Но вместо этого стало муторно, и тошнота из периодически всплывающей превратилась в перманентную, не отпускающую ни на мгновение.
Он стоял у приоткрытой двери, молча наблюдая за парой любовников, уделяя большее внимание Вэрнону, внимательно разглядывавшему девушку, сидящую у его ног.
Рэймонд не стал портить им настрой и удовольствие, распахивая дверь настежь и громко комментируя каждое действие, улыбаясь фирменной саркастичной ухмылкой и порядком обоих раздражая. Он лишь дождался, когда Вэрнон перехватит его взгляд, отсалютовал бокалом, медленно и невозможно чувственно провёл языком по верхней губе, оставляя на тонкой коже влажный след. Сделал глоток, запрокинул голову, расстегнул свободной рукой пуговицу на своей рубашке, оттянул воротничок. Кадык едва заметно дёрнулся. Никаких иносказаний, никакого многообразия трактовок.
Всё предельно ясно и просто.
Нет нужды тратить время на разгадку.
Она прочитывается в каждом мельчайшем действии.
Смотри, как это сделал бы я. Смотри, как проглотил бы я. Это могло стать реальностью, если бы не твоя сегодняшняя ошибка. Теперь единственное, что тебе осталось — это только представления и сублимация в постели с другими людьми.
Послал воздушный поцелуй с открытой ладони и удалился восвояси, прихватив бутылку текилы, которую этим мрачным вечером пил не по канонам. Без соли, без лайма, не дозировано. Большими глотками, прямо из горлышка.
Перед уходом он нацарапал короткую записку.
Пара слов, суть коих сводилась к тому, что искать его вовсе не обязательно. Он пошёл отрываться и не хочет, чтобы ему составляли компанию.
Несколько раз поймал себя на мысли о незабытых навыках. Даже потянулся к аптечке, подержал в руках снотворное и швырнул его обратно. План простой, без изысков. Всего-то растолочь одну таблетку, превратив её в пыль, и осторожно подсыпать в коктейль. Лучше выбрать для проведения эксперимента безалкогольный состав, во избежание разного рода неприятностей. Безобидная микроскопическая порция. Крепкий и здоровый сон для Камиллы на всю ночь, а ему — раздолье и возможность остаться наедине с Вэрноном.
Подумав об этом, Рэймонд усмехнулся.
Было бы, за что бороться и ради кого опускаться на самое дно.
Крышка с упаковки слетела, и таблетки разлетелись по полу, став иллюстрацией к фильму о классических самоубийцах, что принимают разом горсть средств и заливают их алкоголем. Собирать снотворное он не стал, оставив валяться на полу и таблетки, и пустую упаковку.
Больше драмы королю драмы.
Не иначе.
Пропавшая бутылка из бара и таблетки вполне могли натолкнуть на мысль о том, что он принял одно с другим, пробудить некие опасения, а то и сильный страх в душе Вэрнона, если бы тот внезапно отстранил Камиллу, присосавшуюся к его члену, и отправился на поиски третьего лишнего. Но он бы не отправился.
Жест со снотворным был провокационным, до невозможности эпатажным и невероятно… детским. Глупее просто не придумать, даже если очень сильно постараться.
Для парня, относительно недавно ставшего совершеннолетним по меркам всего мира, неподобающе.
Для того, кто приближался к цифре ещё большей, поступок и вовсе являлся идиотическим, истеричным и слишком показным, демонстрирующим инфантильность личности.
Рэймонд понимал, но оставил всё на своих местах и покинул яхту, стараясь не шуметь, чтобы лишний раз не отвлекать парочку от интересного занятия. Оказавшись на земле, ускорил шаг, желая поскорее отсюда убраться и не принимать участия в разговорах, не имеющих смысла.
Не то увидел, не так понял, первый начал, это не брошенный вызов, это ответ.
Классика жанра, как она есть.
Он мог без труда затеряться в толпе празднующих туристов, раствориться, стать невидимкой среди них. Возможно, завести новое знакомство и провести эту ночь не на яхте и не на пляже — что в нынешней ситуации стало актуальнее, но в каком-нибудь бунгало, отыскав себе любовника или любовницу за считанные мгновения.
