- Вечером великолепный султан говорил другое, - невозмутимо заметил Азиз, я припомнил, что опять кричал и распекал своего молчаливого любовника.
- Да? Не помню. Не было такого! – я действительно не мог припомнить, что именно высказывал воину.
- Как скажет повелитель, - покорно поклонился Азиз, заставив меня скрипнуть зубами от этого показного смирения.
Я рывком поднял голову застывшего в поклоне Азиза, сжав в горсти отросшие волосы. Чуть раньше небрежно сброшенная чалма покатилась по полу. Из моих уст вылетало какое-то дикое шипение, мало похожее на нормальную речь.
- Не смей издеваться надо мной, раб! Мало тебе того, что я не ем, не сплю? Теперь я сказать тебе ничего не смею? – внимательные глаза воина чуть прищурившись ощупывали меня, словно Азиз пытался решить что-то для себя. - Да хватит на меня так смотреть!
- Великому султану нужно отдохнуть, - тихо произнес Азиз, наверное, волнения оставили заметный отпечаток на челе.
- Сам знаю, - проворчал я и, не удержавшись, прикоснулся к обветренным сухим губам.
Азиз ответил мне сразу, хотя и с непривычной осторожностью, продолжил говорить я уже вполне мирным тоном:
- Обиделся на меня?
- Кто я, чтобы обижаться на самого султана? – усмехнулся воин.
- Тогда что?
- Показалось, что надоел.
- Это тебя шайтан смущает. Тоже еще придумал – надоел! Все – пойдем, там, наверное, уже завтрак принесли…
В тот же день я приставил к ненаглядному стража, велел охранять и слушаться, но ни в коем случае не оставлять одного. Пока выдавал указания, Азиз внимательно слушал, потом я услышал его тихое «зачем».
- Не обижайся, знаю, что ты умелый воин, но я не готов снова жертвовать своим спокойствием только оттого, что некоторые полагают себя неуязвимыми. Пусть другие получают раны. Не ты.
Азиз ничего не возразил – он вообще больше молчал. В тот вечер он долго нежил и ласкал меня, вырывая из уст совершенно недостойный султана скулеж, а потом, прижался всем телом. Уже засыпая, я услышал задумчивый вопрос:
- Не пойму, что ты так… цепляешься за меня?
- Не рад уже? – хмыкнул я, замирая.
- Рад. Еще как. Но все же – почему?
- «Клинок» красивый! –хихикнул я, из вредности не поясняя более ничего.
Пусть сам догадается. Не маленький уже.
***
За всеми волнениями и не заметил, как прошли отпущенные Сирхану три дня, а потом и больше, а от палача – ни слуху, ни духу. Хотел уже пожурить его, но тут он сам заявился пред мои светлые очи, да не один, а с заговорщиками. Нашел-таки.
Окинув взглядом зал, отметил, что среди ровных рядов распластанных на мраморе евнухов, затесалось несколько дам из Дома радости, оставалось лишь удивляться масштабности заговора. Повернувшись к Сирхану, тихо спросил:
- Они действительно все… злоумышляли? Вот прямо – все?
Сирхан блеснул глазами:
- Было больше. Некоторые… не выжили.
- Даже так? А кизлярагасы? Не помню, чтобы ты что-то докладывал по поводу него.
- Вчера скончался. Думаю – сердце, - улыбнулся краешком рта Сирхан.
- Смотрю, Наджи тут нет. Уже утащил мальчика в свое логово? – палач мрачно угукнул, вырывая у меня вздох. - Жаль. Хотел еще поглядеть на прощание, как он танцует. Ну да ладно. Вроде есть еще у меня танцоры. Ладно, думаю…
Слова приговора уже почти сорвались с языка, но стоящий рядом Азиз незаметно сжал мой локоть, и я повернулся к нему:
- Даже в лицо им не посмотришь? – с непонятным напряжением спросил воин.
- Думаешь обнаружить здесь кого-то знакомого?
- Кажется, уже. Только не уверен.
