— Кайфуешь, детка?
Дэвид обернулся. Рядом с ним стоял Дэнни Ричардс, один из давних членов клуба.
Дэнни был из индейцев чероки. Одному дьяволу было известно, каким ветром его занесло в Денвер.
— Кайфую, Дэнни, — отозвался Дэвид и чокнулся с ним бутылкой. — Салют!
— Правильного мальчика ты нам подогнал, — Дэнни глотнул пива из бутылки. — Он шарит в мотоциклах, Дэйв. Действительно отлично шарит для столь юного создания, — Дэнни подмигнул ему. — Может быть, даже круче, чем ты.
— Может, — кивнул Дэвид. — Я не завидую, Дэн.
Дэнни положил руку Дэвиду на плечо и посмотрел ему в глаза.
— Он ведь не твоя сучка, Дэйви? — спросил он.
Дэвид сделал большой глоток из бутылки, после чего пододвинул к себе пепельницу и закурил.
— Нет, Дэн, — сказал он. — Не беспокойся.
— Ты явно предпочитаешь их девочкам.
— И что?
— И то, — Дэнни тоже закурил и посмотрел на Патрика, который в данный момент продолжал свой рассказ о традициях индейцев. После чего перевёл взгляд на Дэвида. — Ведь ты бы хотел, чтобы он ею был? Чтобы он был твоей сучкой? Разве не так, Дэйви?
— Пошёл ты, — Дэвид едва сдержался, чтобы не выпустить дым в лицо Дэнни.
— О, — засмеялся Дэнни. — Да тут дело, как я погляжу, серьёзное. Ты не просто хочешь его в роли одной из своих сучек с яйцами, Дэйв. Наш мальчик влюбился.
— Дэн, тебе нельзя пить, — ответил Дэвид, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. — Организм индейцев не воспринимает алкоголь. Они очень быстро спиваются, — Дэвид в шутку пихнул Дэнни локтем. — Ты хренов алкоголик, Дэнни, хотя тебе ещё нет и тридцати.
— Скажи ему правду, — сказал Дэнни, нарочито игнорируя последнюю реплику Дэвида. — Индейцы другие, Дэйв. Тебе нравятся мужчины, но втайне ты ненавидишь себя за это. Потому что эта твоя Тора запрещает это. И ты чувствуешь себя грязным, Дэйви. Грязным и гадким.
— Мне плевать на Тору, Дэн. Я триста лет не был в синагоге.
— Знаю. Но тем не менее. Тебя так воспитывали. Это так просто из башки не выкинуть, — Дэнни чокнулся с Дэвидом бутылкой. — Он другой, Дэйви. Так что не бойся ничего.
— Ты, что ли, тоже по мальчикам? — Дэвид затушил окурок от сигареты в пепельнице и тут же закурил новую.
Дэнни тихо рассмеялся.
— Нет, детка. Я натурал. Просто знаю, о чём говорю. Индейцы по сути во многом одинаковы. Хоть и племена разные.
— Учту, — кивнул Дэвид.
Он взглянул на Патрика, сидящего за столиком в окружении их теперь уже общих друзей-байкеров. Последние, не отрываясь, смотрели на него. Сейчас Патрик, несмотря на потрясающее портретное сходство, напоминал никак не Джима Моррисона, а какого-то индейского вождя.
Дэвид отвернулся и выпустил дым в сторону.
— Не нервничай, детка, — голос Дэнни вернул его в реальность. — Я же сказал тебе.
— Иди проспись, Дэнни, — сказал Дэвид и так резко раздавил окурок в пепельнице, что обжёг палец.
[1]Отсылка к серии фильмов ужасов «Пила».
========== Шон ==========
Они стали «чем-то большим, чем просто друзья» после того самого вечера.
Сами не зная, как это назвать, они, казалось, нарочито подчёркивали свою дружбу на словах. «Мы же друзья, Дэйв. — Само собой, Пат». «Будь другом». «Познакомьтесь, это Патрик, мой самый лучший друг». Со стороны практически ничего не изменилось. Патрик продолжал дружить и общаться с «Ангелами дорог». В нём появилась некая раскованность, которой не было раньше, и Дэвид втайне гордился этим, чувствуя свою тайную причастность к переменам, произошедшим в друге. Никто ничего не замечал. Разве что Дэнни Ричардс, индеец чероки, порой как-то странно улыбался, глядя на них двоих, но Патрик убеждал себя, что ему показалось.
