Вот только пустыми стоят уже семь комнат – я все время провожу в кабинете.
Работа – лучший наркотик. После убийств, конечно. Но, пока что, я могу обойтись без услуг киллера.
Вечером десятого дня я выстрелил себе в лоб.
В зеркало, конечно. Просто стало слишком скучно. Печально, что зеркало в кабинете одно – хорошо, что бар находится здесь же.
Калибр маленький – стеклянное полотно не разлетелось на осколки – неровные куски стекла остались в раме, испещренные сетью мелких трещин.
Сдерживающий фактор. Меня некому затормозить?
Глухо смеюсь салютуя разбитому зеркалу бокалом с коньяком.
- Ты глупо себя ведешь, Джим. Ты слишком большой мальчик, чтобы тупо закидываться спидами, глушить тридцатилетний Martin, и разговаривать сам с собой.
- Глупо бить зеркала и думать, что чертов глупый тигр мог бы тебя остановить.
- Что бы ты сделал, Себастьян? Забрал бы у меня пушку, - пистолет летит на пол. – Поил бы теплым сладким чаем. Ты всегда так делаешь, когда я переем таблеток. Ты говоришь, что у меня обезвоживание и поишь чаем.
- Черт, я не ел два дня, да? Нет, я завтракал сегодня, я помню.
- Я хочу чая. Себастьян, я хочу чая. Нормального чая.
- Мда уж, на кухне я бездарь, я знаю. Ни кофе, ни чай, ни сносный обед мне не под силу. Хорошо хоть человечество изобрело службу доставки. Вот только напитки у них отстойнее некуда.
- А если накидаться до мышечных спазмов и озноба, то ты будешь укутывать меня в одеяло.
- У тебя будут злые синие глаза. Что тебе не нравится, Себастьян? От меня пахнет чужим телом – у тебя раздуваются ноздри, выдавая эмоции не менее правдиво, чем глаза, я же вижу. Сейчас – вижу. Не замечал раньше.
- Надо заканчивать – напиваться коньяком гадко, не для этого он предназначен.
Девять фраз, девять глотков, по три на бокал – три почти полных бокала коньяка.
Поджимаю ноги, устраиваясь в рабочем кресле, укрываюсь ярко-алым пледом. Включить музыку? Или нет…
В разбитом зеркале страшной вереницей отражаются огни огромного города.
Уснуть не получится – не отрываясь смотрю то на мигающий экран ноутбука, то на поблескивающее зеркало.
Работать, много работать – с утра до ночи, не выходя из дома. Разбитое зеркало выкинуто. Свет горит в коридорах, отгоняя ночную тьму запертых комнат.
Четырнадцатый день. Я считаю дни. Это так глупо, а я считаю дни. Это идиотизм, чертов тигр испугал меня до истерики.
У меня истерика.
«Нет, Джим, у тебя передоз» - смеется мое отражение.
Неправда.
Кровь стучит в висках, я ничего, кажется, не слышу.
У меня истерика. Паническая атака. Что угодно. Не это.
Мне страшно. Меня трясет – зубы стучат, не могу остановиться. Холодно? Не чувствую. Голова кружится. Руки трясутся. Я много принял.
Отчаянная попытка заварить чай – разбитый чайник, изрезанные ладони. Когда я смотрю на свои ладони меня буквально выворачивает наизнанку.
Кровь. Нужно остановить. Ванна полная холодной воды. Я боюсь включать горячую воду – крови будет больше, все окрасится алым.
Разве у меня черные глаза? Большие черные глаза? Нет, навряд ли, зрачки – да. Просто огромные. Интересно, они могут растечься черным цветом по всему глазному яблоку?
Зачем столько зеркал в доме?
Ты бредишь, Джим, ты бредишь.
Ладони скользят по дну ванной – еле хватает сил оттолкнуться – глупая идея засунуть голову под воду. Мыслить от этого лучше я не стал.
Джеймс Мориарти. Где ты?
Мокрый, деятельный, испуганный до икоты психопат. Вот он где.
Джим, Джимми, Джейми, ты ли это, я тебя не узнаю?
Тебе страшно, Джим? Ну же, скажи. Пойдем, почитаем википедию, что там тебе скажут?
Джим, Джим, Джим.
Джеймс? Открой глаза, глупый, ты не уснешь.
Не уснешь, ха-ха.