С этим у него проблем не наблюдалось.
Выбор большой, моралью не обременён, готов к кратковременным связям, более того, приветствует их, а не длительные серьёзные отношения.
Но Рэймонда раздражал сам факт присутствия поблизости посторонних людей. Он хотел одиночества, а потому уверенно двигался не туда, куда отчаянно зазывали громкие голоса и яркие языки пламени, рассеивающие ночную мглу, а в обратном направлении. Туда, где царили темнота и тишина.
К первой — не привыкать.
Она давно его подруга.
Он — её часть.
Им хорошо вместе.
Гораздо лучше, чем Вэрнону с Камиллой.
Достаточно удалившись от пристани, Рэймонд сел на песок и откупорил бутылку, с сожалением резюмируя, что она ему ничего не сделает. Не только она. Прихвати он одну, две, три — результат оставался бы прежним. Ни тяжести в голове, ни приятного хмеля, способного развязать язык, позволив всему тайному стать явным.
Пить, не пьянея, независимо от крепости напитка.
Пить, словно воду.
С таким же эффектом.
Он поставил бутылку на тёплый песок. Прикрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо прохладному ветерку, что изредка давал знать о себе, проходя по побережью. В подобной обстановке хотелось быть беззаботным, чувствовать себя счастливым, свободным от условностей, обязательств и прочих повседневных ограничений-проблем.
Экзотические цветы в волосах, танцы у костра и бесконечная влюблённость.
Для кого-то другого.
У него тяжёлый случай.
Здесь не будет ни цветов, ни танцев, ни влюблённости.
Последнее, впрочем, не так уж и плохо, учитывая некоторые её свойства. Например, способность появляться спонтанно, внезапно, когда её не ждёшь. И — обязательное условие, сопоставимое с законом подлости — придётся она не на того, на кого следовало бы, а на того, кто представляет наибольшую опасность.
Рэймонд знал, что делать с темнотой. Когда она появилась и протянула к нему руку, он сразу понял, что выбор вариантов будет невелик. Либо она поглотит его полностью и уничтожит, либо он станет её частью, и сам начнёт уничтожать.
Выбор очевиден.
Препирательства бессмысленны.
Но влюблённость, дававшая в его душе первые, хрупкие всходы, не была порождением темноты. Она была проявлением света, знатно испорченным, искалеченным, избитым, но поразительно живым.
На спасение заблудшей души не тянула.
Это было исключительно мерзко, учитывая личность того, кто поселился в мыслях едва ли не с момента первой личной встречи, а вообще-то, именно с него. С тех пор, как пламя мелькнуло между ними, освещая, разделяя, отражаясь в зрачках, подпаливая сигарету. С тех пор, как в голове пронеслась шальная мысль об опасных играх с огнём, в которых он не сумеет дойти до финала. Пожалеет, проиграет. С тех пор, как он допустил мысль о возможности романа. Несколько «если бы», переставших иметь значение.
Такая мелочь, выбивающая из колеи. Что может быть хуже?
Многие люди, с которыми ему доводилось сталкиваться на жизненном пути, отчаянно мечтали о любви, считая её величайшим даром. Не все. Были и отпетые циники, и отмороженные суки, под стать ему, не способные на большие чувства, разве что на мелкие и жалкие их суррогаты. Самые разные особи. Всех не вспомнить и не перечислить.
Разный цвет волос, глаз, кожи.
Разный возраст.
Разный пол.
Но большинство всё равно тянулось к чувствам, как к спасению, и ждало перемен, с ними связанных. Рэймонд смеялся и не скрывал своего отношения к заявлениям о том, что высокие чувства способны менять личность до неузнаваемости.
Пока другие гонялись за любовью, он наслаждался не совсем врождённой, но привитой в раннем детстве подозрительностью, ненавистью и невосприимчивостью к проявлениям теплоты.
Другие холили и лелеяли любовь, пестовали, как растение, оберегали, а он…
Он целенаправленно убивал.
Тогда.
В настоящее время он перестал контролировать ситуацию.
Пытался, но не получалось.
Каков человек, такова и любовь.
