Все равно, что он брат. Не брат теперь вообще. Просто Итачи. Как ни боялся потерять Саске брата, но этого было не избежать. Либо ничто, либо это безумие.
Итачи, обхватив длинными тонкими пальцами узкие запястья брата, осторожно отодвинул того от себя, странным, почти больным взглядом вглядываясь в лицо Саске, который нервно сглотнул, смотря исподлобья немного по-детски виновато и осторожно, как будто на долю секунду позволил себе испугаться и усомниться, что сделал что-то не так.
— Что ты делаешь? — несмотря ни на что спокойно прозвучал голос Итачи. Саске хотелось рассмеяться: этот человек всегда останется собой, даже в такие моменты, когда сам Саске был способен потерять, да и уже потерял самообладание.
— Ты этого хотел, — фыркнул он, нервно поводя плечом. Его запястья до сих пор находились в тисках холодных пальцев брата. Итачи почему-то продолжал молчать, долгим и даже требовательным взглядом всматриваясь в глаза своего младшего брата.
— Да, но я не до конца верил в то, что ты согласишься. Попробуем, возможно, ни мне, ни тебе не понравится это, и мы забудем обо всем. Как давно ты живешь с этим?
— Когда дело касается тебя, нормальность и время перестают существовать.
— Я, правда, недооценил тебя. Прости.
— Как и всегда, — ответил Саске, пожал плечами, опять всматриваясь в лицо старшего брата. — Мне эти мысли и чувства всегда казались привычными и естественными. Я даже не задумывался о них. Я впервые задумался о них тогда, когда ты начал об этом говорить. Когда я увидел тебя с Изуми.
— Вот как. Понимаю.
— Скажи, мне только одно: ты же не хочешь пользоваться мной в своих целях? Я не позволю тебе этого. Никогда.
Итачи отрицательно покачал головой, отпуская руки брата. Тот автоматически начал потирать побелевшие запястья, удобнее усаживаясь на смятом футоне. Юкато, сбившись с нательной рубашкой, комом легло под ноги, но Саске этого не замечал: он смотрел, как Итачи скрещивает свои худые ноги в позе лотоса, руки — на груди, особенно высоко поднимая ее.
Темно, тепло, спокойно, душно, волнующе.
— Нет, ты даже в шутку не должен так думать. Ты немного меня не понял. Я объясню. Все люди в деревне и в клане подчинены своду правил и законов: для гражданских они не такие обширные, у шиноби намного больше ограничений, и тебе это известно. Главное ограничение — не быть человеком. Что это значит? Ты и так знаешь. Шиноби — это холодная и жестокая вещь, оружие для убийств, которому чужды жалость, страх, сомнения. Ты можешь предать своих товарищей, можешь умереть сам, но выполнить миссию и спасти деревню обязан. Я вижу, ты хочешь сказать, что я именно такой, но это не так. Я не такой. Я хотел быть таким, я думал, что это правильно, но я не такой, и это все неправильно. Я не могу быть идеальным шиноби. Я способен на обычное человеческое желание тепла и понимания. Да, я не такой, как остальные, моя сила невероятна для всех них, но все равно, меня что-то удерживает в рядах этих людей, и это «что-то» то, что я — человек. Я не так давно понял это, и это ужаснуло меня. Заставило меня понять себя и мир вокруг. Заставило меня понять тебя. Что я хочу, Саске? Ты знаешь, ведь раньше я хотел быть сильнейшим из шиноби, возможно, даже самим Хокаге. Мне льстило это — быть самым сильным, быть лучше всех. Как это смешно теперь. Теперь, когда я увидел нечто другое, мне кажется это мелочным, непостоянным, смешным, глупым. Зачем люди стремятся к пустой силе? Чтобы просто так погибнуть, не узнав той жизни, что скрывается рядом? Не узнав себя, не раскрыв себя, не раскрыв того, кто раскроет тебя? Саске, ты спас меня. Ты всегда спасал меня. Ты не дал мне стать шиноби, не дал совершить ошибку. Раньше я тебя за это не мог простить, а сейчас благодарен. И я хочу теперь спасти тебя, не дать тебе потеряться, позволить тебе увидеть мир, обрести силу. Я хочу вырваться из плена рамок и вырвать из них тебя. Я хочу стать собой, ведь я до конца не знаю, что представляю из себя на самом деле. Саске, я иногда не понимал, почему ты идешь за мной, когда я тебя прогоняю? Почему ты ищешь моего общества, хотя я почти всегда уходил, чтобы остаться наедине с самим собой? Но теперь я понял, и я хочу преодолеть запрет, который мешает нам, чтобы стать сильнее, чем сейчас, чтобы попробовать жизнь, сделать маленькую передышку.