Я приказал поднять смертников, Азиз быстро прошел между рядами, я не успел его остановить. Когда уже у него пропадут эти замашки? Нельзя же так подходить. Опасно. Но Азизу, видимо, даже в голову не пришла мысль проявить осторожность – он все еще мыслил как незаметный и никому не нужный воин. Тем временем свет моей души опустил руку на плечо одного из стоящих и потребовал:
- Подари!
- Да что же это такое! Все клянчат у меня. Один, другой… бери, конечно, если надо. Это все? Больше никто не нужен? Может, желаешь пару женщин забрать?
- Не любитель! – усмехнулся этот наглец и, испросив позволения, куда-то быстро исчез вместе со своей собственностью.
Вечером я передал Азизу бумаги, оформленные надлежащим образом и, сгорая от любопытства, поинтересовался:
- Сказывай. Почто меня перед палачом позоришь?
- Злишься? Тогда зачем отдал?
- Отдал, ясно почему – я уже всю голову себе сломал, все думал: где достать такой подарок, чтобы в радость был? Колечки мои ты не носишь…
- Мешают. Не привык, - тут же оправдался Азиз, я только рукой махнул: и впрямь – к чему такому перстни?
- Не юли, сказывай.
Азиз мялся и опускал глаза, и я уже с некоторой долей брезгливого ужаса вообразил себе, что спасенный евнух был любовником моего красавца. Даже успел пожалеть и о том, что не разглядел его внимательно, и вообще о том, что отдал. Но все оказалось проще – евнух оказал Азизу некую услугу и тот считал себя обязанным.
- А поподробнее про эту загадочную услугу не расскажешь?
- Если прикажешь.
Азиз теперь глядел мне в глаза твердо, не отводил более свой взгляд, и мне показалось, что он не хочет ничего уточнять. Заставить? Полагаю, это будет неверно. Обидится.
- Мне надо про это знать? Азиз, если ты навещал в серале одну из моих наложниц, лучше признайся. Ведь их сейчас пристраивают, потом поздно будет. Я легко подарю ее тебе.
- Султан выше ревности, - с уважением кивнул Азиз, я хохотнул, легко проведя пальцами по его щеке:
- Нет, даже и не думай: не выше! Просто ты всегда рядом, и я не собираюсь отпускать от себя верного воина. А дева пусть скучает в твоих комнатах, это мне не обидно.
- Султан коварен, - с почтением кивнул Азиз, вырывая из меня очередной смешок своим комично-серьезным видом.
- Султан волнуется, когда чего-то не знает. Это может быть важным.
- В моей истории нет ничего особо интересного, - начал нехотя Азиз, - когда меня ранили – видишь, на лице? И еще на плече… Ну, ты помнишь. Я метался в горячке и лекарь, приписанный к страже, ничего не мог поделать. Тогда один из евнухов заметил, что знает некоего Хасура, который весьма искусен во врачевании ран. Лекарь был молод, но мудр не по годам – он сумел смирить свою гордыню и призвал ко мне Хасура. Тот действительно излечил меня.
- Но ты же заплатил?
- Разве можно поблагодарить за жизнь металлом?
- Хорошо. Ты поселил Хасура у себя?
- В городе. Он больше не вернется во дворец, я отдал долг, теперь пусть сам.
Больше мы о евнухе не говорили. Надеюсь, Азиз не соврал, но я не стал продолжать расспросы, заговорив о другом: меня мучил вопрос с сералем. Там все еще проживало не менее сотни женщин, их охраняли простые стражи – евнухов не осталось. Главою над сильно поредевшим гаремом назначили неприметную женщину – я помнил ее еще по тем временам, когда сам жил в Доме радости, мои воспоминания о ней самые приятные.
- Ты тогда был ребенком, разве нет? – заметил Азиз. - Шехзаде живут с матерями до семи лет, я правильно помню?
- Да, но я всегда был привязан к матушке и часто ее навещал. Хануф была пейк моей матери, сколько я помню. У них были теплые отношения, почти подруги.