Они продолжали разъезжать вдвоём по трассе. Время от времени напивались вместе, и Патрик втайне ждал того самого момента, когда алкоголь ударит Дэвиду в голову, и глаза-льдинки покроются томной поволокой. Сам он к тому моменту, как правило, бывал уже настолько пьян, что был готов на что угодно («индейцам нельзя пить, Пат, сколько раз я говорил тебе»), и ему было плевать на всё.
Дэвид, плечи которого были покрыты татуировками довольно агрессивного вида, настойчиво уговаривал Патрика сделать себе что-нибудь подобное («ты же член клуба, детка, давай же, будешь выглядеть, как настоящий байкер»). В итоге Патрик сдался и сделал себе цветную татуировку на плече в виде ящерицы с короной. «Ангелы», которые называли его не иначе как Лизард Кинг, пришли в полный восторг. Особенно громко восторгался всё тот же Дэнни Ричардс.
После знакомства с Райхманом-старшим Патрик ощутил дискомфорт, но ненадолго. Когда они были на людях, над ним довлели стереотипы европейской цивилизации; когда же они оставались наедине — он моментально перевоплощался в индейца, свободного от предрассудков.
Они никогда не говорили друг другу о своей любви; Дэвид — потому, что втайне ужасно боялся привязанностей, Патрик — потому, что считал, что слова тут излишни. Почему обязательно выражать свои чувства словами? Чушь. Он умел говорить о своей любви иначе.
Как и Дэвид.
Им не нужны были слова. Не нужны были пылкие объяснения и клятвы.
Ни один из них не давал никаких обещаний. И не требовал их от другого.
Они просто были вместе.
И этого было достаточно.
Обоим.
*
В отличие от Дэвида, жившего в одиночестве (если не считать его любимца Мозеса) в квартире, доставшейся от матери, Патрик жил с отцом, мачехой и двумя маленькими сёстрами.
К сёстрам он был довольно индифферентен. Они не вызывали у Патрика ни пламенной любви, ни жгучей ненависти. Обе они — и старшая Марта, и младшая Морин — были довольно милы. Иногда Патрик помогал им нарисовать какую-нибудь картинку, от чего девочки приходили в восторг. Его мачеха Кристин была на десять лет моложе отца. Патрика она не любила, при случае называла за глаза «индейским отродьем» и «дикарём», но была свято уверена, что пасынок об этом не знает, и в глаза демонстрировала самые что ни на есть светлые чувства. К этому Патрик относился спокойно. Лицемерие — неотъемлемая часть цивилизации белых американцев. Только и всего.
Патрик жил в комнате, удалённой от остальных. Его это устраивало. Он никому не мешал, и ему не мешал никто.
Друзей к себе домой он никогда не приглашал. Они обычно прощались у ворот. Но он был уверен, что отец их видел.
Однажды днём, когда Патрик уже собирался уходить, к нему зашёл отец.
— Ты сегодня не спустился к завтраку, — сказал он. Явно просто, чтобы что-то сказать. — Я не стал тебя будить. Как-никак суббота.
Патрик лишь кивнул в ответ.
— Ты сошёлся с местным байк-клубом, как я погляжу, — продолжил отец.
— Да, пап. Они классные ребята. Правда.
— Верю, — отозвался отец.
Патрик улыбнулся. Шон О’Хара в своё время был любителем погонять на мотоцикле. По выходным он был не прочь выпить пива и как следует оттянуться. «Ангелы» ему бы непременно понравились.
— Видел, они к тебе приезжали, — продолжил отец. — Мог бы пригласить их в дом. Я бы угостил их пивом.
Патрик тихо усмехнулся.
— Не думаю, что Кристин бы понравилась твоя идея, пап, — сказал он.
— Ну почему же, — Шон явно стушевался. — Ты ведь мой сын. Мне же интересно, с кем ты общаешься, дружишь и всё такое.
— Пап, мне надо идти, — сказал Патрик, взглянув на часы. — Мы хотели прокатиться с Дэйвом, и…
— Дэйв — это тот высокий белокурый мальчик с тяжёлым подбородком и холодными глазами? — улыбнулся отец.
Патрик улыбнулся в ответ. После того, как Шон оставил службу в полиции, он занялся написанием детективов паршивого качества. Детективы кишели такого рода описаниями и ужасно нравились девушкам, тащившимся от «крутых парней».
— Невероятно точное описание, пап, — кивнул он.
— Это ведь мальчик Райхмана, да? — отец отвернулся к окну и посмотрел куда-то вдаль. После чего снова повернулся к Патрику. — Сэма Райхмана, адвоката?
