- Мне откуда знать? Это ты у нас в честь римлянина-мученика назван…
- Мученика? Ну тогда все ясно, - притворно вздыхает. – А я все думаю – за каким чертом я на тебя работаю? А я, оказывается, по определению мазохист.
- И садист, - мурлыкаю ему в ухо, - с дружками-то вон как обошелся.
- Видимо, да…
Бастиан тот еще садист, уж я-то знаю. Знает, что я хочу его поиметь и динамит. Меня. Джеймса Мориарти.
Вот же засранец.
Позволяет тыкать в себя булавками, взрезать кожу острым лезвием, но только не сильно и не глубоко. До первых капель крови. Крови, которая мне кажется пряной, а не просто соленой на вкус, и которую он очень редко, но все же позволяет мне слизывать с загорелой кожи. Тогда я чувствую, какую власть надо мной приобрел этот чертов садомазохист.
Это неправильно, даже для меня, особенно для меня, потому что чертов киллер вызывает слишком много чувств и слишком мало отдает их мне взамен.
И я хочу его убить. Очень хочу. И он знает об этом, совершенно точно знает, я вижу это в синих, завораживающих, хотя точнее будет сказать – замораживающих, глазах. Вижу, когда он смотрит на меня, прикрыв чертовы синие ледышки светлыми ресницами. А я тем временем прижимаю ножик почти что к его горлу. И я могу его убить – нужно только чуть выше и чуть сильнее, и чуть быстрее двинуть рукой.
Но опять – небольшой, рассекающий кожу надрез, совсем небольшой – в длину около пары дюймов. Я подношу к его глазам лезвие, окрашенное его же кровью и он кивает: то ли своим мыслям, то ли мне, то ли еще чему-то. Раз за разом ловлю себя на том, что постоянно возвращаюсь к его глазам. И все чаще мелькает мысль вырезать один – на память, но меня останавливает то, что даже в формалине синий цвет помутнеет и станет того мертвяцкого отвратительного оттенка, который я ненавижу во всем умершем.
Я терпеть не могу мертвых – смерть на все набрасывает тонкое мутно-бледное покрывало – на кожу, становящуюся пергаментно-серой, на глаза, цвет которых тускнеет и теряет всякую привлекательность, даже кровь – с ней все совершенно отчетливо – умершая кровь покрывается этой жуткой пленкой, мутной, тошнотворной, отвратительной.
Решив для себя, что кивок – это своеобразное разрешение для дальнейших действий, делаю еще один надрез – накрест предыдущего и длиннее – дюйма четыре – по всему плечу. Полковник чуть косит глаза на меня и предупреждающе рыкает, чуть приподняв верхнюю губу, как тигр, обнажающий клыки.
Мне мало, мне слишком мало и я готов ослушаться, не внять последнему предупреждению, но снайпер совсем слегка выворачивает мою руку и пальцы сами выпускают нож для бумаг. Я слышу как он со звоном перекатывается по паркетному полу.
Одна ладонь с длинными, жесткими пальцами ложится на шею, надавливая на затылок, и я похотливо тычусь губами в порезы, исследуя взрезанную плоть языком. Вторая ладонь укладывается на обтянутую тонкой джинсовой тканью ягодицу, и скользит меж бедер, заставляя глухо стонать, изнывая от желания. Пряный вкус горячит кожу на губах и я стараюсь охладить ее, прижимаясь то к шее, то к плечу Себастьяна. Ладонь с шеи перемещается на поясницу и я интуитивно чувствую, что сейчас он, как всегда отстранит меня, шепнет на ухо «Ну все шеф, сними себе шлюшку на часок и постарайся не убить» и уйдет – или к себе в комнату, или в ванную, но потом, обязательно – прочь из квартиры, оставив меня справляться со стояком подручными средствами – шлюхами или руками. Я бы даже сказал, что это унизительно, но ему плевать.
И приказывать ему что-либо бесполезно – я достаточно хорошо знаю своего снайпера.
Поэтому я прошу – тихо и, действительно, честно:
- Не уходи. Помоги мне, Басти.
И вижу как он обреченно прикрывает свои холодные голубые глаза, так как будто он знал, что однажды я попрошу, и как будто был точно уверен, что не сможет отказать.
Я тянусь к его губам, но сильные пальцы обхватывают горло, отстраняя и заставляя чуть приподняться, чтобы стянуть джинсы вместе с бельем. С трудом отрываю взгляд от густых, цвета красного янтаря, капель, стекающих по чуть смуглой коже, судорожно облизываю пересохшие губы. Чувствую, как его ладонь обхватывает мой член, плавно отодвигая тонкую кожицу, и жесткий палец размазывает капли смазки по чувствительной головке. Дыхание сбивается – у шлюх тонкие, холеные, мягкие пальчики – их прикосновения не приносят боли и не окрашивают чувства в яркие цвета, вызывая только скуку и физиологическую разрядку – если они хорошо постараются. Снайпер не такой, совсем не такой – он смотрит в мои глаза, держа руку на горле, чуть сжимая кадык, движения на моем члене резкие, жесткие, иногда он проводит ладонью по головке, я чувствую это особенно остро – круговые движения, с небольшим нажимом – и снова вдоль ствола – вверх-вниз.
