- Вы всё ещё тут?
- Мсье Аллар, я забыл у вас рекомендательное письмо мэтра Дюпре, позвольте мне его забрать.
- Я спешу, придите завтра! – просачиваясь в калитку, рявкнул секретарь, - Хотя оно вам, уже вряд ли чем-нибудь поможет. Ну что вы смотрите на меня? Я вам говорю правду: вас никто никуда не примет.
Домой Билл вернулся разбитым и опустошённым, как будто из него высосали все силы, но взволнованное лицо арфиста, который ждал его целый день, заставило его грустно, но всё же улыбнуться в пустоту, а сердце забиться чаще. Всю дорогу от Лувра до «Маленького пажа» Гийом думал о том, что делать дальше, и где устраиваться на работу, потому что те несколько экю, остававшиеся от денег, подаренных щедрым графом, рано или поздно закончатся, и он не представлял, что они с Томом будут делать? Мысли о насущном настолько завладели его умом, что лишь оказавшись у двери в их небольшую комнату, Нарцисс подумал о том, как же теперь ему объяснить всё Дювернуа? Объяснить, как же получилось так, что ему отказали, несмотря на письмо самого Станислава I?
-Билл? Как всё прошло? Как ты, любимый? Всё ли хорошо? – быстро отперев дверь, Тома потянулся и обнял Гийома, прижимаясь горячим лбом к его щеке.
- Не жар ли у тебя снова? – будто не слыша вопросов, Гийом заключил арфиста в объятия, целуя прикрытые глаза, которые были его единственным спасением, - Конечно же, всё хорошо, меня приняли. С завтрашнего дня я буду посещать занятия мэтра Лани, а потом всё будет замечательно.
- Правда?
- Ты что-нибудь ел?
- Ну что ты…
- Я сейчас принесу, подожди.
Выпутавшись из плена прохладных рук, Гийом направился вниз, где жена хозяина гостиницы стала расспрашивать, почему никто не спустился к обеду, а мальчик, представленный Биллом, как брат, не отпирал дверей, когда она стучалась. Как оказалось, она даже не поняла, что Тома слепой, но выслушав рассказ Билла, расчувствовалась, и быстро подогрев успевшую остыть пищу, щедро наполнила поднос и даже помогла ему отнести трапезу наверх.
Для Билла уже стало традицией – кормить Тома. Он сам не знал, почему делал это каждый раз, но так был к этому привязан, что не позволял Тому есть самому, по крайней мере в его присутствии. Хотя, без него арфист и не прикасался к еде, также как и он сам без арфиста.
Пламя свечи отбрасывало блики на их лица, и было единственным свидетелем того странного разговора, что произошёл между ними, когда с трапезой было покончено, и они оба вернулись в свою комнату после быстрого омовения прохладной водой из колодца.
- Ты заботишься обо мне, как мать о ребёнке. Гийом, почему? – пока Нарцисс обтирал его сухим полотенцем, Тома неожиданно задал вопрос.
- Я люблю тебя, ты знаешь об этом, или любовь – это грех? – всё своё беспокойство Билл попытался скрыть за вопросом в ответ.
- Я до сих пор не могу понять, как так случилось, что ты появился в моей жизни? Почему именно тогда, Билл?
- Тебе не время было уходить, я здесь ни при чём, - отчего-то весь этот разговор Беранже совершенно не радовал, хотя обычно они с Томом не отказывали друг другу в откровениях, - Это мог быть любой другой, ведь каждый…
- Нет, не каждый, - прерывая, Тома сжал его пальцы, ещё влажные от воды. – ты и сам это знаешь. Ещё минуту и всё закончилось бы.
- Зачем ты говоришь об этом? Не нужно, это прошлое… Том, забудь это.
- Не могу, мне страшно.
- Ну что с тобой? – обхватив ладонями лицо арфиста, Билл нежно коснулся его губ своими, - Сейчас ведь всё хорошо, мы вместе, мы любим… - продолжал он шептать, коротко целуя щёки и подбородок.
- И ты не уйдёшь?
- Куда? – изумился Билл – этого вопроса он почему-то не ожидал. То ли Дювернуа никогда раньше об этом не говорил, то ли… наоборот, когда-то он уже это слышал, но когда?
- Что-то не так, что-то неправильно. Разве бывает такое на самом деле? Почему это произошло? Меня уже не должно было быть, и это было бы правильно, потому что… а есть ли смысл в этом всём?
- Что ты говоришь, Тома? Сейчас же перестань!