— Да, это его сын.
Шон подошёл к сыну вплотную и посмотрел ему в глаза. После чего опустился на стул.
— Не связывался бы ты с этим семейством, Пат, — сказал он.
— Почему это?
Шон О’Хара сложил руки в замок и покачал головой:
— Нехороший он человек, Пат, — произнёс он. — Сэм Райхман. Совсем нехороший.
— Почему ты так говоришь?
Шон откинулся на спинку стула:
— Возможно, мне не стоит говорить этого, Пат. Но я, так уж и быть, скажу. Это случилось давно. Я тогда ещё служил в полиции. Когда погибла дочь Райхмана. Она была больна… бедняжка.
— Я знаю, — отозвался Патрик. — У неё был ДЦП. Дэйв мне рассказывал. Она погибла во время пожара. Какой-то псих поджог устроил.
Он предпочёл умолчать о том, что на днях был в доме Райхмана-старшего, и последний даже обещал ему помочь устроить выставку. Шону это точно не понравилось бы.
— Так вот, Пат. Когда погибла дочь Сэма, по Денверу поползли слухи. В деле о гибели Эстер — так звали бедную девочку — была масса нестыковок. Например — то, что главный подозреваемый ни с того, ни с сего вдруг резко признал свою вину, хотя у него было железное алиби. Но кому-то явно было выгодно как можно быстрее посадить этого типа и закрыть дело, — Шон взглянул на Патрика. — Сечёшь?
— Отец, ты хочешь сказать, что Сэм мог…
— Слушай дальше, — продолжил Шон. — Спустя несколько месяцев жена Райхмана утонула в ванне. Следствие пришло к выводу, что это был несчастный случай. Хотя по всем признакам это было самоубийство… или хуже того…
— Убийство? — уточнил Патрик.
— Не исключено, — кивнул Шон. — Дело опять же быстренько закрыли.
— Пап, — покачал головой Патрик. — Не думаешь же ты всерьёз, что один из самых известных адвокатов Денвера отправил на тот свет добрую половину своей семьи?
— Как знать, — отозвался Шон. — Я за то время, пока служил, всякого насмотрелся, Пат. Так что держался бы ты от этого красавчика подальше.
— Даже если Сэм Райхман действительно такой гад, как ты говоришь, — произнёс Патрик, — при чём тут Дэйв?
— Яблоко от яблони, — начал, было, Шон, но Патрик перебил его:
— Сын за отца не отвечает, папа.
— Пойми меня правильно, Пат. Возможно, мальчик и не плох. Райхман своего сына не выносит, это давно известно. А раз так — вероятно, мальчишка стоящий. Просто не хочется мне, чтобы ты с этими жидами якшался, сынок.
— Не будь расистом, отец.
— Я не расист. И ты это знаешь.
— Антисемитизм — тот же расизм. Только по отношению к конкретной нации, — Патрик взглянул отцу в глаза. — Зря ты так.
— Он пьёт, курит, гоняет на байке, ржёт в голос над теми, кто по субботам ходит в синагогу, — заулыбался Шон. — И каким-то образом умудряется при всём при этом блестяще учиться, — в ответ на изумлённый взгляд сына он добавил: — Не удивляйся. Я всё же бывший полицейский. Мне ведь интересно, с кем ты общаешься.
Патрик покачал головой:
— Пап. Он очень добрый, честный и хороший. И мне совершенно плевать, какой у него отец. А сейчас извини, мне идти надо.
Шон улыбнулся одними губами и поднялся со стула.
— Весь в свою мать, — сказал он и, кивнув Патрику напоследок, вышел из комнаты.
========== Дэвид ==========
Дэвид Айзек Райхман появился на свет в элитной клинике Денвера в ночь с первого на второе ноября, ознаменовав своё явление этому миру таким громким криком, что акушерка чуть было не выронила младенца из рук. Роды были тяжёлыми, и, если бы не достижения современной медицины, его мать Рейчел, вероятно, отдала бы богу душу. «Дети, рождённые под знаком Скорпиона, нередко своим появлением отнимают жизнь у матери», — так сказала ей тогда одна помешанная на гороскопах медсестра. Рейчел лишь вымученно улыбнулась в ответ. Воспитанная в иудаизме, она была приучена чтить одного лишь Господа, а астрологию считать лжеучением. Но в споры предпочитала не ввязываться. Вместо этого Рейчел попросила дать ей взглянуть на сына. Как только ей поднесли малыша, Рейчел поразилась тому, какие интересные глаза были у ребёнка. Светло-голубые, почти прозрачные, они казались поразительно холодными. Почти ледяными. Рейчел вдруг подумала, что именно такие глаза должны были бы быть у Снежной Королевы, если бы она действительно существовала. Почему-то она вдруг испугалась, что ребёнок с такими глазами может вполне оказаться слепым.