- Но справится ли эта Хануф с обязанностями управляющей? Одно дело прислуживать валиде, и совсем другое – вести дела сераля!
- Полагаю, она справится. У нее ведь будут помощницы. Пойми, она всю жизнь как-то выживала среди хищниц, ей известны тайные и явные союзницы, а также кто из женщин враждует. Во всем этом я даже разбираться не желаю. Главная задача, которую я перед ней ставлю – чтобы все эти прекрасные, но колючие цветки не лезли на территорию мужчин и не пытались извести кого-то вне Дома радости.
- А в самом Доме радости?
- Пусть как-нибудь сами разбираются. У меня, веришь, нет, своих проблем хватает.
(1)Королобый — крепкоголовый, тупой, глупый.
(2)Захи(زاهي) - цветущий, яркий
(3) кизлярагасы – евнух-управляющий. Имел большую власть в гареме. Небольшая справка: «Мечта и вершина карьеры евнуха — должность кизлярагасы. В его руках была сосредоточена огромная власть, а официальное положение могло быть приравнено к положению премьер-министра европейского двора. Он являлся главнокомандующим дворцовой стражи, круг его обязанностей был чрезвычайно широк, а влияние огромно. Кизлярагасы выступал главным свидетелем на свадьбе султана и его детей, проводил церемонии обряда обрезания и помолвки, объявлял принцу о смерти отца или о его отречении. Он же отвечал за продвижение по иерархической лестнице гарема женщин и евнухов, и их карьера во многом зависела от его расположения. В обязанности кизлярагасы входила также защита женщин гарема и поставка туда новых одалисок.»
(4) Джарийе – считалась самой низкой ступенью иерархии. Каждая девушка, попавшая в гарем, получала именно этот статус в начале своего пути. Здесь надо заметить, что большинство девушек так никогда и не повышают свой статус, даже проведя в гареме много лет. Такой статус принадлежит самой простой рабыне-наложнице, официально принадлежащей гарему Султана, с минимальным жалованьем. Такие наложницы даже не допускались к интимной близости со своим повелителем, никем не имели права командовать и управлять. В их обязанности входила уборка в помещениях дворца, обслуживание тех, кто находился на более высоком положении в иерархической вертикали, выполнение различных мелких поручений. Это даже не были поначалу мусульманки, хотя впоследствии почти все они принимали Ислам. Для джарийе устраивали в гареме курсы, курс которых длился два или четыре года, что зависело от того, в каком возрасте рабыня попадала в гарем. Наложниц обучали элементарным знаниям и навыкам. Они учились писать на османском языке, изучали прикладные дисциплины, к примеру, вышивание или игра на каком-то музыкальном инструменте.
Через два года девушку ждал экзамен, который принимала сама валиде-султан — мать царствующего султана, первый человек в гареме. Не сдавшие отправлялись на кухню и в дворницкие, сдавшие — становились джарийе, потенциальными наложницами султана. Мы говорим потенциальными, потому что далеко не каждой выпадало счастье разделить с султаном ложе. Многим суждено было прожить свой век в тоске и ревности. Правда, если одалиска в течение девяти лет так и не познала султана, её старались при первой способности для развития выдать замуж за какого-нибудь чиновника, обеспечив хорошим приданым и вернув свободу. Вообще, к гаремным рабыням отношение было вполне заботливым и внимательным. Даже самой последней джарийе из султанской казны всегда выдавалось денежное содержание на косметику, наряды и сладости, а на праздники делались дорогие подарки. Те, кто не впал в депрессию, тоскуя о родном доме, мечтали стать гёзде (gözde — любимая, пользующаяся благосклонностью), то есть теми, с кем султан провел хотя бы несколько ночей. Но даже если это была всего одна ночь, статус одалиски резко повышался, ей полагалось повышенное содержание, более комфортабельные покои и несколько черных рабынь. Численность гёзде обычно не превышала сотни. Такое счастье могло выпасть одалиске в любой момент: султан мог положить на нее глаз в самом начале, когда ему представляли сдавших экзамен джарийе, или во время прогулки, или на торжестве, где прислуживала будущая счастливица. Тогда султан посылал своей избраннице подарок и букет цветов — это означало, что он ожидает её сегодня ночью. Понравившись султану, гёзде получала шанс стать икбал (ikbal — счастливая), то есть фавориткой. Их было относительно немного: у Махмуда I (Birinci Mahmut, 1696–1754) их было пятнадцать, а Селима II (İkinci Selim, 1524–1574) — девять. Можно представить, насколько отличался уровень существовании фавориток-икбал от других рабынь. Если же гёзде или икбал беременели и приносили султану сына или дочь, они становились кадинами (kadin — женщина, мать), небожительницами гарема, ну, а самым счастливым выпадала честь стать султанскими женами — кадин-эфенди. Жен у султана было четыре, больше не позволяли законы шариата (количество рабынь не ограничивалось). Но с точки зрения мусульманского права, статус кадин-эфенди отличался от статуса замужних женщин, обладавших личной свободой.
