Саске отличался от остальных людей с рождения: был слишком сильным. Его взгляд это не раз подтверждал.
Иногда Итачи думал, что для жизни ему нужна рядом сила большая, чем своя. Да, возможно, им до сих пор владело безудержное желание, преследующее его с детства, — стать сильнее. Превзойти, пересечь, испить себя до дна, но что потом? Зачем? Для чего? Но когда внезапно понимаешь, что рядом есть нечто, что сильнее тебя, нечто, что пульсирует в молодых венах, нечто, что может снова разжечь в тебе огонь и позволить жить дальше, позволить дальше испивать себя — тогда Итачи понял, что ему нужна сила его брата, чтобы в его жизни появилась жизнь.
Возможно, он ошибался, объясняя все именно так. Конечно, он ошибался, но не имел права думать иначе.
Ведь для шиноби признать что-то большее, другое — это означает стать слабым. А слабость для шиноби — смерть.
На многое лучше закрыть глаза.
На то, что Итачи, несомненно, проявляет интерес к Саске больше, чем к собственной жизни, и готов по-дурацки покровительствовать ему, обеспечивая и защиту, и почву для роста.
На то, что вечные преграды в общении кажутся неприятными.
На то, что иногда приходится спать на одном футоне, чтобы оставить деньги на более приличный ужин.
Никто из них двоих не обращал внимания на странность некоторых поступков, для них это было правильным.
Саске встал с лавки, убирая кунай и поправляя любимую катану, верную спутницу в каждом сражении. Он окинул равнодушным взглядом Итачи, который последовал примеру брата, оправляя свою грязную и пыльную льняную одежду.
— Что странного? — повторил Саске. Он прищурился, начиная идти рядом с Итачи по дороге, вдоль которой неслось облачко пыли. — Мы с тобой так не делали, поэтому это кажется странным.
— А может, все наоборот? — уголком губ усмехнулся Итачи, прищуривая глаза, когда пыль начала щипать их. — Может, это мы странные?
Саске ничего не ответил. Он безотрывно следил взглядом за точкой на горизонте, которая именовалась деревней Конохой, одной из Пяти Великих деревень. Как только дом замаячил перед глазами, Саске почему-то спокойно вздохнул, вновь расслабляясь и переводя взгляд на старшего брата.
— Нет, — уже более осмысленно покачал он головой. — Это они все же странные. А теперь, может, прибавим шагу, а то так до заката не дойдем? — Саске ускорился, поднимая пыль на дороге под быстрым шагом своих ног.
***
Квартал клана Учиха стоял отдельно от основного массива деревни, как будто намеренно отчужденно, отстраненно от него. Это был самый сильный и старый клан Конохи, драгоценностями которого были братья Учиха. Несомненно, и в деревне, и в клане Итачи ставили выше его младшего брата, поскольку он был сильнее, быстрее выучился, да и просто был наследником клана Учиха, главой которого являлся отец обоих братьев, Учиха Фугаку.
Фугаку безмерно гордился своими сыновьями; они были не только гордостью семьи и клана, но еще и деревни. Итачи, как наследник своего отца, был его правой рукой, посвященной во все тайны жизни клана Учиха. Восхищенные рассказы людей о том, что старший сын главной семьи Учиха закончил Академию за один год, невероятно тешили самолюбие Фугаку. Но если раньше Итачи был единственной гордостью главы Учиха, то сейчас к нему присоединился и Саске, наконец-то окрепший и окончательно выросший как человек и как, в первую очередь, шиноби.
Ценность и богатство семьи измерялось не деньгами, не приданым дочерей, а сыновьями, и Микото с Фугаку гордились тем, что смогли произвести на свет и вырастить таких детей, за которых можно было гордиться, на которых можно было во всем положиться, понадеяться и просто доверять.
После каждой миссии братья Учиха по семейной традиции первым делом отчитывались перед отцом, как и сейчас. Еще в грязной одежде, порванной и посеревшей от пыли и сражения, с мелкими царапинами на руках Саске и Итачи сидели строго на пятках, положив ладони на колени, и, выпрямившись, смотрели на своего отца, высоко подняв головы. Фугаку так же сидел напротив, рядом с ним была Микото, с облегчением и беспокойством разглядывая сыновей, но материнские чувства при этом она умело скрывала, поэтому взгляд ее казался несколько сухим.