Гийом резко притянул арфиста к себе и, обнявшись, они опустились на общее ложе, которое сами соорудили, сдвинув два топчана, и отгородив это место занавеской. Не размыкая объятий, Гийом принялся нежно сцеловывать солёные капли, которые покатились из невидящих глаз возлюбленного, подавляя внутри непонятное ощущение того, что где-то, когда-то, это с ним уже происходило. Сердце словно тисками сдавило, и Гийом бы сам расплакался, если бы ни те слова Тома, едва различимые сквозь дрожь в его голосе.
- Есть вещи, Гийом, которые понятны и очевидны. Есть вещи, которые не могут измениться просто потому, что так не бывает, и есть те, которые неизбежны. Всё, что когда-либо начинается, в итоге обретает свой конец. И ужас этого конца зависит от того, что происходило с самого начала.
Каждое слово давалось Тому с трудом, и даже при тусклом свете огарка свечи Билл мог увидеть, сколько усилий тот прилагает, чтобы сдерживаться. Отчего-то, сейчас Беранже был уверен, что арфист ненавидит свои слёзы. Его лицо вовсе не выглядело жалобным, а наоборот, казалось, будто внутри него бушует злость, и говорит он не о любви, а о чистейшей ненависти. Прерывать его было страшно, и Билл не пытался этого сделать, хотя холодные пальцы уже до боли сжимали его ладонь, которую он даже не пытался вырвать из них.
- Нет ничего вечного. Нет ничего, что ты мог бы обещать и быть уверенным в том, что выполнишь, потому что помимо Господа Бога, над человеком властвует его собственный ум, который неумолим и порой сильнее высших сил. Для него нет запретов и законов.
- Но почему ты говоришь об этом?
- Потому что нет кары страшнее, чем знать о чём-то заранее. Я был бы счастлив не понимать и не видеть, и больше всего на свете я хочу не чувствовать, но именно это зрение, которое внутри меня, позволяет мне видеть тебя. Это единственное чувство, связывающее меня с тобой, и когда оно…
- Тссс… - собравшись с силами, Гийом остановил Тома, мягко коснувшись его горячих, пересохших губ кончиком пальца, - не думай обо всём этом. Зачем оно тебе, что ты можешь знать наперёд? Никто ничего не знает, и выбрось из головы всякий вздор. Я здесь, и ты здесь, и это главное.
- Билл… - этот тяжёлый выдох заставил мурашки пробежать по телу, и снова замолчать, но Билл не убрал руку, и горячее дыхание продолжало обжигать кончики пальцев, а сам Том заговорил быстрее, - Ты видишь только то, что происходит сейчас, ты не думаешь о последствиях, ты можешь броситься в огонь, не испытывая страха за себя, ты способен жить мгновением, а я – нет. Я постоянно думаю о том, что однажды исчезнет то единственное, ради чего я хочу жить, и тогда не останется ничего, кроме полнейшей черноты, а этот момент обязательно настанет, но только неизвестно, случится ли ещё один пожар, чтобы прекратить бесполезное течение одинаково чёрных дней и ночей?
Беранже молчал, не понимая, что должен ответить Тому, на которого вдруг нашло непонятное настроение, и перебирая в мыслях всевозможные варианты того, почему арфист вдруг начал этот разговор, Билл стал побаиваться, что юноша вполне может подозревать и чувствовать то, что происходит на самом деле. То, что он так отчаянно пытается скрыть. Ощущая на себе ту дрожь, что пробегала по телу Дювернуа, Нарцисс понимал, что для такого волнения должны быть какие-то основания, помимо тех страхов, что терзали сердце Тома. И тогда в его мозгу возник самый действенный, и самый доступный способ успокоения, который – он знал наверняка – подействует сразу, и освободит ум его возлюбленного от неуместных мыслей.
http://youtu.be/bf5A58uXPBg Alizbar - The Island
Том продолжал говорить, но Гийом больше не намерен был слушать, а потому, не пытаясь согласиться с ним, или возразить, стал настойчиво и откровенно ласкать арфиста, постепенно оголяя желанное тело. Делал ли он это дабы успокоить разбушевавшееся воображение Дювернуа, или самому забыться в любви, Нарцисс не знал, но сейчас ему это было так же необходимо, как и дыхание. Целуя и поглаживая обветренные щёки своего любимого, он чувствовал, как боязнь неопределённости его отпускает, а долгое воздержание из-за неудобств в пути, отразилось на обоих влюблённых естественным образом, заставляя отвечать на нежность с удвоенным рвением. Ощутив горячие губы Тома на своей шее, а изящные руки, сжимающими бёдра, Гийом тихо простонал, боясь быть услышанным, и с ума сходя от разгорающегося огня, который ему всегда напоминала близость с арфистом. Каждое прикосновение слепого ангела разливало по телу жар, а одновременные резкие порывы внутрь и ласкающие движения рук, окутывали тело языками пламени, причиняя боль пополам с блаженством. Заветная бутылочка с маслом, которая всегда покоилась под подушкой, блеснула в руках Тома, когда он на ощупь стал откупоривать её, но Билл его остановил, меняясь с ним местами.
