Теперь-то засранцу очень больно, и пару минут он, возможно, ровно двигаться вообще не сможет. Дофламинго неспешно и величественно, как полагается человеку его статуса, встаёт с кровати. Кровь из разбережённого пореза густо стекает по шее и начинает собираться на ключице, ставшей преградой на пути. Ножны, которые Ло выронил, пяткой закидывают под кровать.
Трёх обычных шагов ему вполне оказывается достаточно, чтобы подойти к скрючившемуся у стены нахальному пацану. Подсовывает стопу под лицо, от которого отлила кровь, стремящаяся заделать рваную брешь на лбу и брови. К разбитому глазу, словно холодный компресс, прижимается браслет, и «Рум» падает, оставляя Ло в полной беспомощности. Дофламинго обрушивает ногу ему на лицо, пяткой метя прямо в глазницу. От пола и до потолка, а возможно, и вырываясь за дверь, комнату заполнил громкий вопль, взорвавший перепонки. Разворачивающиеся перед его лицом мучения забавляли куда сильнее боёв Колизея, где даже боль гладиаторов выглядела постановочной. А сейчас под пяткой взмокает от крови, которая размазывается, подсыхает и цепляет кожу, делая движения рваными.
— Что станет со мной, — оставляет истерзанный глаз и подносит большой палец к дрожащим, распахнутым губам, — если я тебя убью?
Подробности приёма, которым отделяется сердце, Дофламинго никогда не интересовали, поскольку он не допускал, что когда-то таким образом поступят с ним. Теперь это вопрос стоит очень живо, ведь не только его жизнь находится в чужих руках; прямо сейчас чувства Ло настолько обострены, а нервы натянуты, что навряд ли он успеет что-то сделать до того, как ему, к примеру, сломают шею. Он даже с ответом мешкает, если, конечно, вообще собирается его оглашать, однако он дрожит, как при ознобе, лишь слегка постукивая зубами по пальцу, которым его мучитель возит по языку.
Забавляться со ртом ему наскучило, и он сел на колени. Обвив пальцами мускулистое, но тонкое и хрупкое плечо, грубо поднимает Ло. Встряхивает, чтобы мало-мальски привести в чувства. В плече прохрустели суставы, скудные капли насыщенного тёмно-красного цвета с кончика носа упали на его колено и быстро впитались тканью. Дофламинго, держа за горло, припёр норовистого сопляка затылком к стене. В полупьяные серые глаза начала возвращаться осознанность, а вскоре на юное лицо выплыла подрагивающая ухмылка, с которой тот тихим голосом произнёс:
— Каково это? Стать никому не нужным.
Смотря на его улыбающееся через боль лицо, Дофламинго начинал понимать, что на самом деле происходит здесь. Как он убил на его глазах любимого человека, так и Ло принёс ему часть трупа того, кто был для него бесценен. Как он посадил его на короткую цепь, так и Ло заточил в этой посудине, из которой не сбежать. Только в одном Ло сильно просчитался — Дофламинго не впечатлительный ребёнок, которому можно внушить страх, чтобы удержать рядом собой. Никакие из его слов и действий не сыграют на решениях зрелого и циничного разума.
— Ты не так всё понимаешь, — несильно, с маниакальной монотонностью долбит его затылком о сталь. — По сути, это мне никто не нужен, а значит, что я никогда никому не был нужен.
Только, вопреки ожиданиям, кровавая ухмылка на бледном лице Ло, разрезая щеку, поползла выше. Откуда этот пацан одну за другой вынимает ужимки, которые бесят Дофламинго? Мелкий поганец делает вид, будто знает истинный лик каждой фразы, вывернутой на угодную ему сторону. Он и сейчас немного слукавил — ему нравилась игра в семью с людьми, готовыми жизнь положить ради этого красивого слова. Он мог прикрывать им свой эгоизм: не «ради меня», но «ради нас» звучит чуть благороднее. Всё же суть, действительно, не меняется — потеряв их, он просто найдёт других обездоленных и обиженных, чтобы стать их билетом в хорошую жизнь.