Саске молчал.
Итачи, передохнув, продолжил, словно все его мысли больше не могли оставаться неподвижной массой:
— В этом клане меня ждет отвратительная участь: никто не разрешит мне ступить ни шагу, меня заставляют делать то, что я не желаю делать. Тебе такое бы понравилось? Я хочу стать сильным, чтобы разорвать все запреты, чтобы обрести впоследствии полную свободу к спокойной жизни шиноби. Связи уродливы, но одну из них я терять никогда не хотел. Меня нужна связь с тобой, потому что это единственная связь, которая меня никогда не отягощала. Ты поможешь мне выжить, а я помогу тебе. Я знаю, чего ты хочешь. Я дам тебе все, что ты хочешь.
— Выжить? Глупости, — Саске сдвинул брови. — То, о чем ты говоришь, бред. Ты простое и ясно выдаешь так, что кажется, это нечто страшное и серьезно. Признайся, что ты меня, как и я тебя, просто…
— Нет, это ты не понимаешь. Тебе это не понять. Ты не я. Ты не был проклятым куском поганого камня. Отныне, — Итачи протянул руку, касаясь кончика волос брата, — ты будешь мне нужен. Я стану сильным только с тобой и сделаю по-настоящему сильным тебя. Но я не пойду против твоей воли.
Саске, коротко кивнув, откинулся на футон, когда Итачи навис над ним, всматриваясь в его глаза. Он невесомо проводил своей рукой по руке младшего брата, приподнимал край рукава юкато и скользил выше, касаясь прохладной кожи на складке локтя. Нагнулся чуть ниже — не трогая горячее тело, вдохнул запах шеи Саске, поставив свои ноги по обе стороны его дрогнувших в коленях ног. Одной рукой зарылся в мягкие волосы, почувствовал, как ладонь Саске скользит уже под его юкато, дотрагиваясь до плоской груди, дразнящее медленно пробираясь ниже, к животу, но тут же Итачи перехватил его руку, вытаскивая из-под своей одежды. Лег рядом, едва касаясь сухими губами запястья и чувствуя, как младший брат закидывает на него одну из ног, обхватывая его голову свободной рукой.
— Нет, Саске, не сейчас.
— Почему же?
— Я не уверен в том, что с тобой будет все в порядке. Я хочу, чтобы даже если ты решил помочь мне, твоя честь и жизнь были в безопасности — это превыше всего для меня.
— Почему именно я среди всех них?
Итачи уткнулся носом в шею брата, проводя рукой линию вдоль его позвоночника, ощущая, как даже сквозь одежду вздрагивает Саске, прижимаясь ближе, стискивая в руках волосы старшего брата и тихо фыркая, коленом касаясь его паха.
— Мне не нужны узы, из-за минутной слабости которых я стану слабым. Женщины чужды мне, у них есть свойство привязывать к себе навсегда, чего я крайне не хочу. Только не еще одна связь. Ты же — мой брат. Моя кровь, моя часть. Я могу тебе доверять, ты часть моего прошлого, моей жизни, мы прожили и живем бок о бок в одном доме всю жизнь. Я знаю тебя. Ты силен. Ты хочешь того же. Я могу продолжать защищать тебя. Я хочу защищать тебя. Ты мой брат, и этим все сказано.
Саске сухо усмехнулся, откатываясь назад и привлекая за собой Итачи.
Что ж, мысли обо всем этом никогда не казались безумными, и это всегда удивляло Саске, но сейчас все стало ясным и понятным.
Почему Итачи прямо не скажет истинную причину?
Он просто запутался, запутался в том, чему его учили, и в том, что он ощущает. У него все смешалось, потерялась грань, та грань, на которой держатся все люди. В этой жизни никто не выживет без секунды того, когда можно все скинуть с себя, забыть о том, кто ты, и быть просто живым существом со своими чувствами. Итачи всегда обходился без этого, пока не понял, что сломается в итоге или умрет в собственной жестокости.
Саске видит его глаза, когда брат снова сухими губами ловит на его запястье бьющуюся в горячке жилку; когда ладонью забирается под ослабевший пояс юкато и осторожно, даже с робостью трогает горячие бедра младшего брата, в подсознательной и соскучившейся жажде желания того, чтобы его в ответ обняли сильнее.