- Ты хочешь… - тихо начал Том, почувствовав, что любовник оказался сверху, и даже чуть раздвинул ноги в стороны, но Билл не позволил ему это сделать, зажимая его бёдра между своих.
- Я хочу так, - прошептал он в самые губы Тома, попутно покусывая их, и через пару мгновений в комнате раздался громкий стон, принадлежавший им обоим, а за ним последовали короткие, томные вздохи и всхлипывания, когда Гийом возобновил движения, опускаясь до конца на горячий член любовника. – Тише, милый, тише… - зашептал он, прикрывая приоткрытые уста Тома ладонью, тут же ощутив лизнувший её мокрый язычок, - нас так легко услышать… Тома…
Но он зря волновался, потому что за стенкой громко спорили женские голоса, а внизу, где была харчевня, ужинали несколько гвардейцев, и шумели они на всю гостиницу. Но опьянённому страстью и красотой Дювернуа Биллу казалось, что весь мир сосредоточен вокруг них, в этой убогой комнатке, которая сейчас была для него раем.
- Ты божество, совершенство, идеал… - оглаживая руками худое тело Нарцисса, шептал Том. – Сама любовь, сама красота, моя жизнь… - Его руки касались всего, до чего он мог дотянуться, вновь принося Биллу удовольствие вперемешку с болью, возвращая на землю напоминанием о том, что так и только так арфист способен его созерцать.
Чтобы помочь возлюбленному «видеть» яснее, Билл перехватил его руки, направляя по своему телу так, как того хотелось обоим, и не прекращая движений на его паху. Бёдра, живот, грудь, плечи – Нарцисс задерживал дрожащие пальцы Тома на самых чувствительных участках своего тела, наслаждаясь его стонами в ответ, которые сливались с его собственными, и от которых сердце начинало биться быстрее. Взирая на Тома сверху, Билл наслаждался его красотой, которой слабый сет свечи придавал большей таинственности, а движущиеся тени заостряли мягкие черты лица. Его руки блуждали по телу арфиста также, как и руки того изучали его собственное, вынуждая громко вздыхать от удовольствия. Когда золотистые волосы, что живописно разметались по подушке, липли ко влажному лбу и шее Тома, Беранже старался как можно нежнее убрать их, но это не получалось, поскольку кипевшая страсть делала движения резкими и порывистыми. Не выдерживая расстояния, Тома приподнялся, обвивая тонкий стан Нарцисса одной рукой, и опираясь на кровать другой. Прерываясь на рваные вдохи, его уста заскользили по тем нежным участкам кожи, которые он только что запечатлевал руками, и сорвали громкий стон с губ Билла, когда сомкнулись сначала на правом соске, а затем на левом, ловя стук сердца. Ощущая всем телом влажную, умопомрачительно нежную кожу, Том потянулся выше, проводя языком по ключицам Нарцисса, чувствуя на плечах и спине, его беспорядочно ласкающие ладони, которые иногда перемещались к затылку, крепко хватая за волосы.
Ощутив, что любимый уже близок к пику наслаждения, арфист резко переменил их позу, оказываясь сверху, меж стройных ног, которые тотчас обхватили его талию, позволяя почувствовать всё возбуждение тесно прижавшегося тела. Придерживая Билла одной рукой под голову, а другой лаская его изнывающий член, Том стал входить в податливое нутро глубже, и в тот же миг Гийом громко вскрикнул, и когда их животы оросило тёплое семя, сам излился внутрь желанного тела, с именем любимого Нарцисса на устах, под его ласкающие слух стоны, единственным содержанием которых было надрывное: «Том, люблю…»
Билл блаженствовал, приходя в себя после такого долгожданного и сладкого единения, ощущая на себе приятную тяжесть расслабленного Тома, который, пребывая в полубессознательном состоянии, не мог даже пошевелиться. Вдыхая сладковатый запах его волос, которые неизменно пахли душицей, Билл водил пальцами по мокрой спине и ягодицам, совсем не желая, чтобы волшебный момент единства и спокойствия заканчивался. А потому, когда Том решил покинуть его тело и отстранился, притянул его назад, шепча на ухо такие откровенности, что у того вспыхнули щёки и ему ничего не оставалось, как спрятать лицо в изгибе его шеи, точно также наслаждаясь его запахом и чувством беззаботного единения.