Он почти физически ощущал, как эта тяга, привязанность и никому не нужная нежность прорастает в его сердце, оплетает его, вонзается ядовитыми чёрными шипами, пробивая в нескольких местах, и капли тёмной крови стекают, заставляя его медленно умирать от осознания, что нет — нет, нет, нет! — у него иммунитета. И те слова, что когда-то довелось услышать от человека, учившего его стрелять, оказались правдивее собственных убеждений.
— Иногда осечки случаются и у признанных профессионалов своего дела, — произнёс Питер, высыпая на стол несколько патронов.
Зачарованно наблюдавший за неторопливыми, размеренными действиями Рэймонд, поднял глаза на собеседника.
— Когда рука дрожит или дыхание сбивается? — спросил, вспоминая недавние лекции о необходимости соблюдения определённых правил, связанных с дыханием.
Питер, услышав высказанное предположение, усмехнулся и покачал головой.
— Такие случаи — не редкость, но профессионалам они не свойственны. У тех, кто давно и прочно занимается подобными вещами, не дрожат руки. И с дыханием проблем нет. Здесь другое.
— Например?
— Когда происходит переоценка ценностей. Когда появляется человек, которого ты убить не сможешь. Скорее выстрелишь в себя, чем в него. И в сравнении с этим дрожащая рука будет незначительной мелочью.
— Сентиментально, — заметил Рэймонд. — Очень. Слишком слащаво, а потому мало похоже на правду. Больше на сказку, слегка подкрашенную для устрашения кровавыми подробностями.
Питер не ответил и в спор ввязываться не стал. Он вообще придерживался мнения, что споры — это путь в пустоту, напрасная трата времени и нервов.
Они с Рэймондом разговаривали на отвлечённые темы не так часто, больше по рабочим вопросам, но длительные наблюдения делали своё дело. Рэймонд не назвал бы Питера чувствительным, но иногда и его пробивало на возвышенное, присущее романтизму.
Тогда он брался рассуждать об истинной стоимости человеческой жизни, потчевал Рэймонда историями времён своей службы в армии — многочисленными байками, которые должны были служить наглядными примерами. Обычно заканчивались такие рассказы словами:
— Я видел больше твоего, потому не спорь и слушай, что говорит умный человек.
Рэймонд улыбался со снисхождением, иногда беззвучно смеялся, иногда, пока его не видели, показывал тренеру язык, но наказ выполнял идеально — не спорил.
Он помогал Питеру в тире. Фактически, у них был взаимовыгодный обмен. Питер не брал с Рэймонда денег за обучение и позволял тренироваться, а Рэймонд убирал помещения, не получая официальной оплаты. Тереза, с которой он тогда ещё жил под одной крышей, это стремление зарабатывать на свои увлечения самостоятельно поощряла. Правда, она не знала, чем именно увлекается Рэймонд.
Он говорил, что это спорт для общего развития, а сам начинал готовиться к главной миссии своей жизни. Уже тогда.
С довольно-таки раннего, пятнадцатилетнего возраста.
Двенадцать — почти, без малого тринадцать — лет он считал рассказы Питера бредом.
Теперь привычные устои пошатнулись, а убеждения рассыпались прахом.
Сейчас в ушах снова звучали слова Питера.
У каждого однажды появляются слабости.
И рушатся с оглушительным грохотом стены, выстроенные с трудом. Стены, которые, казалось, простоят вечно.
Омерзительные обязательные заблуждения.
Но это всё к лучшему.
Не стоит сетовать на жизнь и обвинять её в том, что она подкинула ему подобный выбор. Стоит поблагодарить за то, что позволила вовремя вынырнуть из накрывающего безумия и влила в насильно открытый рот отрезвляющую сыворотку.
Не нужно устраивать проверки. Пора возвращаться обратно. Список жертв опустел наполовину, вторая часть ждёт своего часа. И это единственное, на чём стоит сосредоточиться, а не размышлять о собственных неоправданных порывах, сбивающих ориентиры и ломающих представление об использовании людей в своих целях, мастерстве манипуляции и прочих достижениях, коими он гордился в былое время.
А эта ночь…
Он знал, что так будет.
