— Извините. Я не знала, что у вас выходной.
— А, пустое. Так хоть не надо до обеда мотаться с Джоффри и его эскортом. Отвезу тебя в гостиницу и все, свободен. Ты в порядке, кстати?
— Вроде да. У меня эта царапина на лице и еще синяк на спине.
— Дай посмотрю синяк.
Санса покраснела и, слегка развернувшись в седле, задрала край блузки. Пес осторожно дотронулся до ее распухшего бока. Санса охнула, вздрогнув от боли.
— А вот это уже серьезнее. Может, все-таки к врачу?
— Не надо к врачу. Это ведь синяк, просто большой. Приеду домой, в номер, намажусь какой-нибудь мазью.
— И то правда. Здешние врачи вряд ли сделают что-то, помимо этого. Тебе, по-моему, лучше спать лечь. Вид у тебя, честно говоря, не очень. Усталый, в смысле.
— Ага, я так и сделаю.
— Тогда ладно, едем. Ты готова?
— Ага.
Пес легко, птицей — что было весьма неожиданно при его комплекции — вскочил в седло, умудрившись при этом изяществе жеста ее не задеть. Неведомый, словно поняв, что от него требуют, еще до того, как Пес взялся за узду, тронулся с места и быстро перешел на легкую рысь. Рона послушно бежала позади.
— Ты нормально?
— Да.
На Сансу плотным одеялом вдруг навалилась странная усталость и какое-то отупляющее спокойствие. Она откинулась тяжелеющей головой на плечо Пса, почти в полусне. Пес искоса глянул на нее, пытаясь оценить жест, и вдруг приобнял ее правой рукой, перехватив вожжи в левую. Санса, уже засыпая, отметила про себя, что он прижал ее к себе, но очень осторожно, помня о поврежденной ее спине.
Как было хорошо, уютно. Как зимой, в мягком кресле, у камина. Какой чудесный сон… Рыцарь спас ее и везет на верном коне в свой замок… Как в ее любимых балладах… Хоть бы он не кончался… Вот бы спать подольше… Не просыпайся, нет, не просыпайся…
Санса спала, когда Пес через пять минут доехал до конюшни и, спрыгнув с Неведомого, осторожно снял и ее. К ним подошли служащие, которых Серсея уже предупредила по телефону. Пес посадил мирно сопящую Сансу в подогнанную машину, коротко поблагодарил хозяина, пообещав через час вернуть автомобиль обратно, и сел за руль. Пристегнул Сансу. От щелчка закрепляемого ремня Санса вздрогнула, но не проснулась, лишь едва слышно пробормотала: «Не уходи. Я не проснусь, не бойся…»
Пес почесал зудящую, как всегда, когда он нервничал, спаленную бровь. Ничего не скажешь, день удался. И тронул с места машину.
Он подъехал к усадьбе, не глуша двигателя, зашел на участок и направился в дом. Не отвечая на вопросы бонны и горничной, он прошел в спальню хозяйки, забрал оттуда Пташкину майку и штаны с телефоном и забежал на секунду в свою каморку, в которой испуганная горничная как раз заканчивала наводить невиданный доселе порядок. Допитая до половины бутыль вина стояла рядом с мусором. Ну нет! Это, седьмое пекло, его ужин! Пес забрал бутылку и собранную с утра сумку, буркнув горничной:
— Осторожно, возле окна — осколки. Хозяйка в курсе.
— Про что, про осколки?
— Да не про осколки, дура ты, Иные тебя забери! Про девчонку. Пташ… Санса на прогулке упала с лошади, сильно ударилась, и теперь я везу ее в гостиницу. Она в машине, спит. А я тоже сваливаю. Ну про это ты, верно, знаешь. И все, собственно. Счастливо оставаться… Хозяйке скажешь, приду завтра утром. Часам к восьми. Бейлишу — привет! Оставь для него пару осколков — под кроватью…
Пес вернулся в машину. Пташка спала, тихо, как мышь, уткнувшись носом в ремень. Пес включил кондиционер (в салоне стало душно) и тихо повёл машину по проселочной дороге.
Возле вчерашнего фонаря остановился, открыл окно, закурил. Сигарет тоже на завтра не хватит. Надо было в магазин, и еще вина. Или чего-то покрепче. Сейчас отвезет Пташку — и туда. А потом — отогнать на конюшни машину, да побыстрее, чтобы, упаси боги, не встретиться с хозяйкой и компанией, и пешком — обратно в гостиницу. Через лес. Может, ему повезет, и те двое окажутся еще на своем пригорке…
Пташка зашевелилась на сиденье, поджимая под себя ноги в сапогах. Вот пекло, тапки-то ее он забыл. Те, в черную клетку… Тапки…
Впереди была развилка: одна дорога вела к гостинице, другая — на шоссе. Пес бросил на Пташку быстрый взгляд и повел машину в сторону шоссе. На полдороги он остановился.
