Приняв омовение, Билл поспешно вернулся наверх, пытаясь как можно тише ступать по скрипучему, деревянному полу. Расчесал волосы, надушился, и скинув с себя одежду, снова лёг рядом с мирно спящим арфистом, который тут же заключил его в объятия, так и не проснувшись. Это несознательное движение вызвало грустную улыбку на губах Нарцисса, которые уже в следующее мгновение ласкали прохладную мочку уха, покрытую светлым пушком, после чего перепорхнули на лоб и тёмные брови по-прежнему спящего эльфа. Беранже никогда ещё не терялся в чувствах, как сейчас. С одной стороны он поступал безрассудно, превращая в ничто своё будущее, а вместе с тем и свою жизнь, но с другой – он решил полностью отдать себя чувству, ибо никто доселе подобного в нём вызвать не мог. Безграничное желание оберегать и лелеять изящное, золотоволосое создание каким-то непонятным образом перерождалось в желание подчиняться и принадлежать, а не владеть, когда они оказывались ближе. Том становился другим, будто в него вселялась какая-то сущность, превращая его из тихого и робкого в сильного и доминирующего. Возможно, потому, что за пределами дома он всегда был ведомым, а природа его было отнюдь не той, что диктовала ему сложившаяся жизнь. И только одного не хватало Гийому – его зрения. Чтобы любимые глаза, которым он был готов простить всё, смотрели на него. И не с обожанием, а с диким, пылающим в них огнём. Не хватало боли.
http://s001.radikal.ru/i195/1110/c1/bf2aec814dd9.jpg
Своими невесомыми поцелуями Билл, однако, разбудил возлюбленного, когда спустился к груди и сомкнул влажные уста на сосках, лаская поочерёдно, и сходя с ума от мягкости бархатной кожи. Первый стон, едва различимый во вздохе, заставил мурашки пробежать по щекам от удовольствия, и Билл оторвался от тёмно-розовых бутонов, возвращаясь к родинкам на шее.
— Ты хочешь убить меня? – хрипло выдохнул Тома, вновь заключая в объятия своего изящного искусителя, который был уже обнажён, и нетерпеливо стягивал одежды с него самого. Насторожила внезапность поведения Беранже, хотя все действия его умоляли забыться.
— Скорее, наоборот, любовь моя, — выдохнул Билл, — ты ведь не откажешь мне теперь?
Том и не думал отказывать. Тепло и аромат, исходившие от Нарцисса, затуманивали рассудок, маня окунуться в их сладость, а потому, резко перевернув обоих, и расположившись сверху, он стал неспешно и ласково целовать сначала лицо любимого, а затем шею и грудь. Каждое движение плавящегося в его руках тела заставляло дарить ещё больше, а покрывшаяся мурашками кожа, которую он ощущал под пальцами, доносила степень возбуждения её обладателя. Найдя губами соски, он довёл Билла до тихих вскриков, которые тот пытался заглушить, зажимая рот ладонью, а когда уста дошли до самого сокровенного, Билл рвано выдохнул, и, достав из-под подушки пузырёк с маслом, вложил его в руку такого прекрасного сейчас арфиста: испарина, выступившая на лице и груди, украшала сотнями крошечных жемчужин, а сочные, алеющие губы влажно блестели, беспощадно даря обжигающие кожу поцелуи. Приняв его, Тома снова вернулся к приоткрытым устам Нарцисса и, будто прося разрешения, провёл по ним языком, получив одобрительный вздох, а затем стал целовать напористей и глубже, лаская, тем временем, Билла снизу, бережно размазывая капли масла. Беранже, несомненно, захлёстывали волны всепоглощающей страсти, и сводимый с ума руками и губами Тома, он желал большего, однако даже это желание не могло умерить его страха. Он дрожал всем телом, как листок на осеннем ветру, что, безусловно, не мог не почувствовать Дювернуа. Во всегда нежных руках не было той ласки, что обычно. Ладони Билла были на редкость холодными и беспорядочно порхали по его спине, а губы отвечали на поцелуи рассеянно и то, что должно было стать порывом безудержной любви, больше напоминало беседу, в которой один из собеседников занят своими мыслями, и отвечает невпопад.
