- Шеф, ты охренел, что ли?
Приоткрыв глаза вижу склонившегося надо мной снайпера. Чувствую запах табака и совсем немного – виски. Кажется, наврал он о своем намерении напиться.
- Джеймс, я, конечно, ожидал чего-нибудь этакого, но не в столь же развратном виде.
- Ну ты еще скажи, что такой вид тебя не возбуждает… Малыш, иди к папочке. Ну не отказывайся. Я же знаю, что ты можешь сделать мне очень хорошо… Себастьян. Не спорь.
Горячие волны еще переливаются по организму – появление полковника не только меня не охладило, скорее еще больше подстегнуло желание.
- Могу, шеф, – голос становится из удивленного привычно-отчужденным. – Вот только не хочу. Не обязан, знаешь ли.
- Не обязан, значит… - с силой дергаю его на себя, вот только сил у меня не так уж много, особенно по сравнению с полковником.
Нависает надо мной.
- Не-а, шеф. Не обязан.
- И сколько за ночь возьмешь, а, снайпер? Сколько мне тебе доплатить, красавчик?
- Выметайся нахрен из моей кровати. Я слишком часто это произношу в последнее время. Вали к себе, Джим.
- Ну уж нет, малыш.
- Не выводи меня, Джим. Хуже будет. Иди к черту.
- Да успокойся… Подумаешь – с кем не бывает… Обнаружил своего начальника в собственной постели… Возбужденного, хочу заметить, и жаждущего ласки. Бас?
От ладоней исходит явственный запах пороха. И ладони эти слегка сжимают мое горло.
- Ты где был, Бас?
- В тире стрелял до ночи. Потом выпил немного. Скучно, – отпускает.
- Ну как же так, малыш, - запускаю пальцы в светлые волосы, - ты же хотел отпуск.
Снайпер медленно выпрямляется, садясь на кровать, зажимая ладонью бок.
- Болит? – принимаю сочувствующий вид. – Дай посмотрю.
- Джим, чтобы смотреть, нужен свет…
Я уже стягиваю с киллера джемпер, разматываю белую марлевую ленту и прижимаю пальцы к шву. Нижняя, зашитая часть, сухая, а вот выше, на груди – чувствую чуть липковатую влагу и знакомый запах.
- Тихо, тигренок, тихо. Спорим, ты тоже не железный?
- Не железный, Джим. Лучше уйди.
========== Часть 6 ==========
Тепло и запахи сводят с ума.
- Почему мне лучше уйти? – я могу включить «наивную девочку». Или мальчика?
Губы почти касаются кожи – я жду реакции. Я побаиваюсь так откровенно касаться его без разрешения. В полковника можно стрелять, можно пытаться ударить, можно его лапать сколько влезет – пока у него не кончится терпение. Но так – нельзя, я это знаю.
Я жду.
- Потому что пара слишком резких движений и тебе придется давать мне еще неделю отпуска.
- Себ, ну не ври мне, а? Завтра же вытащишь эти дурацкие нитки и всё. Давно пора.
Говорю медленно, стараюсь обдавать теплым дыханием кожу.
Тоже мне – воплощение ледяного спокойствия. Не верю, что мне не удастся тебя расшевелить.
Чуть прикасается пальцами к затылку, ероша волосы. Странный, нехарактерный для него жест, слишком уж личный.
Наклоняется ко мне, шепчет:
- Джим, иди. Хочешь, я тебя даже отнесу.
- Хочу! – с готовностью обхватываю киллера за шею.
Вообще-то, я думал, он шутит, но нет – подхватывает на руки, несет.
В моей комнате светит пара прикроватных ламп, создавая так любимые мной сумерки. На несколько мгновений становится тихо, слишком тихо, мне кажется, даже, что я слышу шум бесконечно умирающего города, что маловероятно из-за пластиковых стеклопакетов.
Город умирает, и где-то там, на трущобных задворках старого Лондона, по-прежнему, как и сто, и двести лет назад, проливаются реки крови, впитываясь в землю, которая, по моим прикидкам должна быть или абсолютно бесплодной, или извергать из себя кроваво-алые ростки. Город умирает, а я чувствую себя до странного живым. Мне нравится умирающий город. А еще больше нравится чувствовать биение сердца рядом.
- Странно.
- Что? – еще не опустил меня на кровать, стоит рядом, а я цепляюсь ладонями за его шею, нащупывая на горле пульсирующую вену.
Странно, что его бьющееся сердце заставляет меня чувствовать себя живее, чем несколько минут назад, в его постели. Но вслух я этого говорить не буду.
Чувствую под спиной чуть прохладное, мягкое прикосновение пледа, укрывающего кровать. Отличный плед, я купил его в Греции, несколько месяцев назад. Вряд ли местного производства – в Греции ведь нет верблюдов…
- Куда ты пошел? Сядь, Бас.