Братья как всегда молчали, их дело было сделано, все вопросы задавал отец. Он сидел в темно-зеленом домашнем юкато с протертым воротничком, посветлевшим от времени. Его сейчас спокойное и довольное лицо, чаще всего напряженное и строгое, застыло в чувстве гордости, когда он своим взглядом медленно и придирчиво оглядывал сыновей. Под глазами Фугаку с возрастом легли морщины, вдоль носа тянулись еще две, как у Итачи. Как главе клана ему приходилось быть в курсе всех мельчайших событий жизни деревни, чтобы потом с толком использовать это для Учиха. Ответственность, ответственность и еще раз ответственность — все, чем жил Учиха Фугаку.
Наконец, прикрыв глаза и неожиданно радостно улыбнувшись, он прервал тишину:
— Что и следовало ожидать от моих сыновей. Саске, Итачи, я горд и доволен вами.
— Да, отец, — поклонившись, тут же учтиво ответил Саске, глубоко в душе не зная, куда девать себя от охватившей его эйфории — торжества самолюбия.
Он всегда стремился быть предметом гордости для клана, для отца, для матери, для Итачи и не скрывал того. Его постоянно подстрекали успехами брата, и Саске прикладывал все усилия, чтобы быть если не наравне, то по плечо старшему из сыновей семьи. Сейчас слова отца, сказанные при матери, при Итачи, вызывали в Саске смесь смятения и горячей радости. Он с восторгом каждый раз слушал их, ему хотелось пойти и еще раз доказать то, что он может считать себя сыном Фугаку, братом Итачи и частью своего клана, потешить свое самолюбие — да, почему нет? В глазах Саске, час назад холодно-равнодушных, били уверенность и сила, переполнявшие его через край. Он мельком взглянул на Итачи, ухмыльнувшись в присутствии отца лишь краешком губ.
«Не все тебе, Итачи».
Тот как всегда реагировал более спокойно. Но, замечая, как брат искренне радуется, он не мог не улыбнуться в ответ, но эта улыбка была послана даже не Саске, а его пронзительно-незнакомой ему самому почти детской наивности.
— Саске, — Фугаку скрестил руки на груди, смотря на младшего сына, — можешь идти. Мать тебя покормит, а потом отдохни, ты заслужил отдых. Мы с Итачи еще переговорим, и он скоро присоединится к твоему ужину.
Саске встал с татами (4), босыми ногами шлепнув по полу. Последний раз поклонился отцу, брату и подошел к задней отодвигаемой стене, которая служила выходом на веранду и, соответственно, на задний двор. Микото, проведя по плечу мужа рукой, встала следом за младшим сыном, ласково улыбнувшись и дотронувшись до его руки, когда нагнала. Они, что-то тихо шепнув друг другу, вместе вышли, снова закрывая проход.
Итачи остался наедине с отцом.
Он не любил сидеть так, друг напротив друга, и молчать, напряженно ожидая, что на этот раз скажет Фугаку: обычно в его известиях не было ничего радостного. Тот, по-прежнему скрестив руки на груди, молчал, серьезно разглядывая своего сына. Итачи мельком пробежался взглядом по белым стенам, по маленькому столику в углу и за неимением того, на чем можно было заострить свой взгляд, он, отдавая неуважение традициям (5), уставился в глаза отцу.
Тот поджал губы. Итачи всегда был особенным не только в плане его силы как шиноби, но и как человек. Его взгляд, невероятно холодный, отрешенный, непонятный родителям, а на отца иногда смотрящий напряженно и раздраженно, как будто бы предупреждал о том, что не стоит играть с ним.
Почему Итачи отгораживался ото всех вокруг? Фугаку тщетно ломал голову над этим, но объяснений у него так и не нашлось.
— Сегодня совет клана. Явись, причина тебе известна: снова Скрытый Лист.
— Да.
Между отцом и сыном ненадолго воцарилось молчание.
— Итачи, тебе двадцать два года, ты состоялся как шиноби, ты — наследник клана, которого я научил всему, что знаю сам. Мы с тобой уже говорили об этом, но пришло время для более серьезных разговоров. Я думаю, тебе пора бы задуматься о том, чтобы привести в дом жену, некоторые твои ровесники уже давно обзавелись детьми.