— Ты весь дрожишь… Билл, ты боишься? – Тома внимательно следил за тем, что осязал руками, грудью чувствуя гулкие удары сердца Нарцисса, и ловя губами взволнованное дыхание. Просто с непривычки?
— Ах, нет, продолжай, это понятное волнение.
— Я не причиню боли, — едва касаясь губами кончика уха, прошептал Том, — Не будем спешить, не сегодня.
— Нет, я хочу сейчас! – почти вскрикнул Беранже, вцепившись в его плечи, и не давая отстраниться.
— Да что же с тобой происходит?
— Тома, милый, умоляю, не спрашивай меня ни о чём. Только сделай это, я так хочу! — лепетал Билл, но у самого кружилась голова, и во рту пересыхало. И хотя Том взирал на него невидящими глазами, обмануть их было ещё сложнее, чем глаза зрячего. Он всё чувствовал.
— Я не могу. Я должен чувствовать твоё желание, а оно.… Зачем тебе это, Гийом?
— Я люблю тебя!
— Я знаю. Но не хочу, чтобы ты вскоре пожалел об этом… — тихий голос Дювернуа дрогнул, а в мутных глазах блеснули слёзы, в следующий миг упавшие на щёки Нарцисса, который и сам был готов разрыдаться.
— Нет, Том! Я всё знаю, и я не пожалею. Я люблю тебя несмотря ни на что, и буду любить! И да, ты прав, я… но я хочу, чтобы ты знал, что ради тебя я согласен на всё, и мне неважно, что с тобой на самом деле. Я только твой, Тома, как бы ни было…
— О чём ты говоришь? – всё же выпутавшись из кольца удерживающих его рук, Том прервал пылкую речь Нарцисса, который сам не заметил, как заплакал.
— Том, я всё знаю, но это ничего не значит, — утирая слёзы, Беранже поднялся и сел рядом, — Я не смогу без тебя…
— Что ты знаешь?! – воскликнул Том.
— О… Том, я знаю, о твоей болезни, я всё решил. Ты не обязан был рассказывать мне об этом, и ты всегда удерживал меня от близости, и я понимаю почему, и не держу за это обиды. Но…
Дювернуа молчал какое-то время, пытаясь понять, к чему же клонит Билл, и сразу же вспомнился вчерашний вечер, де Тресси, их разговор.
— Так он всем сказал… О Дева Мария…
— Нет-нет, де Тресси ничего не говорил, я сам… я нечаянно услышал, когда выходил во двор, я не подслушивал… — затараторил Беранже, наблюдая за тем, как Тома вмиг побледнел, поднявшись с постели, и молча кусая губы, отошёл в сторону окна, — я волновался, как ты дошёл, и лишь хотел удостовериться, что с тобой всё хорошо, как вдруг услышал несколько слов, ты ведь…
— И ты поверил, – утвердительно произнёс Тома, — поверил, что я болен. Поверил в то, что я мог так мерзко тебе лгать, подвергая опасности твою жизнь. Поверил в то, что ничего для меня не значишь! – уже прокричал он, и развернувшись к Биллу лицом, заставил того сжаться – настолько пронзительно острым был его взгляд, выражая только боль и глубокое разочарование. Беранже неосознанно прикрылся простыней, хотя это было ненужно, Том не видел.
— Но ведь…
— Молчи! – арфист ринулся к дрожащему пуще прежнего Нарциссу, и, упав на колени, нащупал его холодные пальцы в складках ткани. – Чем ещё должен был я заслуживать твоё доверие, Гийом? Что ещё делать? Кем стать? – Тома самого трясло, и по пылающим щекам скатывались крупные слёзы, — Я не смел притронуться к тебе, ибо нет оправдания грубой похоти, направленной на предмет любви! И я был глуп, полагая, что это очевидно и понятно. Прости. Что я ещё могу сказать? Я пользуюсь простым трюком, потому как все эти напыщенные мелкие дворяне глупы и невежественны. Они даже не знают, как должен выглядеть больной люэсом человек, потому что безбожно просыпали уроки своих репетиторов. А что делать мне, когда я не могу ни убежать, ни усмирить обидчика? Или позволить повторять это снова и снова, пока действительно не заражусь и не скончаюсь от гнойных ран? Меня некому защитить, остаётся хитрость… да простит меня моя покойная мать, благороднейшая женщина. Ведь даже ты не смог бы сделать ничего, а я не могу пережить этого ещё раз.
