*
– Господи, я сейчас скончаюсь, – тихо взвыл Ховард, откидывая голову назад. Келли, казалось, и вовсе задремала на стуле рядом, уткнувшись лбом в сложенные на столе руки. Эти чёртовы конференц-залы.
– Лиам, вы так и не сказали главного, – заметила миссис Харрингтон, вовсе не слыша, как несчастный «подопытный» студент проворчал «я вообще не это имел в виду».
Женщина лишь продолжала нудеть, будто абсолютно не понимая аргументов, предоставляемых студентом, снова и снова поправляла его, и это настолько раздражало, что Доминик делал всю письменную работу, лишь бы только она не говорила с ним, забыла о его существовании и не вспоминала про него больше никогда.
– Как вы думаете, велика ли роль повторного тестирования в самоопределении учеников? – миссис Харрингтон поправила свои каштановые кудри, затем черкнула что-то у себя в блокноте.
Доминику было абсолютно наплевать на это – в конце концов, была методика преподавания языка, чтобы обсуждать подобные вещи. Спустя ещё пять минут Харрингтон загадочно улыбнулась, доставая какие-то листики из большой серой папки.
– А сейчас мы, пожалуй, выполним ещё парочку заданий на условные предложения.
– Кажется, я только что перестал верить в Бога, – прошептал Доминик, вызывая смешки у Келли и ещё пары студентов.
– Мистер Ховард, – преподаватель обратила на него взгляд своих карих глаз. Доминик ненавидел карие глаза. – Прошу, напишите образец на доске.
Она отдала листики сидящим ближе всех, а Доминик нехотя поднялся, чтобы услышать звонок.
– Что ж, в следующий раз, – женщина усмехнулась, снимая очки и в очередной раз окидывая Ховарда своим индифферентным взглядом. Ему всегда казалось, что он её раздражает своей нон галантностью, но ему было более чем наплевать на всё, кроме зачёта по предмету. – Лекция три, практикум пять, разберитесь хорошенько. Все помним, когда зачёт? – ожидающие с собранными сумками студенты устало промычали. – Можете идти.
И снова посыпалось множество прощаний и вялых благодарностей за практикум, который был настолько скучным, что становилось абсолютно невыносимо от подавляющей тишины в небольшом кабинете, где избежать внимания преподавателя практически не удавалось. Стоило учитывать и то, что на паре было не больше двадцати человек, потому как предмет считался практическим по направленности.
Доминик потянулся в дверном проёме, покидая кабинет одним из последних – собственные мысли утомляли в тот день куда больше спокойной как удав миссис Харрингтон. К счастью, потерпеть оставалось до последнего экзамена, и тогда уж точно можно было сосредоточиться на культурологии, методике и прочих теоретических, просто ходить на лекции и не беспокоиться о посещении практикумов, которые давно уже считались чистой формальностью.
Никого не стесняясь, он вытянул из сумки сигареты и запихнул их в карман, а Келли лишь покосилась в его сторону, с недовольством кряхтя, пока поднималась на ноги. Она пыталась смягчить отзвук своих небольших каблуков в общей тишине, миссис Харрингтон уже стояла у двери с ключами. Схватив вещи, Келли выбежала из аудитории первой, по-детски прячась от злой ведьмы, уходящей в направлении другого корпуса, за Ховардом.
– Какая же она… – утомленно вздохнул Доминик, так и не сумев подобрать нужное выражение.
– Монотонная, – фыркнула Келли.
– Ты всегда понимаешь, что я хочу сказать, – одобрил он выбор слова. – И ужасно чопорная. Вещь в себе, чёрт возьми, никогда ничего не слышит.
– А ты что же, будешь таким же дерзким бутоном как Грейс, мистер Ховард?
– А как же. Иначе скучно, – он нырнул под лестницу, лавируя между поднимающимися наверх людьми.
– Чем обусловлен твой выбор? МакСтивен обходится тем, что напускает на себя серьёзный вид, а мистер Беллами уничижает взглядом. У Грейс методика «десять раз повторю, вдруг не тупые», а Чилли… – она продолжала список до бесконечности долго, как показалось Ховарду, пока они не остановились перед огромным, тянущимся далеко вправо по стене, стендом с изменениями.
В таблицах были предметы, предназначенные для каждого курса, и списки преподавателей, которые согласились читать лекции по той или иной дисциплине определённое количество часов. Точно такие же висели в здании администрации, только там на каждого преподавателя под чертой были перечислены часы лекций и туториалов. Расписание же каждому курсу рассылали по почте на студенческий аккаунт; такой системы ещё не было, когда Ховард пошёл на первый курс, и уже начинало казаться, что он учится в этом университете целую вечность.
– Мистер Беллами! – Взвизгнула Келли. – Культурология! Второй год!
– Прекрати вопить, умоляю, – сморщил нос Доминик.
– Смотри, – она не могла устоять на месте, подпрыгивала и крутилась, пихая друга плечом. – Ты просто не знаешь, какой крутой он лектор.