Правда в том, что как раз таки Ло нужен ему. Жизнь немилосердно крадёт годы, и через какой-то десяток лет смерть уже начнёт щекотать своим дыханием спину Дофламинго, если он не застолбит за собой надёжное место в этом мире. Такой редкий фрукт, за которым охотится каждый сведущий властолюбец, сейчас в его руках. С недавних пор он не в том положении, чтобы безразлично убить Ло, потому что выронил все ключи от подпольного мира, а нюхавшиеся возле него шакалы их разобрали. Высмеивал его, что тот забрёл в тупик, а сам стоит в другом тупике неподалёку.
Самому стало смешно оттого, что результат терпеливого рытья ямы для него почти полностью цитирует когда-то очень давно сказанные им же слова: «Для правительства ты угроза, и пираты тебя жаловать не будут из-за страха… Со мной ты сможешь выжить». Умный говнюк понимает, что угрозы и шантаж на такого человека, как Дофламинго, не действуют, поэтому создал ситуацию, при которой предложит ему сотрудничество. Наивность Ло его весьма развеселила, он даже напоказ ему громоподобно расхохотался.
Резким выпадом головы бьёт лбом по его разбитой брови, служащей наиболее слабым местом на теле. Кровь короткими брызгами окропила линзу очков, а безнравственный стратег быстро гикнул, после чего громко, обрывисто задышал. Дофламинго поднялся с коленей и развернулся в сторону Кикоку.
— Не могу тебя убить из-за сердца, — остановился рядом с мечом, лежащим возле двери. — Но если я сниму браслет, проблема будет решена.
Этот сопливый пацан думает, что убийство семьи дало ему какие-то новые инструменты для манипуляции. Желая показать обратное — показать, что Ло всё так же находится на его крючке — Дофламинго поднял меч.
⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧⑧
Сперва Ло решил, что он опять собирается атаковать его мечом, но на этот раз точно, чтобы убить. Глаз горит и ноет после всех стараний Дофламинго, и боль моментально поражает мозг, затормаживая движения. Так же лихо, как минутами ранее, не попрыгаешь по «Рум». Ло приподнялся на полусогнутых руках и покачнулся в лёгком головокружении. Однако к нему никто с твёрдым решением лишить жизни не приближался — бывший лидер уселся у стены, расправил закованную ногу впереди себя.
Капитан повернул голову, чтобы раскрыть для себя значение действий этого человека, ход мыслей которого ему никогда так и не понять до конца. Дофламинго вознёс клинок над голенью, держа в обеих руках, словно гильотину.
Хотелось верить, что он блефует. Кикоку ведь проклят — он способен разрезать практически всё, если того очень сильно пожелать, даже кайросэки. Однако он, без сомнений, собирается резать именно ногу. Не думая, а действуя лишь на поводу эмоций, Ло расправил ладонь:
— Рум!
Страх перед тем, что этот сумасшедший всё же решился на подобное, сделал его голос низки и скрипучим, совершенно чужим. Когда на пол брызнула красно-медная струя, настолько яркая, что резала глаза, воздух тугим тромбом застопорился в горле, не позволяя ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Дофламинго даже не вскрикнул — звуки боли, сотрясая мышцы живота, груди и шеи, неистово вырывались из ноздрей. На лице от напряжения вздулись вены, подчеркнув этим глубокие морщины. Из рук, потерявших обычную твёрдость и не избежавших кровавых фонтанов, вывалился меч, и отчаявшийся безумец судорожно задышал через рот.
Если бы только меч был в руках Ло, то всё бы обошлось, но отрезанная чуть выше щиколотки часть ноги лежит отдельно от Дофламинго, который пугающе рассмеялся всей этой обстановке.
— Доффи! — живо поднялся он с пола.
Трясущейся рукой раненый поднял обрубок и с циничным интересом, словно чужие останки, рассматривает его.
— Надо… — встал Ло на колени.
Теперь потрясение сковывало его тело и связки, а единственная мысль: «надо пришить», вытеснила из головы все остальные. Совершенно не заботил тот факт, что Дофламинго вернул себе силу фрукта и может запросто всех тут поубивать. Сделав пару шагов на коленях, он встал не четвереньки, продолжая сверлить взглядом эту жуткую картину. Мужчина, вмиг побледневший и выбившийся из сил из-за потери крови, которая пульсирующими выбросами увеличивает продолговатую лужу на полу, изучает срез на обрубке и ухмыляется, будто видит в нём что-то забавное.