Но вдруг Итачи замер, обняв плечи Саске и положив подбородок на свои руки, прикрывая глаза.
— Они меня ненавидят. Они все меня ненавидят. Я всегда думал, почему меня все так ненавидят? Я для них только вещь, которую используют. Меня уважают, но боятся и ненавидят. Клан Учиха никогда не любили, но меня особенно. Я привык к этому и не замечаю ненависть, я был всегда готов к ней, и она даже успокаивала меня, но мне интересно, почему, Саске? — шепот Итачи, быстрый, но четкий, опалял шею его брата. Тот, нахмурившись, молча слушал; когда старший брат затих, Саске осторожно перевернулся, укладываясь сверху на Итачи и упираясь локтями по обеим сторонам его головы.
Саске казалось, что он спит. Он всегда хотел дотронуться до Итачи, почувствовать, какая у него кожа, какие волосы, губы. Теперь под действием внутреннего безумия поцеловав его дрогнувшие веки и разметав в восторге по футону темные длинные волосы, Саске дрожал как ребенок, когда брат ласково обнимал его теплыми руками, осторожно, но крепко надавливал ладонями на лопатки. Дыхание его все-таки спокойное и живое, почти горячее. Саске внутренне сжался, подтираясь о щеку брата, поддавшись внезапному теплому порыву.
Он смутно подумал о том, что они не закрыли седзи. Вернее, прикрыли, но войти сюда мог кто угодно.
Саске сдавленно сглотнул, переплетая свои ноги и руки с Итачи; юкато вместе со спальной рубашкой задрались выше некуда, обнажая тело. Саске так много хотел сказать: сказать о том, что Итачи все-таки такой же теплый, мягкий и надежный, как и казалось раньше, что в нем нет холода и безразличия, как всегда. Хотел сказать, что он все-таки победил и превзошел в чем-то своего старшего брата, хотя бы в том, что оказался именно нужным ему в большей степени, а не наоборот; хотел сказать, что и без странных объяснений ясна сущность происходящего, но слова застряли в горле, а поток мыслей кидал все новые и новые фразы, говорить их просто нельзя было успеть. Потому Саске только жался ближе, обнимал, оплетал руками тело брата, как будто плетьми, и прижался губами к щеке, резко втягивая носом воздух.
— Брось, Итачи. Скрытый Лист недостоин тебя. Я все знаю, я видел. Ты хочешь, чтобы я помог тебе, да? Брат, я не оставлю тебя. Я помогу, не волнуйся. Я знаю, что это, когда у тебя ничего нет. Но в клане, родители, они же любят тебя. Как и все наши родственники, они горды тобой.
— Саске, — Итачи поднялся на локтях, сбрасывая брата опять на футон, немного помедлил, всматриваясь в Саске, но лег рядом, обхватывая его руку, — я, как и все сыновья, нужен для чести семьи, но не больше. Я — оружие, но не больше. Наследник, представитель — и на этом все. Здесь нет никакой гордости и любви тем более. Я чужой среди своих. И сам виноват, и они так же. Так сложились обстоятельства.
— Надо же, я думал, что знаю тебя, а я ничего не знаю о тебе. Такие мысли о родителях, как можно… а, впрочем, не думай об этом, брат, — Саске подвинулся ближе, прижимаясь лбом ко лбу Итачи, и зашептал, — тебе хватит меня?
— Я…
— Я хочу, чтобы тебе хватало меня. Ты же понимаешь, после всего ни себя, ни тебя я ни с кем не разделю.
— Ладно, — Итачи усмехнулся, отодвигая колено брата от своего паха, — просто спи, засыпай, завтра я скажу, что будет дальше. Мы все решим.
— Такое чувство, что у нас все по расчету взаимопомощи. Это так? Я больше ничего не значу?
Итачи внимательно смотрел в глаза брата.
— Я не буду врать. Я никогда никого не любил, наверное, даже родителей. Любовь та, о которой я слышал, и та, что я испытываю к ним, — разные вещи. Как я отношусь к тебе на самом деле? Уважаю. Испытываю к тебе глубоко внутри очень теплые родственные чувства, это правда. Я испытываю к тебе те чувства, которые не могу побороть. Все. Ты услышал, что хотел? Да, я испытываю к тебе странные чувства. Я не хочу называть это каким-либо словом. Я не люблю бросаться словами.
Саске со снисхождением во взгляде смотрел на Итачи.