– И не узнаю, – он снова возвёл глаза к белому высокому потолку. – Пойдём уже.
– Постой-ка, – она нахмурилась. – Грейс берёт отпускные на месяц, у тебя замена.
Доминика от такой новости малость встряхнуло. Счастье не поддавалось никакому осознанию, ведь болтать с этой язвой о жизни очень не хотелось, хотя её методика усмирения «подданных» симпатизировала (только лишь глубоко в душе). Доминик уставился с немым вопросом в глазах на галочку вместо её фамилии.
– Идём-ка, – он потащил её за локоть в сторону выхода.
– Ты куда? – возмутилась Келлс. – Я Крису обещала, что во втором корпусе через пятнадцать минут буду.
– Ладно, иди уже куда тебе нужно, – он склонился, чтобы получить мимолётный чмок в щёку. – Увидимся завтра.
Она счастливо кивнула и поспешила на лавочки, а Доминик, спешно выйдя из здания, тут же направился в небольшой административный корпус. Войдя в открытую дверь, он поразился, как они не задыхались в этом помещении. Преподаватели, ему абсолютно незнакомые, сидели за какими-то справочниками и личными делами, листали регистраторы или тихо переговаривались между собой. Со своего отделения он узнал только немолодую даму, что читала курс по истории педагогики, в остальном же никто и не обратил на него внимания, когда он подошёл к большой доске и начал выискивать там определённую фамилию. Она была в начале списка, потому пришлось привстать на носки ботинок, чтобы разглядеть, что было написано под римской цифрой два, которая означала семестр (триместр у бакалавриата).
«Мэттью Джеймс Беллами
Методика преподавания Немецкого языка
Методика преподавания Французского языка
Фонетика и устная практика Французского языка…»
Доминик мельком прикинул часы всех лекций и занятий, которыми руководил мистер Беллами. Мэттью Беллами. Около трёхсот часов за семестр. За один несчастный семестр.
Слегка опешив, Ховард продолжил просматривать нужную строку, пока на его плечо не опустилась чья-то рука.
– Мистер Ховард, могу ли я помочь, – голос МакСтивена нельзя было не узнать. Доминик, кроме того, что перепугался до чёртиков, остался весьма доволен тем, что у преподавателя была такая хорошая память на имена.
– Меня интересует социология, взгляните, пожалуйста, – притворившись дурачком, Доминик отвёл взгляд, чтобы не навлечь на свою голову лишних расспросов.
– Мой закадычный друг из племени методистов и рода духовных докторов, замена, шестнадцать часов, аудитория двести тридцать четыре во втором корпусе, – МакСтивен был высоким, ростом с Криса, наверное, так что ему не составило особого труда найти нужную ячейку.
Подавив смешок, Ховард вздохнул.
– Merci.
– И вам не хворать.
Студент прямо-таки чувствовал взгляд в спину, поэтому поспешил завернуть за территорию и закурить, прогуливаясь по на удивление сухому и даже слегка нагретому редким октябрьским солнцем асфальту. Судить о температуре можно было по исчезнувшим пятнам влаги от последнего дождя, которые обычно ещё долго собирали на дороге грязь и опавшие листья, но теперь погода баловала теплом и отсутствием вездесущей слякоти, а к вечеру становилось даже душно, пока солнце не пряталось за горизонт.
Даже не верилось, что мистера Беллами судьба вынуждала видеть не меньше, чем три раза в неделю. Не рассматривая эту перспективу по своему обыкновению, хотелось просто расслабиться, в конце концов, а не думать о том, как же найти к нему подход. Но как ещё было узнать, что же кроется за этими стёклами в тонкой оправе, вечными пиджаками и мягким перестуком туфель по гладкому полу аудиторий и коридоров?
Озадаченный, Доминик откинул недокуренную сигарету в попавшийся по дороге мусорный бак, поворачивая в сторону остановки. Мысли отказывались покидать его голову, даже когда он сам настоятельно пытался от них избавиться. Другая его сторона снова начала сопротивляться этому странному желанию познакомиться с преподавателем как с человеком, но думать целыми днями о своём кураторе было вовсе не в его характере.
========== О безразличии ==========
«Покорми Мартина. Ключ где обычно»
Одно входящее сообщение оторвало его от чтения. Выяснять, какие у них с Крисом были планы на этот вечер, куда уехал отец Келли, и почему она не удосужилась за два дня ни разу не заглянуть домой, совершенно не хотелось. Однако Доминик поборол собственную лень и поднялся с дивана, на котором провалялся полдня, почитывая всяких блоггеров из своего же университета. Столь увлекательная рефлексия, когда стоило бы писать семестровую работу по методике преподавания.
Мысли о судьбе человека с подобной профессией, отнюдь не самой популярной, одолевали каждого время от времени. Учителей всегда хватало, хотя некоторые небольшие города были исключением, но всё-таки за последнее столетие профессия перестала быть столь востребованной. Мантии профессоров, которые до сих пор хранились под слоями пыли где-то у них в шкафах, кисточки и дипломы – всё это осталось лишь формальностью, как и многое другое в Британии, и соблюдалось лишь ради приличий. Соблюдение приличий (как феномен) иногда выходило за рамки комфортного.