— В чём дело, Ло? — вялым, посмеивающимся голосом спросил он.
— Зачем?
Действительно, почему он отсёк ногу вместо того, чтобы разрезать браслет? Даже пришей он её своими нитями на место, даже сумей на неё ступать, он всё равно рискует её потерять, если кровоснабжение в ней не восстановится.
— Держи, — посмеявшись, Дофламинго простецки, как была брошена голова Верго, кинул ему под нос ступню.
Потерявший любые грани понимания происходящего Ло проигнорировал пас. Его полный ужаса взгляд был прикован к сечению ноги, в котором чётко угадывались контуры костных тканей. Лишь глухой звук упавшего куска мяса вытащил его из транса, и он опустил на него взгляд.
— Кто… — еле шевелит он губами, — нибудь…
Такой же глухой, но более тяжёлый звук, словно упал здоровенный мешок муки, окончательно отрезвил его. Раненый потерял достаточно крови, отчего потерял сознание. Если протянуть ещё столько же времени, тупо глазея на практически обескровленную часть тела, то пришивать её уже не будет смысла.
Ло, как ошпаренный, вскочил с места и бросился к двери, чтобы широко распахнуть её и во весь голос отдать приказ, который хоть кто-нибудь да услышит:
— Готовьте операционную!
Если целью этого безрассудства было заставить Ло забиться в панике, то Дофламинго её достиг. Придя залитым кровью, с головой Верго на руках, он рассчитывал на разное. К примеру, что его возлюбленный сдастся в рвении покинуть корабль и вернуться к воплощению своего безумия. Он ведь уже не молод, чтобы начинать восхождение до Бога пусть не с нуля, но с единицы, выраженной его репутацией. Разумнее ведь остаться с Ло, который и поможет укрыться от преследования, и обеспечит хорошую жизнь, и пожертвует собой, когда потребуется провести ту самую операцию. Второй вариант имел больше шансов на успех — Дофламинго просто убил бы его со злости, что не так уж и плохо, так как его смерти было бы достаточно для утоления праведного гнева. Команда бы отделалась испугом и некоторой фрустрацией из-за потери капитана. Погоревали бы немного и продолжили пиратство, потому что свернуть с этого пути удаётся единицам. Тот Донкихот Дофламинго, которого он знает, ни при каких обстоятельствах не подверг бы свою жизнь опасности без гарантий выпутаться из передряги, поэтому его поступок стал настоящим ударом по душевному состоянию.
========== День 9 ==========
По местному времени ещё поздняя ночь — неба на горизонте только коснулся рассвет, пробудивший какую-то далёкую страну. Спешить больше некуда, поэтому с наступлением ночи поднимаются на воду и встают на якорь. Капитанская каюта заволочена серыми тонами, едва открывающими границы мебели.
В быстром темпе прооперировав ногу, Ло позволил привести в более-менее сносное состояние своё лицо. С ним возни оказалось даже больше, чем с отрезанной конечностью. Чтобы вернуть ногу в целостность, хирургу потребовалось лишь поставить «Рум», срезать тонкие пластинки с сечений и по новой скрепить. Нога стала на пару сантиметров короче, но это мизерная плата за то, чтобы сразу же уверенно встать на неё. К тому же для детины в три метра ростом пара сантиметров совершенно незначительны. Вероятно, он даже не заметит разницы. Куда большей проблемой стала потеря крови. Донорской для переливания они не нашли, поэтому пришлось ограничиться физраствором. Рассчитывая на то, что возмутитель местного спокойствия ещё сутки или двое проваляется не в состоянии даже встать, вся команда расслабилась.
Ло пребывал в таком глубоком шоке от поступка Дофламинго, что напрочь забыл о разбитом лице. Физическая боль, которая несомненно присутствовала; ограниченное из-за пострадавшего глаза зрение; дезориентация в связи с потерей крови и, возможно, сотрясением мозга — казалось, ничего этого он не замечал, поэтому не сразу понял, почему команда настаивает в оказании помощи ему. Та самая девушка, перед которой он испытывал чувство вины, почему-то сама искренне извинялась, осматривая глаз и зашивая рану над ним.