«Какого Иного я делаю? Чистый бред сумасшедшего… Что за наваждение?»
Не было просто сил даже на то, чтобы дышать. Ее присутствие и мерное посапывание его душили — словно весь кислород доставался лишь ей… Рыжие, с золотым отливом ресницы Пташки задрожали. Пушистые, сияющие своей ровной, чистой линией брови нахмурились, словно Пташка во сне решала особенно трудную задачу. Она опять зашептала опухшими от слез, бледно-розовыми, с кровавой трещинкой посредине, губами «Обещаю…»
Пес резко развернулся и поехал обратно на развилку, а оттуда свернул к гостинице. Там он припарковался поближе, заглушил мотор и пошел разбираться с читающим за стойкой журнал администратором гостиницы. Бдительная Серсея, как выяснилось, позвонила и туда. Администратор кротко предложил Псу забрать свой ключ и заодно ключ от Пташкиной комнаты.
Что они все, сговорились сегодня на каждом шагу искушать его немыслимыми соблазнами? В пекло все!
Пес взял оба ключа, пошел отпирать Пташкин номер, заклинил дверь Пташкиной шлепкой, что нашел у порога, и отправился к машине, за хозяйкой комнаты. Бережно, стараясь, как только возможно, не разбудить ее. «Не просыпайся!» — он бы этого просто не выдержал. «Боги, Иные бы вас побрали, дайте мне какой-нибудь знак, что вы хотя бы иногда меня слушаете», — сделайте так, чтобы она не проснулась, пока он не закроет эту дверь, оставив ключ внутри, на подушке, возле ее щеки.
Пташка вздохнула легко, словно ветерок, ее дыхание коснулось его опаленной щеки. Он поднял ее — тяжелую и теплую, и, почти не замечая ее веса, пошел вперед: через скрипнувшие двери — Пташка нервно вздрогнула и вцепилась в его рукав — через коридор, по грязноватому паласу, мимо с любопытством глядящего на них администратора, прямо к ее двери.
Там он тихонько положил ее на кровать. Пташкино дыханье на минуту прервалось — Пес замер. Она тоненько, по-ребячьи всхлипнув, вновь задышала ровно, отвернувшись лицом к окну. Пес провел рукой по вспотевшему лбу. Вот, все. Почти все.
Он вышел прочь, забрал ее тряпки из машины, снова вернулся в ее номер, положил вещи на кресло, а телефон — на тумбочку у кровати. Туда же ключ. Потом, вдруг вспомнив, вытащил из кармана брюк ее вчерашний лифчик, что подобрал ночью на берегу. Тонкая ткань все еще пахла ей — морской солью, слезами, пряным запахом ее кожи. Так, лифчик тоже на кресло. Он оставил себе только металлическую пластинку, на которую она наступила под фонарем. Формально, он ничего не крал. Просто нашел ее первым…
Он вышел, не оглядываясь, тихо, но плотно закрыл за собой дверь, так, чтобы щелкнул замок. И осел на ковер. Теперь можно было и сдохнуть тут, как и полагается верной собаке.
Пташка за дверью вскрикнула, как раненый зверек. Пес, шатаясь, встал, и зажимая руками уши, побрел в холл. Сумку в номер — хоть тут повезло: его номер в противоположном углу коридора. Бутылку — туда же: по пути купит еще. Пес взглянул на телефон: проверить, сколько времени. На экране высветились три пропущенных звонка от Серсеи. В пекло тебя, вместе с сынком и гостями! В самое последнее — седьмое, то, что заледенело от тоски и запаха белых лилий. У него сегодня загребучий выходной! И он уже начался…
========== VI ==========
Сансе снился кошмар. Просыпаться было нельзя, она дала слово, что не проснется… Липкие руки хватали ее за одежду, душили за шею, десятки узловатых рук вылезали, как корни, из земли, на которой она сидела и ждала — кого? Знала только — что-то, предельно важное для нее. Руки, прижимая ее к земле, хватали за ноги, от их прикосновений ступни сводило судорогой. Одна из рук вылезла прямо из ствола дерева, к которому Санса прислонилась спиной, и начала безжалостно щипать, крутить ей кожу на боку. Санса взглянула в отчаянии на небо — был полдень, и солнце должно было быть в зените, но оно уже садилось за горизонт, и лес, что был вокруг, погружался в мертвенную, томящую полутьму. Сухое дерево, возле которого сидела Санса, — ей казалось, что, когда она добрела до него из чащи, дерево было свежим, покрытым сочными зелеными листьями, а теперь на сухих, побелевших от дряхлости, сбросивших все, даже кору, ветках, не было и намека на зелень. Желто-белые, больше похожие на кость, чем на древесину, седые ветви окрасились кровавым цветом угасающего дня, молчаливый багряный огонь пожирал их, и дерево пылало, как свеча, отбрасывая на ее протянутые в мольбе к нему руки зловещие отблески цвета артериальной крови. Две новые руки вылезли из ствола и сдавили ей виски, словно металлическим обручем. «Ты должна проснуться, ты должна, — стучало у Сансы в голове, — проснись — и все кончится, проснись — и я заберу тебя домой.» «Нет, нельзя: если я проснусь, я уйду, позабыв, зачем я здесь оказалась. Я пришла в этот лес, чтобы простить.» Или чтобы проститься? С кем? Жесткая, пахнущая какой-то мастикой рука повернула ее голову набок, провела пальцем по коже, — щека отозвалась саднящей болью. Пясть схватила ее за подбородок и с силой стукнула об острый сучок виском. Санса отключилась — и проснулась.
