– Блядь, Кир, ты совсем с катушек слетел, – Рома покачал головой, – отстегни меня. Всё равно щас ребята придут, освободят, но тогда тебе пиздец.
– Я отменил пиздец. Я заказал на сегодня счастье, – он рассмеялся, – ты же любишь меня, да? Вот и наслаждайся моим присутствием, ты, кусок… кусок говна.
Я едва мог говорить – язык будто таял, и я вместе с ним. Растекался по полу, стонал от наслаждения и зачем-то попытался вспомнить Тёмку. Не получилось. Образ Беса размывался ещё быстрее. Да и хуй бы с ними…
***
Пришёл в себя резко: меня схватили за волосы, приподняв голову, и ударили по щеке. Слегка, но я прочувствовал мелькнувшее унизительное ощущение всем телом. Валялся на полу в одних носках и отходил, а увидев Рому, уже освободившегося от наручников, проблеял что-то вроде: “воды-ы…”
– Хуй тебе, а не вода! – гаркнул какой-то парень в лицо; рядом появился второй, улыбающийся, отчего-то жутко довольный.
– И не один хуй, а целых два! – сказал он и исчез за спиной; почти сразу я почувствовал, как рифмоплет ебаный придавил меня своим телом, сев на бёдра, чтобы я не мог двигаться. Блядь, да я при большом желании не смог бы – раскис, как хлебный мякиш.
– А я тебе что говорил? – рядом присел Рома и с сожалением посмотрел на меня. – Теперь их хер оторвёшь. Может, понюхаем и разбежимся, ребят?
“Папочка” вступился за меня, как это было мило, я даже улыбнулся.
– Мы уже, – голос позади, а после шлепок по заднице. Хотят выебать – пожалуйста. Мне похуй. Главное сейчас – заправиться, чтобы окончательно забить хуй на то, что мной в очередной раз попользуются.
– Сделай дозу, – я посмотрел на Рому, пытаясь вложить в свой взгляд жалость, любовь и что-то ещё.
Но тот отрицательно покачал головой:
– Нет. Тебе вообще пора завязывать, Кир. Ладно, – он поднялся и прошел к двери, – не убейте его только. И вот ещё.
Он бросил на постель упаковку гондонов и вышел.
Сука. Кинул меня. Так мне и нужно.
Хули я хотел? Возвышенные чувства проебал, показав, каким человек может быть уёбищем, оставалось терпеть. Подраться не смог бы при желании – меня начинало ломать. И каково это – ебаться в таком состоянии – мне предстояло прочувствовать.
Оригинальными они не были: оставили на полу лежать и, раздевшись, по очереди трахали, прижимая меня к вонючему ковру. Держали зачем-то руки, хоть я и не сопротивлялся, отшлепали так, что жопа горела. Но я не издал ни звука, иначе бы сам себя перестал уважать…
Уважать? Ха, Кир, ты дебил? Какое к черту уважение?!
Развернув голову, упёрся взглядом в металлическую зеркальную ножку кровати и там лицезрел происходящее. Здорового, сильного парня видел, вдалбливающегося в меня, другого – пытающегося вставить мне в рот, но забившего на это. Вероятно, он подумал, что я хуй ему отгрызу, раз не стал.
Себя я тоже видел: маленького, неестественно худого, с впалыми щеками и башкой размером с Америку – картинка искажалась, и всё выглядело карикатурно, совершенно уебански.
– Я слышал, ты в лагере был, – сказал один, уступив место на мне своему приятелю, – там всяко ебался постоянно. Не отвечай, по глазам вижу…
Что ты видишь, тварь?!
Я мысленно убил его – разрезал на куски перочинным ножом. Сука… Как же всё это было мерзко. В особенности то, что вспомнился не кто-нибудь, а Костя.