Сон был беспокойный. Глаз зудел так, что выдавить его окончательно, выступало перед Ло в роли спасения и успокоительного. Он то и дело просыпался от дрёмы или же, наоборот, бодрствуя, проваливался в неё. Лёгкое обезболивающее нисколько не убавило боли, а что-то посерьёзнее, когда на подлодке в любой момент может разгореться потасовка или откровенная инквизиция, Ло принимать отказался, чтобы сохранить относительную ясность ума.
Под скулой примялась пылающая кожа, что и вырвало из изматывающего полусна на этот раз. Ло резко скинул с себя потревоживший его объект, и о стену что-то глухо и увесисто ударилось. Он быстро уложил голову на затылок, поскольку обзор слева полностью закрыт, хотя спросонья в такой темноте и полноценным взглядом многого не разглядишь сразу.
— Доффи? — просипел он.
Широкий, тёмный силуэт перед глазами первым делом толкнул к этой версии, несмотря на то, что она бредовая, ведь пленный гость сейчас должен восстанавливать силы под капельницей. Если это не сон, то другого человека в такой поздний час тут быть просто-напросто не может. Даже если ребята и волнуются за его здоровье, они считаются с его положением капитана, с которым не надо носиться, как с пятилетним ребёнком. Для Дофламинго же он всегда был и, наверное, останется «сопляком».
Он начал неуклюже подниматься на кровати, и большая рука подхватила за плечо, помогая в этом стремлении. Только сел ровно, а на шею сзади мягко, словно на родную, легла ладонь.
— Как нога? — спросил Ло, твёрдо уверенный, что видит не бредовый образ.
— Отлично, — тихо ответил любимый голос. — Что с глазом?
— Цел, — укладывает щеку в поднявшуюся к лицу ладонь, — просто отёк.
Как же хорошо, что спирает дыхание, и вместо вздоха из горла вылетает хрип. Так бережно и полюбовно, как давно не прикасался — так, словно не желает напугать. Или же осторожно, будто повредить его тело посчитается преступлением.
В той же мере, в какой было удивительно приятно, становилось и больно, поскольку это прощание. Ло вернул сердце, потому что из-за ослабляющего эффекта «Мес» под угрозой находилось совсем не здоровье, а жизнь. Теперь Дофламинго ничто не держит на этом корабле, и он пришёл попрощаться с тем, кого страстно любил почти треть той своей жизни, в которой было место сексу. Он податливо закрывает глаза и вдыхает запах его руки. Зачем бы этой ночью властитель его дум к нему ни пришёл, он с упоением примет любой подарок.
Матрац проминается под тяжестью Дофламинго, когда тот наклоняется к Ло, интуитивно поднимающему навстречу лицо. Рука заходит на спину, позволяя откинуться на неё, и молодой человек именно это и делает. Сухие и огрубевшие губы ложатся на лоб, а он гладит шею, направляясь пальцами выше.
— Доффи… — еле слышно зовёт его, не зная для чего.
На затылок, полностью забирая его в себя, ложится другая ладонь. Теперь весь оказавшийся в его руках Ло доверчиво расслабляется, укладываясь в них. Хочет открыть глаз, но веко припечатывается поцелуем, и он сладко улыбается. Пальцы как раз коснулись дужки очков, после чего он повёл кончиками по нижнему краю оправы, направляясь к центру. Чуть задержавшись на веке, губы нежно припадают к щеке, почти у самого рта, а Ло медленно укладывают обратно на постель.
— Будь сегодня настоящим, — прошептал ночной гость, когда голова вернулась на подушку.
Успел ухватиться за мостик очков до того, как Дофламинго сидя выпрямился, и те без преград и суеты снялись. Наконец, смог разобрать в полумраке черты его лица, и как всегда они были прекрасны. Этого человека возраст, действительно, красит.
У Ло много масок, которые он меняет в зависимости от аудитории и желаемой от неё реакции, но в постели он всегда настоящий. Однако есть одна незначительная деталь, которая, видимо, не ускользнула от того, кто регулярно укладывает его на лопатки. Ло всегда был его мальчиком, о котором ему нравилось заботиться — эту роль он и играл, держа при себе точно такое же желание. А теперь его просят полностью открыться, и вроде нет ничего проще, но так неловко перед человеком, к которому он пришёл совсем ребёнком.