкой, и тот вжимается в него всем телом, по-детски доверчиво, с каким-то щенячьим урчанием.
- Как ты? - Стайлз вроде бы затихает, но не спит, и Питер решает проверить.
- Мерзну… - тихий и смущенный голос откуда-то из района грудной клетки, в которую Стилински упирается лбом. - Извини. Я не знаю, что это было. Уже не больно. Только холодно.
- Постарайся не засыпать, пока не согреешься, - бывший альфа медленно оглаживает хрупкую человеческую спину вдоль позвоночника. - Говори о чем-нибудь. Ты же любишь болтать. Вот и болтай.
Стайлз несколько минут тихо возмущается по поводу сказанного Хейлом, потом задумчиво, отвлеченно водит кончиками пальцев по груди, боку и спине оборотня, кажется, совершенно не беспокоясь о возможной ответной реакции, потом снова прижимается весь - маленький, хрупкий, беззащитный.
- В древней Спарте таких, как ты, сбрасывали со скалы, - лениво поддерживает разговор Питер, когда Стайлз уже перестает так ощутимо дрожать.
Стайлз возмущен. Стайлз считает, что он, возможно и слабый, но уж точно не “некрасивый”. Ну не настолько. Ну слегка-то привлекательный…
В голосе мальчишки чувствуется такое искреннее беспокойство, что Питер сдается.
- Хорошо. Сначала любовались, а потом сбрасывали.
- А может, таких как я покупали какие-нибудь престарелые извращенцы для личных нужд. Или не очень престарелые, - осмелев, Стайлз вжимается носом в шею оборотня.
Питер перебарывает желание выяснить какие-нибудь подробности о личных нуждах извращенцев, и, убедившись, что мальчик вполне согрелся и разомлел, привычно выдыхает:
- Спи.
========== Часть 6 ==========
Когда Питер, в шестой раз взглянув в тетрадь Стайлза, исчерченную сложночитаемыми каракулями, снова говорит “Неверно”, Стилински забирает у него тетрадь и ручку, отходит к столу, садится на стул, а затем швыряет и ручку, и тетрадь в оборотня. Хейл, впрочем, легко уворачивается, приводя Стилински в состояние, близкое к бешенству.
Несколько минут проходят в полной тишине, разбавляемой только тяжелым, натужным дыханием Стайлза. Чуть успокоившись, он встает, но бывший альфа осаживает его коротким “Сядь”, и продолжает рассматривать с уже ставшим привычным любопытством, приправленным беспокойством.
- Ты давно видел Лидию? - Питер наклоняет к плечу голову, прищуриваясь.
Стайлз молчит достаточно долго, медленно моргает, и только когда Хейл окликает его по имени, вздрагивает, удивленно переспрашивая:
- Что?
- Когда ты последний раз был в школе? Помнишь число? - Питер бросает взгляд на окно, разглядывая по-летнему зеленые кроны деревьев, поднимается с кресла и подходит ближе.
- Помню ли я вчерашнее число? - Стилински хмыкает, вслед за Питером поворачиваясь к окну. - Третье ноября. Скажешь, я не прав?
- Скажу, что ты был в школе третьего ноября, - Хейл, жестко сжимает темные взъерошенные волосы на затылке Стайлза, заставляет его запрокинуть голову, и, внимательно глядя в карамельные, подернутые легким испугом глаза, медленно и четко выговаривая каждое слово, спрашивает:
- И что вчера было в школе?
- Экономика, две истории, химия, английский, тренировка, - без запинки выдает Стилински.
- Что будет завтра?
Стайлз непонимающе моргает, и Питер со вздохом отходит, нервно прохаживаясь по комнате. Стилински с недоумением следит за ним.
- Так, - Хейл оборачивается, нервно постукивая пальцами по бедру. - Когда ты в последний раз видел кого-нибудь, кроме меня?