Он что, правда думает, что я его так просто отпущу? Недовольно ворчит, пытаясь отмахнуться, но садится в ногах, водя по мягкой верблюжьей шерсти пальцами.
Я почти продумал проникновенную речь. С заглядываниями в глаза, периодически властным тоном и всякими прочими спецэффектами. Я даже почти начал говорить, во всяком случае, уже набрал воздуха в легкие.
Бас любит портить мои маленькие эффектные выступления, мне даже уже не верится, что он делает это случайно.
Вот и сейчас – откидывается на кровать, прямо у моих ног – я невольно поджимаю пальцы – манит рукой. Кажется, я его совершенно перестаю понимать. Разворачиваюсь, становясь на колени, подползаю к нему.
- Ты похож на котенка, Джим. На маленького злого котенка, который хочет игрушку и царапается, если ее не получает. Или если получает – в твоем случае безразлично.
- Решил прочитать мне сказку про меня?
- Ох, Джим, про тебя получилась бы отличная сказка… - притягивает меня ближе к себе, усаживая на бедра. – В духе старых европейских легенд…
- С морем крови, оторванными головами и полным отсутствием положительных героев в современном смысле слова?
- Насилие и идеальный ум. Да, Джеймс, ты слишком умен для простых сказок.
- Слишком много говоришь, тигр. Ты все-таки решился удовлетворить скромные желания своего шефа?
- Скромные? Джеймс, я бы так это не назвал.
- Так что скажешь?
- Джеймс, шеф, я весьма разносторонняя личность, - я вижу, как он ухмыляется, - я попрошу ответную услугу, но позже.
Задумываюсь. Ответную услугу? Что он имеет в виду?
- Хоть намекни.
Качает головой. Слышу где-то сбоку характерный щелчок – полковник выудил из кармана складной нож, раскрыл.
- Я же не боюсь, что ты меня прирежешь, - протягивает мне лезвие, - вот и ты меня не бойся.
- Чертовски непохоже на правду, - приятная тяжесть в ладони, теплая, гладкая поверхность рукоятки притягивает мое внимание.
-С каких пор тебя волнуют такие мелочи?
Выгибается мне навстречу.
- С чего такие перемены? Впрочем, какая разница… Мальчик мой, сегодня кто-то повеселится.
Синие глаза, прикрытые длинными светлыми ресницами.
Закусывает губу, совершенно закрыв глаза, когда взрезаю кожу под ключицей, достаточно глубоко. Мне нравится, как алые капли стекают по груди.
- Не кусай губы, - обхватываю пальцами подбородок, - не кусай. Нельзя.
- Сумасшедший…
- Какой есть. Мне мало, Себастьян. – Размазываю по пальцам его кровь. Мне действительно мало. Облизываю кончики пальцев, прикрывая глаза. Снайпера нельзя убивать, снайпер не будет биться в агонии…
Себастьян, так нечестно.
Кажется, я говорю это вслух.
Чувствую, как он берет мою ладонь, крепко сжимает, слегка выворачивая и…
С губ срывается крик, я во все глаза смотрю на полковника, хватая губами воздух, кажется, по щекам текут слезы. Ощупываю одной рукой разрез на груди. Острая режущая нота боли постепенно затихает – немало этому способствуют осторожно скользящие по телу руки, и сменяется совершенной мелодией – немного злости, немного крови, очень много возбуждения – дьявольский, мать его, коктейль. Воздух перестает жечь легкие. Себастьян снова откидывается на кровать, отпуская мою руку, я готов поклясться, что вижу игривый блеск в полузакрытых глазах.
- Я вырежу на тебе свое имя, глупый тигр, как тебе это понравится?
Игривость сменяется легкой напряженностью.
- Ты ведь даже не представляешь, что я могу потребовать взамен…
- Ничего, что мне реально навредит, малыш.
Я ведь знаю, что ты преданнее собаки. Кажется, я ничего для тебя не сделал, чтобы получить такое, но кто знает, какими принципами руководствуются подобные тебе, выбирая хозяина?
Все еще чуть задыхаюсь и сильно вздрагиваю, когда жесткие пальцы касаются груди.
- Ты меня боишься, Джим? – в голосе чувствуется сожаление.
- С чего ты взял? Уж тебя-то я точно не боюсь. Лежать!
Пресекаю попытку скинуть меня на кровать.
- Тогда делай то, что хочешь, - хитро щурится, - если не боишься…
Тоже мне заладил… Встаю с кровати, подходя к небольшому шкафчику, в котором храню всякие мелочи, могущие внезапно пригодится: от арабского разговорника (ну не дается мне этот язык – никакой в нем логики не вижу) до набора отмычек. Нахожу отличный хирургический скальпель – прекрасно подойдет.