С семи лет этот праздник не был для него праздником.
Не стал и сегодня.
Рэймонд шумно выдохнул. Горячий воздух коснулся приоткрытых губ.
Глаза широко распахнулись, когда повеяло знакомым ароматом парфюма. Не прошло и минуты, а на плечи легли ладони, сдавили, словно прижимая к земле, не позволяя сдвинуться с места.
Рэймонд не заметил приближения постороннего. Не услышал его шагов. Беспечно, недальновидно, непростительно.
Над ним возвышался Вэрнон.
Ни единого вопроса. Ни укора, ни крика, ни слова о таблетках. Метод пытки: пристальный взгляд, которым можно без проблем на откровения развести, заставив признаться во всём. Конечно, если не иметь противоядия в запасе. У Рэймонда оно было. Взгляд не менее испытующий, столь же надменный и грозный.
Ещё немного, и между ними реально проскочило бы россыпью искр напряжение.
Переменный ток.
Удар.
Сложно предугадать исход этого противостояния.
— Скажешь что-нибудь? — спросил Вэрнон, нарушая тишину.
Рэймонд изобразил полуулыбку, приподнял уголок рта. Было, что сказать. Определённо было. Начиная равнодушным подведением итогов, заканчивая истерическими воплями о том, что он — не игрушка. Поведение на любой вкус и на любую ситуацию.
Чего ждал Вэрнон?
Определить оказалось сложнее обычного.
— Хочешь, отсосу тебе? — проигнорировав чужой вопрос, Рэймонд задал свой.
Явно не этого. Точно, стопроцентно, не этого.
Но стоит отдать Вэрнону должное. Самообладание у него было отменное. Лицо не вытянулось, глаза от удивления не расширились. Вэрнон не принялся ловить воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.
— Да. Хочу.
Не попытка подыграть, вполне себе чистосердечное признание.
Честно.
Без лишней скромности.
Сдержанным тоном, но от того не менее волнительно.
Лезвием по обнажённым нервам.
Так, что перед глазами сразу появилась картинка того, как это могло сложиться, если бы не ряд обстоятельств.
Ладонь в волосах, что запутывается в них, тянет ближе, причиняет боль.
И голос, звучащий непривычно, без приказных нот, но с просьбой, на грани отчаяния.
Давай. Давай же.
Не нужно долго просить. Он сам потянется к молнии, не то что расстёгивая — вырывая, чтобы поскорее избавиться от раздражающей вещи.
— А получится это провернуть? Мне казалось, малышка Ками так усердно над тобой трудилась, что не только сперму могла высосать, но и душу. Видимо, переоценил старания. Или зрение подвело, раз и первое, и второе осталось на месте. Если получится, то давай сделаем это сейчас. Без шуток.
Рэймонд не повышал голос, не добавлял истеричных нот, не заходился в хохоте. Просто сидел, запрокинув голову, и смотрел на Вэрнона, ощущая его прикосновения.
Толкнулся языком в щёку — вульгарный, вызывающий жест.
И тихо засмеялся.
Не над своим чрезмерно наигранным поведением. Больше от осознания того, насколько нелепо сложилась комбинация, им разыгранная и на стадии планирования представлявшаяся, если не гениальной, то точно не проигрышной.
Я был отличным тактиком. Я был отличным стратегом.
До тех пор, пока не встретил тебя.
Ты — моя главная стратегическая ошибка.
Ты меня уничтожишь, и никто не сумеет спасти.
Пространство вокруг менялось. Оно напоминало адскую воронку, в которую затягивало безвозвратно, не давая шанса на спасения.
Рэймонд знал, что должно быть.
Знал, как должно быть.
Казалось, это неизбежно.
Он сам потянулся к Вэрнону, собираясь поцеловать.
Их разделяли какие-то жалкие крохи расстояния.
Оглушительно громкий стук сердца затмевал все другие звуки. Остались за гранью восприятия и крики, и шелест волн, и музыка, игравшая в отдалении.
Словно вакуум.
Одни в целом мире.
Рэймонд сглотнул, с трудом проталкивая в горло загустевшую, ставшую вязкой слюну.