Они ещё долго ласкались и обменивались нежными, ничего не требующими поцелуями, наслаждаясь расслаблением и покоем, но когда Дювернуа уснул, мысли Гийома вновь обратились к тому, с чем он шёл домой. В какой-то момент их разговора Билл уже было решился открыть Тому истинную суть вещей, покаяться и объяснить, зачем так глупо и безответственно лгал, но арфист не сказал ему тех слов, которых он так ждал. А ждал Нарцисс всего-навсего словесных терзаний Тома относительно своей ущербности, и тогда бы он смог ответить ему тем, что и сам не настолько безупречен. Но разговор пошел в совсем ином русле, где он ощущал кожей то, что действительно имело место быть. Тома говорил об их расставании, как о неизбежном, а о соблазнах при дворе, как о его потенциальном искушении. И говорил он это таким тоном, будто Гийом уже был в чём-то повинен, и должен был за это просить прощения. Нарцисс не решился даже начинать, потому что не был уверен в том, что Тома его таким примет. Как ни странно, слепой юноша совершенно не производил впечатления убогого и беспомощного, и глядя на него, Билл чувствовал что он, будь перед ним гора, спокойно на неё взошёл бы, не прося ничьей помощи. Был ли он в этом прав? Был ли Том тем самым, кто нуждается в его поддержке? Сможет ли он в самом деле стать для Тома всем в жизни? - Билл не знал. Но он ещё не задумывался о том, что именно эти вещи были едва ли ни ключевыми в их отношениях.
Свеча уже давно догорела, и отчаянно вспыхнув, потухла в тот самый миг, когда то же самое произошло и с влюблёнными на пике безумного танца пылающих тел. Теперь Нарцисс лежал в полной темноте, поскольку ставни были плотно закрыты из-за прохлады осенней ночи, и легонько поглаживал крепко спящего рядом Тома. Прикасаясь к его коже одними подушечками пальцев, Билл снова думал о том, как же это ужасно – не видеть. Находясь во власти зрительного восприятия, которое находило Тома очень красивым, он представлял, что арфисту всегда темно так же, как и ему сейчас, и единственное, что остаётся в этом положении – это касания, запоминающие каждый изгиб, впадинку, чёрточку, каждую родинку на ощупь. Однако при всём своём непоколебимом и сильном духе, Том оставался хрупким и неизменно приносил покой одой своей улыбкой, и музыкой, рождавшейся из-под искусных пальцев.
Заключив руку Тома в свою, и прижавшись губами к тонкому запястью, Гийом забрал с собой эти мысли, уходя в царство Морфея.
***
В то время как улицы ночного Парижа опустели, и только пьяные завывания гуляк нарушали тишину спящего города, в Версале, в ярких красках дворцового великолепия бурлила жизнь. В честь приезда Марии Луизы – одной из дочерей Людовика XV, был устроен бал. Принцесса была очень дружна с маркизой де Помпадур, чем навлекла на себя недовольство своих братьев и сестёр, которые, разумеется, презирали Жанну Антуанетту. И на то были вполне понятные причины: их мать, уроженка Польши Мария Лещинская была при дворе самой последней персоной, хотя и являлась королевой. Красивая и сведущая в политике маркиза быстро затмила её, отодвинув на задний план, к тому же, Мария была на несколько лет старше самого короля, что быстро сказалось на её отношениях с любвеобильным монархом. Зато Мария Луиза не спешила брезговать обществом женщины, сделавшей несчастной её мать: если не Жанна, то непременно кто-то другой занял бы место в изменчивом сердце и ложе её отца. К тому же, последний был счастлив такому лояльному поведению своей дочери по отношению к любовнице, на хитрости и красоте которой держался весь французский Двор.
Гости танцевали, пили вино, весело болтали, играли в карты. Одни кавалеры ухаживали за своими (и не только) дамами, а другие, которым уделяли поменьше внимания, обсуждали и высмеивали наряды и причёски тех, что составлял им конкуренцию, а также тех, чьего внимания они так тщетно добивались. У кого, с кем свидание, кто, откуда приехал, и сколько денег занял, проиграл или одолжил – это было основой разговоров собравшихся придворных, и никто уже не вспоминал, по какому именно случаю они собрались. Именно с этим и пыталась бороться мадам де Помпадур, пытаясь привить незадачливой публике вкус к искусству и более изысканным развлечениям. А потому, когда гости ещё не были настолько пьяны, чтобы не видеть собственных манжет, дворецкие потушили свечи, после чего в одной из ниш поднялся импровизированный занавес, являя растерянной толпе божественное видение. И оно было поистине завораживающим, заставляя всех замереть и молча взирать, наблюдая за каждым движением того, кто танцевал в свете масляных ламп.