- Раздевайся, – на минуту мне становится смешно – напоминаю себе врача из какого-нибудь медицинского сериала. Наблюдаю, как он встает, медленно расстегивает джинсы, глядя на меня. Неотрывно смотрит, даже немного жутко становится. Улыбается. Стараюсь отвлечься от плавных кошачьих движений.
- Ты же не против полной антисанитарии?
- Вообще-то против, шеф.
- Ладно, где-то должна быть бутылка виски, сойдет?
- Смотря что ты собираешься делать… хотя я догадываюсь, – вольготно растягивается на моей постели. Завораживает. – Сойдет, хотя водка была бы предпочтительнее.
- Мне лень идти, Басти. Знаешь, я кое-что читал о шрамировании…
- Да ты алкоголик – у тебя в спальне бутылка Джемисона… Ополовиненная!
- Себ, заткнись. Будет больно.
- Да ну?
- Да… - облизываю губы в предвкушении. Пишут, что это больно. Значит, я заставлю эту глыбу льда, слегка, впрочем, сдавшую позиции, реагировать. – Я могу сделать тонкие надрезы, тигренок, но это не серьезно. Так моя монограмма будет не слишком стильно смотреться на тебе.
- А раздеваться-то зачем, Джим? Ну не на заднице же ты мне ее вырезать собираешься?
- Нет, ну Себ! На груди, – всовываю ему в руки бутылку. – Выпей.
- Джим, алкоголь…
- Не спорь со мной. Я знаю. Больше крови – довольнее Джим. Ты этого хочешь?
- Хочу, - улыбается, делает несколько действительно внушительных глотков, чуть ли не на четверть осушая литровую бутыль. – Монограмма? Ну и в чем соль?
- Сам понимаешь. Принадлежность.
- Все и так знают, на кого я работаю.
- Нет, малыш. Ты мне будешь принадлежать, абсолютно и бесповоротно. Потому что шрамы ты свести не сможешь. – Кладу на грудь отставного военного скальпель. – Ну что, ты готов?
Кивает.
- Знаешь, сначала, наверное, стоит контур прочертить?
- Мне откуда знать, шеф?
- Незачем так официально… Можешь звать меня по имени, когда я вот так на тебе сижу.
Фыркает, укладывая мне руки на бедра – я сижу у него на животе, изогнувшись, примеряясь – где бы начать резать.
- Я неплохо рисую… - откуда только растерянность в голосе.
- Я знаю, - кивает. Успокаивать меня, что ли, вздумал?
Самым острием скальпеля провожу по коже, оставляя даже не надрез, а чуть краснеющую полоску. Полукруглые изгибы заглавной J даются мне нелегко, но я предельно сосредоточен, я не отвлекаюсь даже на чуть сжимающиеся в предвкушении боли пальцы на моих бедрах, и почти не подглядываю за подрагивающими опущенными ресницами. Зато прекрасно слышу дыхание – настороженное, недоверчивое.
Первая буква выходит преотлично. Вторая проще – четыре стилизованных скрещенных кинжала в виде буквы М. Немного старомодно, конечно, но в этом определенно присутствует стиль. Выводится поверх первой - заканчиваю «набросок».
- Себ…
- В первый раз слышу в твоем голосе такое сомнение… Мне это льстит.
- Иди к черту. Надеюсь, это будет действительно больно.
Судорожно вспоминаю все, что читал. Черт, надо было хоть видео какое посмотреть. Резать под острым углом, равномерно. Черт. Это почти что паника – скальпель замирает в полудюйме от кожи, и я вижу, как трясется мелкой дрожью лезвие. Просто бездумно резать – это одно, а вот эти вот художества, с человеком на них согласным – это совсем другое.
Украдкой поднимаю взгляд на полковника. Он смотрит на меня с каким-то странным выражением удовлетворенного любопытства. Судорожно пытаюсь оттянуть момент, когда скальпель взрежет податливую плоть, оставляя на тигре клеймо, отметину, от которой он никогда уже не сможет избавиться.
- Джим. Тебе что, нужно, чтобы я сопротивлялся? Извини, я тебе шею могу свернуть случайно.
- Нет. Просто… это немного необычно. Лежи тихо.
Сжимаю тонкую ручку скальпеля.
И тут накатывает…
Не знаю почему – с моими «отклонениями» сложно определить с какого края меня накроет. Просто в какой-то момент я начинаю видеть только подсохшую кровь на ключице; длинную, с неровными краями, подсыхающую рану на ребрах и светло-багровый контур собственной монограммы на груди снайпера – немного выше соска, небольшой узор, примерно в два с половиной дюйма.
Я держу свои ножи и скальпели идеально заточенными, поэтому кожа податливо прогибается под давлением – всего на миг, и тут же будто разрывается – как мне и нужно было, под углом, лезвие впивается в плоть и рука сама делает прямой, идеально прямой росчерк, останавливаясь на изгибе линии.