- Я не понимаю, о чем ты, - мягко улыбается Стайлз, вставая со стула. - Ты постоянно задаешь странные вопросы. Но я вообще не понимаю, о чем ты сейчас.
Питер дожидается, пока мальчик подойдет вплотную, мягко укладывает ладонь на гладкую щеку, большим пальцем поглаживая подбородок, и тихо просит:
- Повтори последний вопрос, который я тебе задал.
- Ты спросил, что вчера было в школе, - Стайлз смотрит на бывшего альфу как на умственно отсталого, но нежно любимого ребенка. - Ты сегодня еще более странный, чем обычно, знаешь?
- Знаю, - у Хейла уставший голос, измученный взгляд, и Стайлз не находит лучшего решения, чем потянуться к его губам, аккуратно целуя.
Оборотень не отвечает, но и не отталкивает, и Стайлз отстраняется сам, обходя Хейла, поднимает тетрадь, недолго ползает по полу в поисках ручки, и тихо, феноменально тихо, без единого произнесенного слова, садится за стол, выдирая из тетради очередной лист и выкидывая в стоящую в углу комнаты корзину для мусора.
Питер закрывает глаза, борясь с желанием сжать ладонями виски и завыть. Или заорать, или зарычать. Неважно. По его прикидкам тетрадь должна была давным давно кончиться, а попадать скомканным листком бумаги в корзину десять раз из десяти Стайлз, при его неуклюжести, просто не может.
- Реши этот чертов пример.
Стайлз чуть вздрагивает от непривычной злости, звучащей в голосе мужчины, давится воздухом, сильнее, до хруста, сжимая в ладони ручку, и тихо скулит, когда осколки пластмассы впиваются в кожу. На порезах выступает кровь, растекается по ладони, и Стайлз замирает, зависает, смотрит стеклянными глазами на свою руку, на текущую кровь, смотрит мимо чертыхающегося Питера.
Отрезвляет его только пощечина. Подросток обиженно смотрит на оборотня, а затем на свою руку.
- Что ты так заистерил? - Хейл чуть ли не шипит, мягко проводя большим пальцем по ладони, по влажной коже, по затянувшимся царапинам.
- Я пропустил момент, как ты вылизываешь мне руку? - Стайлз неуверенно улыбается, поднимая взгляд на Питера.
- Пропустил, слава всем богам, - Хейл смотрит недоверчиво. - Ты боишься крови?
- Нет, не особо, - Стайлз смотрит на свою руку и на пальцы Питера, её сжимающую. - Просто… я не знаю. До этих снов не боялся, может, теперь боюсь. Мне давно ничего не снится. Ничего такого. Спасибо, - Стилински смущенно улыбается, морща нос.
- А что снится? - Питер отпускает его ладонь. - Что тебе снится, Стайлз?
Подросток хмурится.
- Я не помню, - пожимает плечами. - Мне кажется, что что-то снится, но я не могу наутро вспомнить что, даже никаких обрывков. Но это “что-то”, оно не страшное. Мне не страшно засыпать.
Голос становится тише и задумчивее, Стайлз с сомнением смотрит на оборотня, затем аккуратно кладет ладонь на его волосы, поглаживая, наблюдая за вервольфом с любопытством.
- Зачем ты это делаешь? - Питер чуть раздражен, но не настолько, чтобы Стайлз убрал руку.
- Хочу, чтобы ты мне ответил, - Стилински проводит кончиками пальцев по виску к шее мужчины. - Почему ты постоянно рядом? Я не против, нет, просто это непохоже на тебя.
- Я же говорил тебе - мне нужно, чтобы ты пришел в норму, - Хейл садится на пол, хмурясь, вопросительно изгибая бровь, когда Стайлз, наклонившись, оказывается совсем близко, уточняя:
- Но я в порядке. Мне не снятся кошмары. Со мной все в порядке, Питер, - тонкие пальцы неуверенно оглаживают челюсть, - но ты все еще здесь. Я не против, - повторяет тише, настороженно заглядывая в голубые глаза.