Плевать, как брат и что называет. Слова не так важны, когда их суть одна и та же.
Всему придет время, всем нужным мыслям и решениям. А, впрочем, это было неважно. Не надо говорить, пусть делает, что считает нужным.
Саске поджал губы, обнимая Итачи за шею. Он с детства привык повиноваться старшему брату, сегодня не было исключением. Покорно закрыл глаза, отдавая свое полюбившееся брату запястье тому на растерзание, чувствуя, как сухие губы Итачи едва заметно касаются руки.
«Брат, ты ли это? Что ты такое, брат?».
Итачи, кто ты? Каким еще ты можешь быть? Кто бы мог подумать, что ты можешь оставить свою маску за пределами этого футона, этой комнаты, этого дома.
Ты и холоден со мной и горяч, безумен и спокоен, невменяем и хладнокровен.
Сумасшедший и рассудительный.
Сколько лиц, и все ты, мой брат.
Ты мечтал об этом? Мечтал о своем спасении, о побеге из калейдоскопа безжалостной жизни шиноби? Так вот она, жизнь за пределами строя Конохи. Нравится? Наслаждайся.
Кусты в саду зашуршали под ветром, продувая комнату, но Саске не было холодно. Ему было жарко, он, наоборот, пытался обнаженной ногой поймать прохладный ветер, брат, не отпуская от себя, только еще больше распалял кожу.
Время, не иди так быстро. Пощади нас, время. Мы еще неопытные и глупые, мы еще такие ничтожные по сравнению с твоим могуществом. Ты — Вселенная, ты — все, а мы лишь песчинки, соломинки, прах, пепел, ничто на твоем фоне, в твоем течении, которое кто-то обозвал красивым и громким словом — жизнь.
Саске тихо рассмеялся, когда Итачи начал осторожно перебирать его пряди волос, пропуская их между пальцев.
— Что? — голос брата донесся как сквозь воду.
— Ничего. Продолжай.
Итачи не стал продолжать. Он, перевернувшись на спину, обнял одной рукой брата, с неким удовлетворением чувствуя, как тот прижимается ближе. С одной стороны было странно чувствовать кого-то рядом, а с другой стороны — неописуемо тепло.
Хорошо это или плохо, Итачи уже наверняка не знал. Он пытался раствориться в ощущении того, как Саске свернулся клубком под его боком, тихо засопев в юкато брата. Итачи не знал, радоваться этому или нет, ведь такие отношения вопреки ожиданиям могут сделать и Саске слабым, и его самого.
Или все-таки сильным?
Сила, где тебя больше? В тренировках или в тебе, Саске, в растворении хоть на одно мгновение в твоей жизни? Как ты думаешь, маленький брат?
Ты мудрый, мой Саске. Я глуп, я делаю ошибки, я плачý за них, делая новые ошибки, в итоге ты расплачиваешься за их последствия. Прости, но я уже нырнул в топь, из которой не выйду даже после смерти.
Но я счастлив, когда я с тобой. Большего мне не надо было. И мне неважно, что это. Неважно, как ты и я это называем.
Слабость, сила.
День, ночь.
Холод, тепло.
Ненависть, любовь.
Жизнь, смерть.
Вечность, миг.
***
Громкий шум проехавшей по дороге телеги и грубый крик крестьянина гулкими всплесками отдались по улице в клане Учиха, пробираясь отдаленными отголосками и урывками затихающих в утренней тишине звуков в дома.
В комнате Итачи до сих пор были открыты седзи в сад, посеревший от плотного и гнетущего все живое существо давления плотных дождевых туч на небе. Роса влажным покрывалом покоилась на траве; в кустах и в небольших деревцах снова зашумел порывистый и чересчур холодный для жаркого лета ветер; все вокруг на какую-то минуту затихло, повисло в мертвой тишине, пока о деревянную крышу не ударили первые капли долгожданного дождя.
Мелкие и косые, они начали осторожно шуршать в траве, бить по твердым, насыщенно-зеленым, почти уже темным листьям кустов; цветы на тонких стеблях задрожали, пускаясь в танец под каждой каплей, небольшой уголок татами промок, когда дождь, усилившись и зазвенев сильнее, начал закрадываться в комнату.
Природа и все живые существа вокруг, несмотря на то, что им пришлось найти себе укрытие во время бурного летнего ливня, радовались воде, которая разобьет длительную засуху, заполнит реки, напоит зверей и птиц, растений, и голод, возможно, не будет грозить ни скоту, ни людям.