Бес…
Я знал, что он сидит – по телику видел в каком-то кабаке. Звука не было, но лицо Кости за решёткой в зале суда я узнал – точно был он. Лучшего места для него было не найти – тюрьма строгого режима. Жаль только, что смертной казни у нас в стране не было. Я бы плясал, узнав, что его убили. Как бы я радовался!
Этот козёл просто бросил меня умирать на дороге. Без денег, без всего. Без ёбаной надежды на сраное будущее. За это вполне можно было ненавидеть. Можно было, но…
– Смазка кончилась, – сказал тот, кто восседал на мне, – пошли купим и вернёмся.
***
Мне было совершенно плевать, что эти ребята могли продолжить вечеринку. Было насрать на то, что я, залитый спермой с ног до головы, продолжал валяться на полу. Мне было плохо, ужасно, беспредельно плохо. Если физическую боль я ещё мог терпеть, то воспоминания и настоящее подкашивали окончательно. Я орал и выл в голос, пытаясь забыть обо всём, но становилось хуже. Рома сидел на кровати и преспокойненько наблюдал за мной. Он был под кайфом и, я был уверен, не собирался делиться со мной.
– Какой же ты жалкий, – прошептал он, – ничему жизнь тебя не учит, Кирь. Кирюша… Альфа-самец. Осталось тебе только обоссаться, чтобы картина была закончена.
Как он был прав, и я его за это ненавидел. Я был жалким, ничтожным существом. Букашкой без крыльев. Я был один. Блядь, я всегда был один, с самого рождения. Сперва отец бросил, после – Тёмка. А затем и эта гнида Бес. Я был нахуй никому не нужен, и теперь с упоением жалел себя и проклинал всё на свете, желая сдохнуть побыстрее. Ну, или кольнуться хотя бы ещё разочек. В самый последний раз.
– Пожалуйста, Ром…
Он поднялся, подошёл к столу и с невероятной скоростью приготовил дозу. Но перед тем, как вколоть мне, сказал:
– Завтра пойдёшь со мной к чуваку, который барыжит. Познакомлю тебя. Будешь сам себя содержать, ибо мне ты слишком дорого обходишься, – я кивнул, поняв, что никаких собственно чувств ко мне у Ромы никогда не было. Да и пофигу. – Давай руку…
========== Часть 4 ==========
“Среди асфальтовых морей, люминесценции огней
Я видел смерть, мечтал о ней
И я плыву куда-то вдаль,
Меня ведет ее печаль,
Мне ничего уже не жаль!” (с)
***
Два дня я полностью наслаждался новой жизнью в гостиничном люксе, ел, пил, мягко спал и трахался с проституткой, чтобы в очередной раз убедиться, что бабы – это не моё. Нет того морального кайфа, женщины априори созданы для мужчин, а значит, нет той остроты ощущений от их подчинения.
Возможность прогибать под себя парней давало не только физическое удовольствие, но и, блядь, духовное. В городе Надежды, в этом ебаном лагере, я сразу видел, кто из них на что способен, кто сломается быстро и неинтересно, а у кого внутри есть стержень, с кем можно поиграть.
Только все игры заканчивались одинаково. Скука росла наперегонки с жестокостью, я становился зверем, а живые игрушки ломались всё быстрее. В последнее время мало стало послушных мальчиков ебать, бессмысленно, можно было трахнуть сотню, а все их лица сливались в одно. Когда-то мне казалось, что это лицо внешне хрупкого и слабого пухлогубого блондина, который не сломался до конца в первую нашу встречу, но, как понял потом, не сломался лишь потому, что ему помогли. Потому что было кому стать его опорой.
А мне хотелось равного себе, чтобы сам признал меня ведущим, чтобы только со мной таким был. Сильного. Как я. Когда каждый секс как схватка, в которой еще неизвестно кому достанется верхняя роль. И не в физической силе дело, а, как бы это пафосно ни звучало, в силе духа. Наверное, я мог быть только с тем, кого мог уважать.