Оба молчали. Арфист, спрятав лицо в ладонях, сидел неподвижно у ног легкомысленного существа, которое боготворил всем сердцем, а оно само боялось произнести хоть слово, дабы не усугубить всё. Последние слова Тома произнёс с такой горечью, что Беранже почувствовал себя трусливым ничтожеством — «Не смог бы» звучало как: «Не стал бы». И он не был уверен, что любимый не прав.
— Я думаю, бесполезно пытаться теперь всё вернуть. Твоё призвание – это великолепие и роскошь королевского дворца. Ты должен блистать и заниматься искусствами, Гийом. Я не держу тебя, и от обещаний ты свободен. Тебя винить за недоверие не буду, но одно запомни: я тебя любил и никогда не причинил бы зла.
ТВС
__________________________________
примечания:
В главе использованы сонеты У.Шекспира
* — старое название сифилиса.
** — имеется в виду версальчкая оранжерея.
*** — своеобразное заведение (по сути, публичный дом) созданное маркизой для Людовика XV.
========== Часть І. продолжение 5 ==========
В том внешнем, что в тебе находит взор,
Нет ничего, что хочется исправить.
Вражды и дружбы общий приговор
Не может к правде черточки прибавить.
За внешний облик - внешний и почет.
Но голос тех же судей неподкупных
Звучит иначе, если речь зайдет
О свойствах сердца, глазу недоступных.
Толкует о душе твоей молва.
А зеркало души - ее деянья.
И заглушает сорная трава
Твоих сладчайших роз благоуханье.
Твой нежный сад запущен потому,
Что он доступен всем и никому.
(У.Шекспир, сонет 69)
POV Author:
- И сколько же мы потеряли, позвольте узнать?
- Ваше Величество…
- Я должен повторять свой вопрос? Вы – маршал и должны знать всё! Не думаете ли вы, господин дю Плесси, что гибель генерала Жонкьера служит оправданием вашему поражению при Карнатике?* Сведения из адмиралтейства поступают ко мне несколько иные, а вы, милейший Ришелье, изволите держать меня за глупца.
- Ну что вы, Ваше Величество!
- Цифры!
- Без дюжины три сотни. Остальные взяты в плен.
- А флот?
- Бой ещё не окончен, Ваше…
- Молчать!
Король бушевал ещё с ночи. Созвав совет, в который входил маршал Франции, Луи дю Плесси, герцог де Ришелье*, министр тайной службы де Брольи, адмирал де Бофор и другие важные персоны, Людовик XV требовал у них объяснений, почему битва при Тиручирапалли, в индийской Карнатике, была так позорно проиграна англичанам, с их малочисленной армией и командующим-дилетантом. Ведь это был даже не Джордж Ансон, прославленный лорд-адмирал Англии*, который вёл бои с испанцами за новые земли на западном полушарии. Беспокойство Его Величества было совершенно обоснованным, ведь времена Новой Франции останутся в прошлом уже через десять лет. А пока, в момент её расцвета в Новом Орлеане и Луизиане, пушки гремели в Персидском море, у берегов Индии. Раздражение короля усиливалось ещё и деланным спокойствием маршала Ришелье, который умалчивал о разгроме на Востоке, по прежнему получая содержание на тысячу солдат, в то время как в живых из них оставалось не более трети. Сегодняшнее собрание Людовик начал с угроз и потребовал назначить расследование, но суперинтендант финансов де Бриссак принялся причитать о том, что работы, ведущиеся в Версале, и последние празднества потянули слишком большие расходы, чем вывел короля из себя ещё больше.
- Ваше Величество! Маркиз де ля Пинкори просит вашей аудиенции! Говорит, что он к вам с подарком.
- Я занят, Гастон! И не спал с трёх часов ночи. Передайте маркизу, чтобы ждал в оранжерее! - недовольно скривившись, король обвёл тяжёлым взглядом сидевших за круглым столом министров, после чего тихо добавил, - И пусть принесут анжуйского, из старых.