— Ну что вы, миссис Райхман, — сказал ей врач в ответ на её опасения. — Цвет глаз у детей может меняться несколько раз, пока они не вырастут. А уж у младенцев меняется почти всегда. Глаза слепых людей выглядят совсем не так, уверяю вас.
Рейчел ничего не ответила, глядя в поразительно светлые, «ледяные» глаза своего сына. Отчего-то она была уверена, что их цвет не изменится.
Она твёрдо решила назвать своего первенца Дэвид, что вызвало негодование у Сэма: он давно определился, что назовёт сына Айзек, в честь своего отца. Но это был один их тех редких случаев, когда Рейчел проявила невиданное упорство. Она решила, что её сын непременно будет Дэвидом, и так отчаянно настаивала на этом, что Сэм в итоге сдался. Поставив лишь одно условие: вторым именем ребёнка будет Айзек. С этим Рейчел решила не спорить.
Не познавшая до конца материнской и отцовской любви, выросшая в очень холодной и консервативной семье, Рейчел полюбила своего первенца настолько горячо, словно пыталась отдать ему всю ту любовь, которой сама в детстве была лишена. Рождение второго ребёнка — страдающей тяжёлым недугом девочки — подкосило Рейчел и вынудило переключить практически всё внимание на больную дочь. Но в душе она продолжала любить своего первенца всё той же до безумия преданной материнской любовью.
Она поддерживала все увлечения сына. Ребёнок оказался левшой, и Сэм изъявил желание его переучить.
«Левши — дети Сатаны, Рейчел», — сказал он, но Рейчел лишь рассмеялась. «Что ты говоришь Сэм, мы ведь живём не в Средневековье», — ответила она мужу, после чего начала так яростно отстаивать право ребёнка пользоваться той рукой, какой ему удобно, что Сэм был вынужден ретироваться. Заметив у ребёнка выраженный интерес к лепке из пластилина, Рейчел купила ему набор из цветной глины, справедливо рассудив, что лепить из глины интереснее. Она убедила Сэма разрешить записать сына в секцию кикбоксинга, заявив, что не видит в этом особого вреда и что нигде не сказано, что занятия кикбоксингом противоречат Торе. Чтобы Сэм окончательно сдался, Рейчел даже пошла к раввину, который, подумав, в итоге пришёл к выводу, что Тора не запрещает заниматься кикбоксингом. «Спасибо, мама, ты лучшая!» — воскликнул тогда семилетний Дэвид, бросившись ей на шею. Рейчел посмотрела в глаза сына, которые по-прежнему были такими же прозрачно-голубыми, и улыбнулась в ответ.
— Я всегда поддержу тебя, Дэйви, — сказала она и поцеловала мальчика в лоб. — Всегда. Помни об этом.
День, когда погибла Рейчел, стал знаковым днём для обоих Райхманов — отца и сына. Сразу после её смерти между Сэмом Райхманом, одним из самых известных адвокатов Денвера, и его десятилетним сыном разразилась холодная война. Именно тогда Дэвид понял, что остался один на один с властным и не терпящим никаких возражений отцом, от которого его некому было больше защищать.
Сэм Райхман давил на сына, как мог. Желание вылепить его по своему образу и подобию овладело Сэмом настолько яростно, что он использовал любые приёмы: от психологического давления до физического воздействия. Однажды он ударил сына так сильно, что едва не сломал ему челюсть.
Но мальчик оказался настойчивым и волевым. Давление и агрессия со стороны отца лишь разжигали в нём желание делать по-своему. Несмотря на стремление отца запихнуть его на юридический факультет, после окончания школы он поступил в бакалавриат искусств Университета Колорадо на отделение скульптуры, что вызвало шоковое состояние у Сэма. Добропорядочный иудей не может быть каким-то там скульптором, у него должно быть более серьёзное занятие. Сэм видел своего сына юристом или, на худой конец, бухгалтером, но только не скульптором. «Это вообще не профессия, Дэйв, это полная ерунда!» Сэм орал, хватался за сердце, обзывал сына идиотом, дебилом и даже в сердцах назвал его свиньёй[1]. Ничего не действовало. Дэвид упорно поступал по-своему и не желал никого слушать. Тем более, отца.