Где сейчас находился Кирилл, интересно? Чем занимался, как жил и помнил ли обо мне? Хотя я на его месте, вероятно, постарался бы выкинуть прошлое из головы. Что может быть в душе после всего, что случилось? Только дерьмо и ненависть.
Ну ещё бы, проснуться с дикого похмела хуй знает в какой канаве под прошлогодними высохшими ветками, да-а, представляю, как он тогда меня материл. Но добровольно он бы не ушел и, скорее всего, тогда Кир остался бы лежать через пятьдесят километров от места своего пробуждения, где мы с Марком попали в на редкость грамотно устроенную вилку. Вот могут же, когда захотят, устраивать план-перехват эффективно.
Ребятам из маски-шоу был дан четкий приказ – брать одного, и место в кабине вертушки, которую прислал за мной Гена – я еще тогда оценил оказанную честь, было тоже одно.
Когда мы с ним потом беседовали в камере предварительного заключения, я понял, почему мне оставили жизнь – сберегли, как банку консервов, на черный день. Тогда ему была невыгодна грызня: когда кто-то выпадает – ряды обычно смыкаются теснее. Но и забить на меня болт он не мог, ясен хуй. Всё таки наказание за убийство никто не отменял, но какое и за чьё… Вот тут можно было передернуть, поэтому он предложил – именно предложил, компромисс.
– Пойдешь по левой статье, будешь на красной зоне, там всё у меня схвачено, посидишь как у Христа за пазухой, даром, что Бес, – Гена заухмылялся своему каламбуру.
А я вспоминал смертельный оскал Марка, глядя в его мерзкую харю, но, блядь, своя шкура всегда дороже, да и если бы ему надо было выбить из меня всё, что знал – выбили бы, в этом я не сомневался. Молчат под следствием только те, кому непрофессионал попадется, ну или халтурщик, в бывшей команде отца таких не держали.
– Мне с тобой проще договориться, ты и сам по себе ценный кадр, а в нашем деле, хоть и нет незаменимых людей, но кадры решают всё. – Снова заржал, сука, он просто в эйфории был от того фарта, что нежданно свалился на него в лице смерти Биг Босса или Биг Беса, если точнее. – Не будешь буровить, дадут по нижнему пределу срок, потом… А потом сочтемся, свои ведь люди.
Тогда я мысленно пообещал, что как-нибудь обязательно сочтемся. Именно потому, что, блядь, нихуя он не был мне своим человеком.
Да что толку вспоминать, пришла пора заняться тем, ради чего меня сдернули с зоны. И для начала я отправился в центр. Шатался по площади рядом с метро и выискивал того, кто мне подойдет для прикрытия. На то, что Гена оставит меня без контроля, я не надеялся и потому не сильно удивился, заметив среди толпы двух вроде бы ничем не примечательных мужчин, которые старательно держались от меня на достаточном расстоянии, но не теряли из виду.
Конечно, выходить на волю прекрасно в любое время года, но летом – просто охуенно, трава, деревья, люди в летней одежде, все играло такими яркими красками, что, казалось, я находился под кислотой или грибами.
Я рассматривал людей, всё подмечая и прикидывая, кого выбрать. И самое смешное, что почти все имели не слишком довольный вид, они озабоченно куда-то спешили, не обращая внимание на природу вокруг, не замечая солнца над головой, смотрели под ноги на заплеванный асфальт, парились из-за своих мелких проблем, ругались и выясняли отношения, обманывали сами себя и других.
Неужели человеку всегда мало того мира, что у него есть? Сколько хуйни напридумывало общество, сколько искусственных проблем создало, чтобы ебать мозги себе и окружающим в поисках надуманного счастья, нереальной любви и прочей книжной хуеты вроде морали и понятия долга? Хотелось крикнуть: “Что вам еще надо, суки, для счастья?”, это же такой кайф просто понимать, что отныне никаких проверок три раза в день в любую погоду на улице, никаких перекличек, никаких мелких и не очень стычек ради тупого выживания на уровне животных.