Я кончаю очень быстро – даже слишком быстро. Еще почувствовав, как я захожусь в предоргазменных судорогах, Себастьян отпустил мое несчастное горло и позволил прижаться губами к вязким каплям крови, слизать их судорожно быстро, толкаясь в его руку, прикусить кожу, сцеживая свежую алую жидкость. Краем глаза успеваю заметить, как он смачно облизывает свои пальцы, но не знаю зачем, не хочу думать, потому что вторая рука ласкает меня так, как мне нужно. Так, как я хочу. Когда влажные пальцы проскальзывают по ложбинке между ягодиц, круговыми движениями оглаживая сжатые мышцы, я уже готов кончить. Когда палец на одну фалангу проникает внутрь, сгибаясь, исследуя – я уже на грани и фиолетово-красно-желтые, ослепительные круги перед глазами уже готовы заполонить всю голову, взорваться тысячами искр. Я бы кончил в тот же момент и без стимуляции простаты, но киллер нашел ту точку, чуть нажал, поглаживая, и я с протяжным вскриком излился ему в ладонь, размазывая языком его кровь по своим деснам.
Не осталось ни одной связной мысли в голове. Отстраненно, краем сознания, чувствую, как он промакивает влажную от спермы кожу салфетками, до которых явно с трудом дотянулся, прижимая меня, обессиленного, к себе, осторожно натягивает на меня джинсы, застегивает. Поправляет перекрутившуюся футболку. Вытирает мои губы. Подхватывает на руки, аккуратно усаживает в кресло.
Приоткрыв глаза вижу, как он смотрит на меня прямо в упор, так задумчиво, с интересом. С трудом размыкаю губы – я не знаю, что хочу ему сказать, но мне почему-то кажется, что что-то сказать нужно. Себ резко качает головой и отворачивается, а я пожимаю плечами, глядя на удаляющуюся красивую, изукрашенную татуировкой, спину. Бросаю, тихо смеясь:
- Святой Себастьян на службе у короля преступного мира.
Не оборачивается, только качает головой, то ли нехотя соглашаясь, то ли опровергая мои слова.
Итак, я как-то слишком сильно отвлекся.
Где там мои итальяшки, потомки римских легионеров?
========== Часть 4 ==========
Чудная неделя выдалась. Тяжелая.
Мне снятся дурные сны и я почти не сплю – только брожу по квартире, периодически, по ночам натыкаясь на снайпера. Он неодобрительно смотрит на меня и предлагает переехать. Думает, что меня беспокоит, что кто-то может вычислить наше место жительства. Во-первых, я для того и держу его при себе, чтобы не беспокоиться, а во-вторых… Во-вторых, я не знаю что меня гложет. Помимо жуткой усталости, конечно.
Снится какая-то ересь – я не могу вспомнить что, но просыпаюсь буквально через час, после того, как закрываю глаза. Просыпаюсь чуть ли не в холодном поту, резко подскакивая на слишком широкой кровати, и долго смотрю в стену, обклеенную дорогущими дизайнерскими обоями.
Себастьян настороженно следит за мной, кажется, что он тоже не спит ночами, но выглядит, однако, намного лучше чем я.
- Тебе лошадиную голову в постель не подкидывали, шеф?
Что он несет? Ах, ну да… «Крестный отец», да? Боже, какой бред. Видимо я абсолютно свихнулся.
«Если тебя ранят – никогда не приходи в мой дом»
- Сколько раз тебе повторять?! – шарахаюсь от него. – Я же говорил тебе!
Себастьян молчит, сжимая зубы, попеременно зажимая то руку, то ребра.
- Сколько повторять? У меня и так неделя тяжелая, а тут ты, среди ночи, весь в кровище!
- Твои дела улаживал, засранец.
Я даже дар речи потерял. Ладно, спишу на болевой шок, но припомню, припомню.
Он меня пугает. Не знаю – мне нравится кровь, но сейчас он меня пугает.
- Куда мне еще было идти?
Я не знаю, куда тебе надо было пойти. Я не знаю, куда ходят наемные убийцы, когда у них прострелена рука, а в ребра, кажется, можно тыкнуть пальцем, причем в саму кость. Если, конечно, хочешь тыкать пальцем в подобие кровавого месива. Я никогда так неаккуратно не работаю.
Это ужасно.