Она лежала на своей кровати. На одеяло через балконную дверь падал косой красноватой блик отражения низкого солнца в оконной раме. Снаружи было еще светло, но чувствовалось скорое приближение сумерек. Санса лежала в неудобной позе, уткнувшись виском в угол тумбочки. Ноги онемели, правая еще ныла от сводящей ее судороги. Санса попыталась пошевелить стопой, чтобы снять спазм, и не смогла. Она приподняла голову и посмотрела на свои ноги. Они были обуты во что-то жесткое и неудобное. Сапоги? Как она оказалась в сапогах? Что за глупые шутки? Как она вообще здесь оказалась?
Санса попыталась напрячь словно набитую ватой голову, силясь вспомнить, какой сегодня вообще день, почему она спала днем, одетая и обутая? К тому же вещи явно были с чужого плеча.
Санса потерла онемевшей со сна рукой щеку и вдруг почувствовала от рукава рубашки, закапанного чем-то коричневым, странный, но знакомый ей запах. Который почему-то ассоциировался с лавандой, но при этом не имел с ней ничего общего.
Лошади! Санса резко вскочила, воспоминания нахлынули на нее всемирным потопом, вмиг разрушая покой и одеревенение, которые сопровождали ее пробуждение. Ноги, совершенно застывшие в глупых сапогах, не желали слушаться, и сперва Санса едва не упала. Но таки доковыляла до ванной. Ступни зудели, словно от покалывания сотен мелких иголочек. Ей срочно надо было в туалет…
Морщась от боли в боку, Санса стащила, наконец, треклятые сапоги, сняла через голову испорченную блузку и кое-как высвободилась из тесных штанов. Боги, как же ноет этот синяк! Санса рискнула наконец заглянуть в зеркало: на спине, пониже талии, расплылся багровой тучей безобразный кровоподтек. Место удара распухло, кожа вокруг жуткой блямбы уже местами начала синеть.
Для начала Санса решила помыться: ей казалось, что запах лошади въелся в кожу навечно. Стоять долго под душем она не смогла: от теплой воды бок разнылся пуще прежнего. Она вылезла из душевой, кое-как вытерлась. Правая рука поднималась с трудом, провоцируя новые вспышки боли.
Санса прошагала в комнату, к чемодану, где в пластиковой прозрачной сумке лежали разные лекарства, которыми щедро снабдила ее мать перед отъездом. Там совершенно точно была мазь от ушибов. И еще какие-то болеутоляющие таблетки, которые мать сунула ей на случай болезненного лунного кровотечения. Сумка нашлась на микроволновой печи сверху, на небольшом подносе, и Санса, не желая больше страдать, высыпала все лекарства на крышку открытого чемодана. Мазь обнаружилась сразу, и Санса тут же выдавила себе на синяк с полтюбика.
Она искала таблетки, но попадалась лишь всякая дрянь: какие-то лосьоны для тела, ремешок от часов, паспорт, крем для рук… О, вот и коробка с таблетками. Она выпила две, одну проглотила так, другая не желала лезть в пересохшее горло, и Сансе пришлось нестись обратно в ванную, запивать ее водой из-под крана.
Проглотив злосчастную таблетку (она оцарапала пищевод, и теперь саднило еще и в горле, — ну и ладно, зато отвлекает от боли в боку), Санса глянула на себя в зеркало. Лицо бледное, как у покойницы, глаза красные и опухшие от слез и пересыпа, на щеках серые разводы, какие бывают у маленьких детей, когда они трут грязными кулачками лицо. Царапина от ветки тоже распухла, как след от удара хлыстом, и теперь из нее сочилась какая-то мерзкая жижа. Санса вздохнула, и сжав зубы, стала тщательно намыливать лицо. Щеку драло. Закончив с этой мазохистской процедурой, Санса еще и зубы почистила — во рту, даже после выпитого ею стакана воды, был неприятный кисловатый привкус.