Решать за самого себя, что еще надо-то?
Живите, твари, и радуйтесь! Бля, надо было отсидеть, чтобы это понять.
И неужели это понимание простоты жизни у меня тоже пройдет, как проходило у всех? Так же, как пройдет умение распознавать кто есть кто в толпе, и через полгода-год я не смогу так четко видеть в людской массе переодетых ментов, бывших зеков, карманников, наркоманов и барыг – они выглядели почти как обычные люди, почти как нормальное законопослушное большинство, но для меня на них словно таблички висели.
Вон, например, стоило только взглянуть на того парня, что ссутулившись входил в метро, как сразу было понятно, что он – наркоман, плотно сидящий на игле, явно в поисках дозы, он сейчас на всё готов, что ни предложи. А ведь я смотрел на него со спины, даже в лицо не глядел, видел только худую задницу, обтянутую джинсами, и костлявые плечи под дурацкой, неуместной в такую жару, толстовкой. Его выдавала даже походка: разболтанная, словно руки-ноги на шарнирах, но в то же время напряженно дерганная.
Походка… что-то царапнуло краем, какое-то неуловимое чувство дежавю или когда ты забыл простое слово, которое вертелось на языке, но никак не мог вспомнить. Да хуй с ним, с наркоманом этим, сегодня я не собирался заморачиваться и приглядываться ко всяким уродам – были первоочередные задачи.
– Верните мне деньги, пожалуйста! Ну, пожалуйста, это же нечестно!
Так, вот это могло мне пригодиться. Около столика наперсточника с традиционными тремя стаканчиками, чуть не плакал молоденький парнишка лет семнадцати. Ну, всё понятно, приехал из своей деревни в большой город и попался на старую, как мир, разводку.
– Проиграл? Сам проиграл? Вали отсюда! Дай другим сыграть, – пара тупых качков уже начали оттеснять парнишку, чтобы не мешал своим нытьем дурить следующего лоха.
– А дайте-ка мне сыграть, – я улыбался, когда подошел к ним, но, видимо, не слишком получилось дружелюбно, потому что бугаи напряглись, пацан замер, а катальщик не спешил начать крутить свои стаканчики.
– Ты кто? – Они тоже сразу просекли во мне “близкого по крови”; но это, ребята, вы ошиблись, разная кровь в нас текла, разная.
– Бес, – не самое лучшее погоняло для мест не столь отдаленных, чего уж там, но за эти годы я смог сделать так, чтобы оно зазвучало с новым смыслом.
– И что тебе? – В голосе напряг и ожидание подвоха, значит, слышали про меня – пустячок, а приятно.
– Что ж вы племяшку моего обидели, а? Кругом лохов мало, что ли?
Умственный процесс, проявившийся на не обезображенных интеллектом лицах, веселил почти так же, как загоревшаяся надежда в голубых глазах мальчишки, а он ничего, симпатичный, мой стандартный типаж – из тех, что прогнется быстро, стоит надавить.
– Он сам подошел, – наконец выродил один из троих.
– Ага, сам. Сам и уйдет, когда вы ему деньги вернете.
– Да какого хуя-то?
– Потому что я так сказал, – глядя самому разговорчивому в лицо, я улыбнулся еще шире.
Они слышали про меня, но слишком мало, чтобы просечь мой статус, которого вообще-то и не было, поэтому, решая, стоит ли буровить или проще откатить назад, они выбрали второе. Вот и молодцы, начинать свободную жизнь с мордобоя на площади не хотелось.
Выдали пацану его бабки, и тут же стали окучивать других ротозеев. Хуйня вопрос оказался решить маленькую проблемку, да денег-то там было кот наплакал, было бы о чем горевать, но зато на смазливом личике загорелись признательность и восхищение.
– Спасибо! Спасибо вам большое!
– Поступать приехал? – Спасибо ты мне попозже скажешь, когда выебу.