(5) Шехзаде. Титул «шехзаде» использовался в Османской империи для обозначения мужского потомства султанов. Слово «шахзаде» персидского происхождения и в переводе с фарси означает «сын правителя, принц»[1]. Как правило, наследники престола, шахзаде, назначались султаном правителями санджаков — административно-территориальных единиц в Османской империи
========== Глава 2 ==========
- Здравствуй, мой хороший!
Наджи медленно потянулся, чувствуя, как сползает с груди покрывало, обнажая кожу, как гладят его живот твердые ладони. Тело с трудом просыпалось, захваченное тягучей сладкой истомой – Сирхан будил его этой ночью несколько раз, доводя ласками до неистовства. Спокойный и сосредоточенный днем, под покровом темноты Сирхан обнаружил другую сторону своей натуры – жадную и страстную. Наджи мечтательно улыбнулся и раскрыл глаза.
- Я не дал тебе выспаться, - проговорил Сирхан, проходясь пальцами по бокам, Наджи прижмурился, потянулся всем телом и извернулся, подставляясь под ласкающие руки.
Сам наложник не испытывал и малейшего расстройства оттого, что поспать удалось немного – он так измучился за прошедшую неделю, было здорово почувствовать себя живым. Вчера его наконец-то выпустили из казематов, и Наджи весь день приводил себя в порядок: отъедался и нежился в теплой воде, смывая с себя стылый ужас тюрьмы. В темной камере Наджи был уверен - его жизни пришел конец. Его приковали к стене, вокруг столпились жуткие помощники палача и стражи, которые глядели на него, как на мерзкого червя. Наджи даже толком и не понял, что произошло, только надеялся, что милый Сирхан, с которым они столько часов провели вместе, догадается, что он, Наджи, совсем ни при чем. Однако, Сирхан смотрел чужими острыми и холодными глазами, и Наджи стало понятно – Сирхан его не спасет.
От отчаянья и обиды Наджи вовсе отказался говорить, Сирхан молча кивнул на его отказ и Наджи сразу же пожалел о своих словах. Молодому человеку было прекрасно известно, что Сирхан не просто симпатичный мужчина, и приспособления, ранее осматриваемые Наджи из любопытства, причиняют дикую боль. Теперь Наджи жалел, что недавно уговорил Сирхана немного рассказать о своей работе. Мужчина обстоятельно и подробно описал воздействие каждого инструмента, пояснив, что опытный палач может не только калечить, но и лечить, так как хорошо представляет себе устройство человеческого тела. Это необходимо в работе.
- Если повести разрез слишком глубоко или не в том месте, можно случайно убить, я знаю, где расположены крупные трубки, по которым течет кровь, ведаю, как плоть крепится к костям и много чего еще, - объяснял Сирхан, - так же требуется содержать все вещи в порядке и чистоте. Иногда бывает, что человека нужно оставить в живых, следовательно, после пыток он должен поправиться. Ржавый, плохо отмытый инструмент ведет к тому, что раны гноятся и плохо заживают.