Смеюсь. Я слышу, как я смеюсь. А потом я слышу, как захлебываюсь воздухом.
Нельзя умирать, ай-ай, Джеймс, паршивец, не смей.
Я не умру – я еще не сошел с ума, ведь так?
Завтра я очнусь в частной клинике. За мной будут наблюдать врачи. Все вокруг будет белое и холодное, даже мои глаза станут белыми. Я не был там в качестве пациента. Но местечко присматривал – на всякий случай. Я такой предусмотрительный.
Надо куда-то деть избыточную энергию. Ну да, это же спиды, меня поэтому и трясет – нужно выпустить птиц, бьющихся под кожей…
Завтра? Ты такой смешной, Джим. Джим, Джим, Джим. «Никто не придет, никто не придет тебя успокаивать». Никто не придет, не придет, почему, ты не можешь, ты не должен меня бросать, кто-то всегда должен быть.
Нет, все не так. Я сам могу со всем справиться. Человечество придумало опасную бритву, доставку еды и интернет. О да, интернет.
Что искать? Истерика. Мет. Паника. Галлюцина… окончание слова заливает кровавым потеком. Как символично, как патетично. Вот мои руки – никакой крови, ничего. Вот экран. Та же картина.
Джим, Джим, Джим.
Сползаю на пол. Надо было купить эти чертовы ковры, но нет, теперь я сдохну прямо так, на холодном паркете.
Окно, оно огромное, а там город, город, который наверняка хочет моей смерти. Много кто хочет моей смерти, как я еще жив – две недели прошло, а я еще жив. Зачем мне телохранитель, я неуязвим.
Нащупываю замок в двери напротив входной. Запираюсь изнутри. Вот и все. Тихо, спокойно, никто не умер. Хотя мог бы. Озноб не отпускает.
Семь утра. День пятнадцатый. Проснуться это уже хорошо. Хотя вряд ли это был сон, скорее всего обморок – очнулся я на полу. Руки в ссадинах и мелких порезах. Горло болит. Голова болит и кружится.
Джеймс Мориарти выглядит, наверное, препаршиво. Чем и зачем, спрашивается, разбиты все зеркала в квартире?
Чем они тебе мешали, Джим? Нет, не надо. Не надо разговаривать с самим собой, да еще и с интонациями полковника Морана. Это уж совсем за гранью добра и зла.
Еще несколько таблеток – догнать дозу до миллиграмма и меня отпустит.
Сверхдоза? Нет, не слышал.
Банальная эйфория – уже не заводит. Никаких эмоций. Отпускает через несколько минут, начинает тошнить. Блюю желчью, я сутки ничего не ел – не хотелось. И сейчас не хочется.
Сейчас вообще ничего не хочется.
Холодный душ – о да, отличная идея, Джеймс, теперь у тебя нет сил даже выползти из ванной.
Осколки стекла – точно, здесь тоже было зеркало. Ну вот и что лучше? Вызвать любого из своих шестерок или испустить дух в ванной, с изрезанными осколками руками, среди стекла, ледяной воды и крови? Лучше сдохнуть.
Себастьян. Ну ты же знаешь, что мне нужен.
По щекам скатываются слезы – нервно сглатываю, кажется, еще одного приступа мне не пережить. Страх липко обхватывает мозг, заполняя черной смолой извилины сознания, зрачки, глаза.
Мне нужен сдерживающий фактор, стопор, холодные синие глаза, смотрящие с неодобрением.
Я никогда не загонял себя до такого состояния. Раньше – никогда. Не игры, нет, это уже не игры.
Меня нужно лечить. У меня много дел. Много работы. И вообще… я молодой, красивый, умный и богатый – считается, что больше и не нужно.
Прижимаюсь обнаженной спиной к итальянскому кафелю. Кажется, мне холодно.
========== Часть 11 ==========
Осторожные шаги, хруст стекла. Приближаются. Безразлично. Прикосновение к шее – пальцы, тонкие и холодные.
- Жив, - голос женский. – Вы меня слышите? Мистер, вы меня слышите?
Ну слышу я тебя. И какая разница, глупая ты баба? Лучше б не слышал – голос у тебя писклявый и отвратительный.
- Пульс учащается.
Да, наверное… Опять боль в груди, теперь еще болят глаза. Страшно. Я уже устал бояться – падаю на пол, закрываю голову руками, я чертовски устал.