Хейл понимает, что произойдет дальше, и успевает отодвинуться, встать на ноги раньше, чем Стайлз снова прижмется в попытке поцеловать его.
Стилински непонимающе хлопает ресницами, невозможно длинными, девчачьими ресницами, обиженно прикусывает нижнюю губу, опуская голову, и иррациональное желание утешить расстроенного ребенка разгорается где-то под ребрами, расплавленным свинцом заливает мысли и чувства, и волк на задворках человеческого разума неодобрительно косит лазурным глазом.
========== Часть 7 ==========
Стайлз виновато улыбается оборотню, просыпаясь с ним в одной постели. Улыбается, но не удивляется, не задает вопросов, которые Хейлу очень хотелось бы услышать, не видит ничего неправильного в происходящем, почти никогда не начинает разговора сам. Питер греет в ладонях его холодные, тонкие пальцы, и безмолвно костерит себя за бессилие, за неумение помочь. Хотя все не так уж плохо - Стайлз решает простенькие примеры, угадывает - а может, действительно различает, - цвета, может рассказать, как доехать до лофта, до школы, до ветеринарной клиники, хоть и не может вспомнить, зачем бы ему понадобилось ездить в ветклинику.
Стайлз не выходит из комнаты, и Питер его не вынуждает - сам опасается открывать дверь, отделяющую комнату подростка от всего остального мира. Стайлз помнит обрывки вчерашних разговоров и иногда смеется, рассказывая оборотню какие-то случаи из своей жизни. Случаи, связанные только с самим Стайлзом, и никогда - с кем-то из его друзей, родственников или просто знакомых. Стайлз не называет ничьих имен, и когда Питер в очередной - сотый, наверное, - раз спрашивает его про кресло, в котором имеет привычку сидеть, наблюдая за старательно выводящим свои каракули на тетрадном листе подростком, Стайлз лишь неопределенно пожимает плечами, в точности описывая бежевую с мелким травянистым узором, обивку, но так и не сумев вспомнить, откуда оно вообще в его комнате взялось.
Стайлз говорит, что Питер “странный”, что он “совсем на себя не похож”. Хейл устал настолько, что не находит в себе сил отпираться, и просто отвечает, что здесь ему не от кого и незачем прятаться. Стайлз не верит. Стайлз помнит странные, совершенно не нужные ему вещи, но забывает важные, необходимые. Да и те что помнит - постепенно истираются из памяти, подменяются чем-то другим, какой-то недоступной Питеру игрой воображения, лишенной логики и смысла.
Но для Стайлза все логично. У него все хорошо, ему не снятся кошмары, правда, у него часто мерзнут пальцы и без повода подскакивает сердцебиение, но он считает, что у него все в порядке, и уже привычно усмехается-улыбается беспокойству, залегшему в голубых глазах оборотня.
В Стайлзе много детской, щенячей непосредственности - куда больше, чем обычно, много наивности и совсем нет подозрительности, как нет и каких-то тормозов, ограничителей. Стайлз тянет волка к себе, не смущаясь ни его возрастом, ни его прошлым, целует поначалу несмело, ожидая ответа, затем, получив желаемое, жадно, с придыханием, с тихим стоном в губы.
Хейл точно знает, что сдается не из жалости - мальчишка ему нравится, и Стайлз это безошибочно чувствует, может быть - помнит, подставляясь все более откровенным ласкам, горячим губам, сильным, чутким ладоням. Питер выделяет секс с ним потому, что это первый раз, в котором нежности больше, чем похоти. Желание целовать, ласкать, гладить доверчивого мальчишку перевешивает любое другое, и Питер с ним нежен, так, как не позволял себе ни с кем. Стайлз платит сполна - красивыми стонами, жаром открытого, доверчивого тела, прикосновениями тонких пальцев. Стайлз льнет и ластится, разморенный оргазмом, засыпает, мерно посапывая в плечо Питера, сонно обнимая его поперек груди.