Когда дворецкий скрылся за дверями, король быстро закончил совещание, отпустив всех, кроме де Брольи, которому собирался дать несколько важных поручений, относительно герцога Ришелье.
<***
- Ваше Сиятельство! Его Величество велел ожидать его в саду!
Слова дворецкого Гастона были обращены к Александру-Этьену и его юному спутнику, стоявшим у окна в приёмной. Белокурый танцор Андрэ выглядел немного иначе, чем когда попал сюда в первые – одетый по последней моде, которая подчёркивала его изящество и стройную осанку, он более не казался таким робким и неуверенным, как в свой первый день в Версале. Всего неделя, проведенная в Париже с маркизом, превратила робкого лилльчанина в яркого представителя эпохи, в которую они жили. Утончённые манеры и агрессивная чувственность будто дремали в крови Андрэ, но пробуждённые умелым подходом Александра, вырвались наружу, словно магнитом притягивая взгляды. Стоило молодым людям появиться во дворце, как тут же коридоры зашелестели шёпотом придворных. Проходя по Зеркальному залу, они заставляли оборачиваться, как прекрасных дам, так и их кавалеров. Походка Андрэ была плавной, и вместе со своим отражением в начищенном до блеска полу, он напоминал лебедя, скользящего по глади озера. Белого лебедя. А его покровитель, Александер-Этьен - орла, охраняющего хрупкую птицу. Маркиз с гордостью поглядывал на своего юного спутника, уже предвкушая реакцию короля на его старания. За несколько дней он хорошо потрудился над внешним видом своего подопечного, и был доволен результатом. Немного лести, немного правды, и новый танцор, а по совместительству новый обитатель Оленьего Парка, готов! Для маркиза, немало повидавшего в своей жизни прелестников и прелестниц, Андрэ был очередным товаром. Дорогим и редким, но товаром, в то время как юноша был поглощён мечтами, полагая, что ему так быстро улыбнулась фортуна и, конечно же, теперь он будет любовником красавца-маркиза, будет получать его комплементы, ласки и подарки каждый день. Это ощущение заставляло его чувствовать себя увереннее, и теперь, ожидая королевской аудиенции на одной из лавочек в оранжерее, и ловя на себе заинтересовано-завистливые взгляды, он сиял, как солнце, то и дело поправляя пряди роскошных волос, которые не стал ни обрезать, ни прятать под парик.
- Мсье! Мсье! – к маркизу и танцору подбежал запыхавшийся слуга Тьери, - Там прибыл нов…
- Принеси-ка нам лимонаду! – громко произнёс Александер, игнорируя слова парнишки, и показывая ему глазами, чтобы не смел сейчас ничего говорить – уроженец Лилля этого слышать не должен.
- Сию же секунду! – выпалил спохватившийся Тьери, и через миг его уже и след простыл. Парень попросту забыл, что в присутствии очередного новичка, сообщать о прибытии новых - запрещено. Это относилось как к артистам, так и к просто красивым юношам и девушкам, которых свозили в Версаль со всей Франции. Это было одной из тайн маркизы де Помпадур.
- Тебя ведь тоже мучит жажда, моя прекрасная лилия? – обратился Александер к юноше, который манерно дёрнул плечом, откинув назад свои великолепные волосы.
Для маркизы де ля Пинкори этот план был прост и отработан: он отбирал самых талантливых, либо просто очень красивых юношей и девушек, они какое-то время жили в его парижском доме, где он учил их всему, что им пригодится в их новой жизни при дворе, но для того, чтобы процесс обучения проходил легче и плодотворнее, непременно ухаживал за ними так, будто готовил исключительно для себя. Портные и парикмахеры завершали общую картину, и по прошествии недели - десяти дней, Александер сообщал новой пассии, что пришла пора быть представленным Его Величеству.
- Маркиз! Вы как никогда вовремя, иначе я бы сошёл с ума от этих бесконечных и совершенно бессмысленных разговоров.
Андрей вздрогнул от неожиданности, и выронил хризантему, увидев, как быстро король приближается к ним, а маркиз легонько дёрнул его за рукав, шепнув, что необходимо встать и поклониться. Юноша безошибочно узнал короля, поскольку видел его портрет в кабинете маркиза. Людовик был одет скромно, без кружев, поскольку сегодня был занят исключительно делами государственными.