Череп раздирает головной болью – от виска к виску, вглубь, к основанию шеи. Глаза болят почти постоянно, хотя в комнате темно почти все время, но малейший яркий свет раздражает до рези.
Потом наступает затишье – это не тогда, когда ничего не болит, это когда все тело болит равномерно.
Потом остро и резко болят руки, но недолго.
Потом я начинаю минимально соображать, что происходит.
- Мистер Мориарти, да вы просто кладезь, находка для нашей клиники… Абстинентный синдром, панические атаки, психоз, синдром навязчивых состояний. Еще в прошлый раз я советовал вам задержаться у нас ненадолго. Зря вы тогда не послушали. Думаю теперь вам стоит провести пару месяцев здесь, под нашим присмотром. Уйдете отдохнувшим, как вам такая идея?
Мне эта идея не нравится, о чем я и сообщаю мужчине лет пятидесяти. Мне нужно работать. Я не могу просто исчезнуть на два месяца. У меня империя – я не могу оставить ее без императора. Последнего я не говорю, но я-то знаю, что это так.
- К сожалению, а точнее говоря, к счастью для вашего здоровья, в договоре с нашей клиникой вы специально оговорили пункт…
Знаю я, знаю. Память весьма любезно подкидывает нужные факты. Решение о моей выписке или о переходе на домашний режим (ну или как это называется) может принимать или мой лечащий врач, или мое доверенное лицо. Отставной полковник, мать его, армии её Величества, Себастьян Моран.
По всей видимости, я тут застрял.
- Тем более, вам никто не запрещает решать рабочие вопросы отсюда. Я вам больше скажу – это было бы полезно для реабилитации. Только сильно не перенапрягайтесь.
Ну точно, не перенапрягайтесь. Решайте рабочие вопросы. На самом деле делать-то нечего. Новые заказы брать неохота, да и как это предполагается делать из этой лечебницы?
Сколько я здесь?
- Три дня, сэр. Думаю вам интересно будет…
Нет, неинтересно. Спасибо, да, я вспомнил. Первая фаза – два-три дня. Истерия, проблемы со сном, скачущее давление, температура под сорок, все прелести жизни. Знаем и что дальше будет, читали – в ближайшие дни апатия, суицидальные мысли, скорее всего два-три приступа паники в день. Потом – апатия, психологические срывы… Потом – апатия…
Знание теории у меня есть, переходим к практике. Мне интереснее как я сюда попал.
- Нам позвонили, сэр.
Я? Не помню.
- Нет, сэр, не вы.
Прелесть какая. Ладно, неважно. Неинтересно. Неинтересно…
Здесь все действительно белое, или скучных, невыразительных цветов. Здесь скучно. Нечего делать. Скучно. Телевизор – никаких новостей, ничего. Только четко выверенные кучами тестов успокаивающие фильмы. Музыка? Кажется такую записывают на диски для занятий йогой. Хм, не худшее из моих забытых увлечений. Вот только музыка эта похожа на овсянку.
Немного смешно. Улыбаюсь. Женщина, выше меня, тощая и прямая как доска внимательно всматривается в мое лицо. Реет как стервятник – я отказался от общения с психологом. Мне вполне хватит медикаментозных методов. Что тогда сказал полковник? «Боишься, шеф, что они тебя вылечат?» Нет, просто не надо копаться в моих мозгах. Могут что-нибудь поломать.
Думать, размышлять, вообще напрягать мозг – неохота. Чувство, что я увяз в болоте. Когда я смиряюсь с этим – я сплю. Засекал время – могу спать шестнадцать часов подряд. Никогда столько не спал. Когда приходит мысль, что из болота нужно выбираться – тогда накатывает паника, за ней – истерия. Обе руки почти по локоть замотаны бинтами – старые, еще дома полученные порезы плохо заживают, а во время очередных приступов к ним добавились новые.
Я сложный клиент. Никаких камер в комнате, никакой прослушки. Меня не заботят ваши слова о конфиденциальности – в век информационных технологий… ха. Я и сам могу, особо не напрягаясь, аккуратно расковырять защиту ваших серверов. Что я и сделал, перед тем, как заключать договор.
А без камер тяжело проследить, в какой момент пациент забьется в угол, раздирая кожу на руках ногтями. Я хорошо помню, что тогда произошло. Я никак не мог увидеть кровь – она текла по моим рукам и я ее чувствовал, но не видел. Очень хотел увидеть, мне тогда показалось, что я неживой. Было страшно.