Мечусь по комнатам. Я не знаю, что ему нужно, откуда мне знать-то? И кажется только мешаю, потому что снайпер шипит, отмахиваясь здоровой рукой.
- Бас, ну что мне делать?
- Уйди, а… Джеймс, просто уйди. Ничего смертельного, у тебя еще будет шанс прикончить меня лично.
- Но…
- Джеймс, не дергайся. Успокойся. Иглу принеси. И все остальное.
Говорит сквозь зубы. Выплевывая слова. Непривычно.
Успокойся. Действительно, чего я дергаюсь-то? Игла?
- Я тебе что, белошвейка? Откуда в этом доме вообще могут быть иглы?
Опять отмахивается.
- Сумка, Джим.
До меня доходит – приношу из его комнаты сумку – тяжелая, зараза, не знаю, что он в ней хранит, но не распаковывал при мне ни разу.
- Я посмотрю.
Жмет плечами.
Никогда вживую такого не видел – в фильмах да, всяческие супергерои только так на себе зашивают все подряд и чуть ли не трепанацию черепа в полевых условиях проводят. И ничего – только морщатся чуть-чуть.
Впрочем, снайпер тоже только морщится, да губы кусает – жуткое зрелище.
Да нет, не снайпер – жуткое зрелище, а те блестящие металлические штуковины, которые он извлекает из сумки. Подхожу ближе, кручу в пальцах длинный зажим, изогнутый и с плоскими концами.
- Джим, не мешай, дай сюда.
- И что этим делают? – протягиваю, – Твою мать! Себ! Это ужасно!
«Этим» киллер жмурясь и тяжело дыша, ковыряет в руке; хромированная сталь погружается в плоть, неглубоко, но выглядит все равно отвратительно. Вытаскивает небольшой сплющенный кусочек металла, откладывает щипцы на стол.
- Джим, не стой над душой.
- Почему ты такой спокойный? – мне правда интересно.
Как можно вот так буднично сидеть на кухне, уставленной итальянской мебелью и немецкой техникой, оставлять кровавые отпечатки на винтажном столе и…
- Черт, ты это еще и зашивать будешь?
- Предлагаешь так оставить?
Придвигаю стул чуть ли не вплотную. Кровь на коже уже подсохла.
- Шеф, протянешь руку – я тебе ее отрежу.
- У тебя там и скальпель есть?
- Можешь мне поверить.
Обтирает руку – принюхиваюсь – точно, водку развел с водой. Любопытно.
- Что дальше?
- Мориарти, ты можешь заткнуться и не мешать?
Вон как заговорил. Ну-ну, Себастьян, я запомню.
- Ладно, помоги.
Еще чего.
- Джеймс.
Ладно уж.
- Что, малыш? Папочка тебе поможет.
- Руки вымой. Достань из стопки иглу и из другой - нитку. Вдень одно в другое, ладно?
Ладненько, Джим может поиграть в медсестру. Джим моет руки с мылом, лезет пальцами в стопки с водкой. Вообще интересно, мне нравится.
- Из меня получилась бы хорошенькая медсестричка, а, Себ?
Принимает из моих пальцев изогнутую иглу с заправленной шелковой, кажется, нитью.
Подцепляет кожу, неглубоко, с одной и с другой стороны, стягивает. А так, вроде бы, ничего сложного. Забавно, я думал все куда сложнее.
Стянув края и обрезав нить – льет сверху элитную финскую водку, морщится, немного отхлебывает из горла.
- С остальным сложнее будет, да, Себ?
Кивает.
- Неудобно.
- Хочешь – я?
- Джеймс, ты долбаный извращенец, да ни за что!
- А какие варианты? Будешь тут изображать самостоятельность? Вот мне еще не хватало твоего шестифутового трупа на кухне.
- Как всегда преувеличиваешь, Джеймс. От такого не умирают.
Скептически смотрю на разодранную кожу на ребрах и животе.
- Думаю, рано или поздно ты сдохнешь, Себастьян. Или дашь мне тебя зашить. Кажется ничего сверхъестественного в этом нет. Будешь руководить. Я буду слушаться, обещаю.
Действительно, когда мне еще представится такой шанс?
Хотя я все равно недоволен тем, что кто-то подпортил шкуру моего тигра.
Кивает – правильно, начальство надо слушать.
- На колени ко мне не смей залазить. Процесс видел – давай, вперед.
- Почему крови так мало? – обтираю кожу, аккуратно отлепляя длинные прилипшие нити, от марли, которую снайпер прижимал к ране.
- А тебе всегда мало. Было бы много – я бы, может вообще не дошел.
- А это точно не опасно? Ну, там…
- Джеймс, можешь считать это слишком длинной и немного глубже среднего царапиной.
- Да вроде как царапины сами зарастают. Ох, Себ. Это покруче, чем уши прокалывать.
- Шей давай, медсестра, блин.