Среднестатистический человек уже давно перестал быть достаточно умным, чтобы эта организованность переходила в традиционную чопорность. Оставалась только внешняя составляющая, не без которой решалась судьба персоны. И счастье этому человеку, если он был «славный, воспитанный малый, великолепные манеры». Однако никто почему-то не говорил и не предупреждал заранее, что на работе от нанятых требуют способность горбатиться на благо общества, а не обходительно расспрашивать коллег о проведённом отпуске. И да, на удивление, немногие понимали это сами.
Во всех тоннах текста, написанного грамотно и не очень этими жалкими студентами в свои блоги, пытающимися изо всех сил выглядеть более опытными, чем являлись на самом деле, так и сквозила пафосная строгость. Но найти там действительно стоящие мысли не представлялось никакой возможности, потому Доминик и развлекал себя подобной лабудой, отвлекаясь от прочих обязанностей. Хотя и здесь он легко мог прикинуть парочку насущных проблем, которые требовали всестороннего подхода и стоили того, чтобы посвятить им серьезный пост.
Например, непостоянство документационной политики в частных школах, или полный разброд в обычных. Доминик учился в одной из последних, где старичок-директор удосуживался только составлять огромнейшие списки литературы и расписание факультативов по теории мировых искусств. В остальном же автономность доводила до хаоса умы местных учителей; некоторые сразу находились и улучали момент, чтобы преподавать наконец-то так, как им казалось верным, другие же совсем терялись без чёткого ориентира.
Как любил говорить МакСтивен, «учитель никогда не изрекает ложь, он лишь использует ситуативность». Лучше бы про это и писали, заумные и заученные девушки, которые настолько устали от школ и учёбы в университете, что начали пописывать в одинокий блог, который читало от силы человек двадцать, не больше, - в основном потому, что блог учителя, который «делится опытом», ни в коем случае не должен иметь на фоне картинку с котами.
Кстати говоря, о котах. Доминик лениво потянулся, наконец, и отправился на поиски своей байки, а заодно и телефона с наушниками. До жилища Келли было минут сорок пешком, так что он надёжно замотался шарфом, искренне надеясь, что корм для кота найдётся в одном из ящиков на кухне, и за ним не придётся лишний раз тащиться в магазин. Солнце всё ещё самонадеянно освещало горизонт, описывая в облаках фигурные пятна, какого-то гранатового, едва ли не кровавого цвета, но в основном уже значительно похолодало.
Доминик не любил котов. Он был слишком самодостаточным, чтобы иметь под боком настолько же самодостаточное существо. Да и вообще, он не был большим любителем животных, хотя в доме у Ховардов никогда не было мяса; его мама была вегетарианкой, а он не удручал себя подобными мыслями, как в детстве, так и переехав временно на учёбу в Плимут, – денег и так не было.
Несмотря на то, что большинство котов вызывало стойкое желание убрать этих хитрых тварей от себя подальше, для кота Келлс всегда можно было сделать исключение. Тот никогда не лез в открытую: лишь меланхолично поглощал свою еду, не утруждая себя утиранием ног первого попавшегося под лапы человека. Возможно потому, что Мартин уже был старичком – лет ему было не намного меньше, чем самой Келли. Этим-то, наверное, он и подкупал Доминика.
Часом позже, он сидел на кухонном стуле в чужой квартире и наблюдал за неспешно поглощающим свой ужин котом, который, как ни странно, наводил на совершенно иные мысли.
Опыт. Возраст. Вещи, которые вызывали наивысшее уважение. Он мог с чистой душой сказать про себя, что был слишком умен для своего возраста. Взрослые казались очаровательными, свободными, уверенными в себе, ещё когда ему было двенадцать. И он мечтал о таком же будущем, хотел вступить в него равноправным и имеющим достаточное количество прожитых лет за плечами.
Когда же наступил тот миг, который заставил его подумать «какого чёрта я здесь делаю за такую плату, пятый год», он уже не восхищался ничем, кроме своей живучести. Его лишали скидки на обучение (он был единственным ребёнком матери-одиночки, его старшая сестра, хоть и родная, никакого отношения к его маме не имела), его увольняли с работы, его заставляли участвовать в этих ужасных соревнованиях по волейболу, чтобы только было что писать в отчёте. Но первые два курса прошли, и сторонних проблем тут же поубавилось – вот только никто уже не вызывал в Ховарде желания подражать, достигать и обгонять.
До недавнего времени.
Тридцать два. Десять лет. Казалось бы, разрыв в одно неполное поколение.
Мартин лениво потянулся, затем прошествовал к Доминику и абсолютно бесстыдно взобрался по штанине его джинс к нему на колени, одним своим видом заставляя машинально погладить его по пушистому, светлому животу.