Я постоянно разматываю бинты, а девушка с раздражающе рыжими волосами постоянно наматывает их обратно. Врач говорит – это компульсии. Навязчивые состояния. Не знаю – мне просто не нравится не видеть своих рук. Мало ли. Однажды мне приснилось, что под бинтами кожа на венах полопалась, но вместо крови поползло что-то черное, маслянистое, как то, что разливалось в зрачках, когда я смотрел в зеркало там, в ванной. Рыжая рассказала, что я орал сорок минут без перерыва, из них двадцать под успокоительным.
Спать не так уж плохо. Сплю по двадцать часов в день. Просыпаюсь, обычно, с криком. Стараюсь поменьше разговаривать, горло разодрано частыми воплями. Может вообще перестать просыпаться?
Снятся мне по-прежнему тигры. Хотя нет – тигр один, просто в глазах у меня все двоится и расплывается. И я даже во сне разматываю чертовы бинты – мне кажется, он не узнает моих рук в этом белом полотне. А на речной глади – по-прежнему кровь, только не так, как должна быть: прозрачная и быстро исчезающая, нет – эта похожа на нефть. Густая. Я часто окунаю в нее пальцы, наблюдаю, как чуть маслянистые капли стекают по запястьям.
Тигр к воде не подходит, лап не мочит и не позволяет пачкать его шкуру. Хотя я знаю, что река полна крови из-за него. И из-за меня. Тут как посмотреть.
- Мы бы не советовали возвращать пациента в привычную обстановку, может произойти рецидив. Хотя решать, конечно, вам. Ваше слово по договору приоритетнее. – В голосе врача слышно такое презрение, что собеседника просто должно вдавить в плиты собственного ничтожества. Вот только не этого собеседника.
- Он у вас хоть на что-нибудь реагирует? Или так и спит целыми днями?
- Мы работаем над этим. Тем более, эта фаза пройдет.
- Когда? - голос насмешливый, уверенный. Я скучал по нему. Глаз не открываю – хочу дослушать разговор.
- Через пару недель точно. Понимаете…
- Понимаю, понимаю. Все понимаю. Физическое состояние вы ему подправили? Отлично. А его мозгами я лучше сам займусь. Вы тут, как это у вас говорится? Некомпетентны.
- Не вам решать, полковник, насколько мы компетентны. Могу вас заверить, если бы вы дали разрешение на общение с психологом, дело пошло бы куда быстрее.
- Если ваш психолог залезет к нему в мозги, ему самому придется записываться к коллеге. Шеф, ты поедешь домой?
Открываю глаза; когда он понял, что я не сплю? Киваю, усаживаясь на кровати. С тобой – поеду. Только не один. Не один. Нет, один я там…
- Тихо, Джим, - снайпер садится рядом. – Не трясись.
Послушно замираю, размеренно дыша. Вдох, секундная задержка, выдох.
- Удивительно, - врач качает головой. – Мало того, что он на вас адекватно реагирует, так еще и успокаивается.
- Уйдите, – у меня отвратительно сиплый голос. Я молчал несколько последних дней, два или три.
Когда за человеком в белом халате закрывается дверь – поднимаю глаза на полковника.
- Ты убьешь его?
Блондин жмет плечами.
- Если захочешь. С каких пор ты задаешь вопросы, вместо того, чтобы отдавать приказы?
- Не спросишь почему? – говорить неприятно – горло дерет и во рту быстро пересыхает.
- Мне неважно. Но скорее всего потому, что он говорил о тебе, как о подопытном кролике. Нет, Джеймс, не засыпай, – трясет за плечи, от этого начинает болеть голова. - Уезжаем.
В машине пытаюсь закатить истерику, но снайпер, глыба льда, никак не реагирует.
В квартире пахнет сигаретами – останавливаюсь в прихожей, вдыхая. От киллера пахнет порохом – этот запах, кажется, не вывести уже ничем.
Значит, не хватает только кофе.
- Тебе его нельзя, - Себастьян сосредоточенно листает приличную кипу печатных листков. – Тебе, Джеймс, вообще ничего нельзя. Не смотри на меня так, ты сам себя довел до этого состояния.
- Потому что ты не пришел.
- Я и не должен, Джеймс. Потом поговорим.