Она аккуратно сложила в пакет разбросанные на полу грязные вещи: изодранные при падении бриджи, закапанную кровью блузку, совершенно мокрое от пота белье, носки…
Вдруг Санса резко выпрямилась. С утра, когда она искала вещи, прозрачная сумка определенно была в чемодане. Санса помнила это, потому что перед глазами вдруг всплыла нелепая картинка: пластиковая сумка с лекарствами в углу чемодана, — и висящий на ней одинокий полосатый носок, где-то потерявший свою пару. А затем Санса ушла второпях из номера, потом вернулась назад, за носками, но в чемодан уже не залезала, — чистые висели на батарее в ванной, она третьего дня выстирала все свое белье и развесила его.
Что-то было не так. На душе у Сансы скребли кошки, вдруг стало тревожно и не по себе, словно за ней наблюдал кто-то невидимый. Санса начала судорожно одеваться, глянув мельком на кресло. Там лежала аккуратной стопкой ее утренняя одежда. Джинсы, майка. Стоп, а что тут делает вчерашний лифчик, хотелось бы знать? И где ее телефон? Телефон лежал на тумбочке, рядом с ключом от номера. Кто-то, видимо, тот, кто доставил ее сюда, захватил из усадьбы еще и ее вещи. Что ж, тут все сходились, ничего странного. Наличие лифчика слегка настораживало, но только слегка. Может, его нашла прислуга и просто положила вместе с остальными ее вещами в ту кучку тряпок, что она оставила на кровати в спальне Серсеи? Тапок почему-то не было. Видимо, захватить обувь ее перевозчик забыл. И в этом тоже не было ничего странного. Но вот сумка? Для чего тому, кто принес ее сюда, понадобился ее баул с лекарствами? Может, он (или она) хотел посмотреть, есть ли у нее, чем лечить ссадину? Это было наиболее разумным объяснением.
Но на душе у Сансы было неспокойно. Она взглянула на телефон. Никаких пропущенных звонков не было.
Сансу не покидало чувство чьего-то присутствия, оно давило на нее, словно в темном углу затаился незримой тенью зловещий незнакомец и теперь смотрел на нее, мечущуюся по комнате. И ждал, ждал своего часа. Санса галопом пронеслась к шкафу, распахнула дверцы — там никого не было, только болтались на вешалке джинсы и внизу стояла вторая пара обуви — матерчатые кеды. Санса, боясь оглянуться, схватила в охапку кеды, подцепила с тумбочки ключ и рванула из номера в освещенный коридор. Позади тихо скрипнуло окно. Санса захлопнула дверь и прижалась к ней спиной, словно хотела не дать тому, что было позади, выбраться.
Слегка успокоившись, Санса пошла в холл, где стояли уголком красные диваны, окружившие стеклянный столик со старыми журналами для посетителей. В холле никого не было, даже стойка администратора пустовала. Санса плюхнулась на один из диванов, поджала под себя одну ногу и задумалась. Для того, чтобы перестать паниковать, стоило все же восстановить последовательность событий сегодняшнего дня.
Санса помнила все до того момента, как начала задремывать на лошади. Потом воспоминания начинали путаться. Она упала, там была какая-то птица, — лошадь сбежала… Она пошла искать кобылу и потом…
Санса грызла заусенец на большом пальце, едва замечая, что прокусила палец до крови. Там были двое. Тут возникло странное ощущение, что ее память раздвоилась: две параллельные линии событий переплетались и путались. Они хотели ее изнасиловать, — и это им удалось? Или нет? Как она оттуда сбежала? Санса машинально отметила про себя, что, кроме разорванного при падении пояса бриджей, никаких других настораживающих признаков не было. Значит, она таки смогла сбежать? Вопрос был в том, как? После были только отрывочные воспоминания, картинками выныривающие из глубины памяти.
Лошадь — это она помнит. Из леса она выбралась верхом. Но это была вроде не та кобыла, что раньше привезла ее туда. Она плакала, долго: об этом говорили опухшие глаза. И еще — черная грива лошади… да, это она тоже помнит.
Какая еще черная лошадь? И вспышкой — во всей этом шторме слез и страха — мужской силуэт на фоне выгоревшей травы. Лица она не видит…
И потом — провал, полный. Странные сны о замках и рыцарях. Потом этот безумный кошмар про руки, от которого она почему-то боялась пробудиться. Не просыпаться было дико важно — это ощущение Санса до сих пор буквально чувствовала кожей…
В общем, какая-то картина вырисовывалась, но она, как разбросанный по большой комнате паззл, кусочки которого затерялись под коврами и шкафами, зияла досадными прорехами, которые крайне мешали увидеть критические для общего понимания детали. Ну уж, что есть.