— Я не считаю, что пора об этом думать, отец.
Итачи едва хватало на выдержку перед традициями. Он своим холодным взглядом, направленным прямо в глаза отцу, ясно давал понять, что его эта информация не интересует и не представляет для него ценности. Как раз таки отношения с кем-либо и были для него непозволительным грузом, даже не давление деревни и клана.
Фугаку нахмурился. Он не любил, когда ему подобным образом высказывали свое несогласие, как, впрочем, вообще не любил возражения детей в свой адрес, но тем не менее всегда выслушивал их. Однако не в этот раз.
— Итачи, пойми, как ни бегай, рано или поздно это надо сделать. Ты — будущий глава клана, ты обязан…
— Я никому ничем не обязан, я уже давно отдал долги своим учителям и тем, кто помогал мне. Тем более, это дело не требует такой скороспелости, я еще не готов.
— Итачи, послушай меня. Ты в первую очередь обязан мне хотя бы своим рождением на этот свет. Я не понимаю, что у тебя на уме и к чему такие возражения. Это не должно быть новостью для тебя. Неужели ты думаешь, что я выберу для тебя нечто плохое?
Итачи пожал плечами, все так же холодно смотря на отца.
— Я лишь высказываю свое мнение.
— Я — твой родитель, где уважение?
— Уважение, клан, традиции… Вы все живете только этим и ради этого, вы не допускаете малейшего отступления от правил. Вы не разрешаете мне высказывать свое мнение, а это разве уважение ко мне? Разве я не могу принять участие в решении своей жизни и судьбы? Это разве не уважение к своим сыновьям?
— Глупец. Я думал, ты достаточно вырос, но ты еще просто мальчишка, не понимающий значения всего этого. Итак, сегодня я пригласил к нам по поводу вашего возвращения несколько влиятельных семей клана, одна из них будет с дочерью, Учихой Изуми (6). Я выбрал ее тебе в потенциальные жены и…
— Отец, вы даже уже выбрали за меня?
— Помолчи! Ты не даешь мне закончить. Ты просто познакомишься с ней, поговоришь. Может, она и мне не придется по вкусу, кто знает. Однако я думаю, что из такой хорошей семьи девушка должна быть достойная. Итачи, я не заставляю тебя делать это сейчас, я понимаю твое стремление быть свободным, но помолвленными вы должны быть. В конце концов, если она тебе не понравится, я дам тебе возможность самому выбрать жену, будь счастлив с той, которую выберешь, мы с матерью будем счастливы. Но Учиха Изуми — лучшее из того, что я нашел сам.
Итачи отвел глаза, челка упала на лоб. И отец, и сын молчали.
Нет, пора прекратить себе лгать.
Стать идеальным шиноби, стать самым сильным шиноби — нет, Итачи этого больше не хотел. Это уже не желание, а привычка, которая требвала, чтобы от нее избавились. Итачи уже смог преодолеть непреодолимый порог, шагнуть за черту; он уже не видел в этом смысла, жизни, существования, он устал, он испил себя, он опустел изнутри. Любой шиноби — идеальный убийца, без чувств и эмоций. Итачи отчасти был таким и даже не отчасти, а практически выжег все, что есть человеческого в нем. Но именно это «практически все» и вызывало секундную жалость, когда убиваешь своей рукой человека, так же защищающего честь своей деревни; вызывало удивление, когда младший брат говорил какую-нибудь глупость, как сегодня.
Злом, не дающим выжить шиноби как человеку, Итачи считал не людей, а традиции и законы.
Коноха была полна предрассудков, по которым жил и клан Учиха.
Их Итачи не мог понять.
Раньше Итачи этого не понимал, не придавал значения, гнался и бежал за славой. Но, оглянувшись вокруг себя со своего недосягаемого пьедестала, он вдруг увидел, что есть нечто другое, что для его пустоты ему нужно нечто другое, что у него есть это нечто другое, но его надо взять, его надо разбудить ото сна, в котором был и сам Итачи столько лет, — после этого он невольно устыдился своего совершенного уродства.
Итачи ничего не ответил отцу. Что делать, ему действительно нельзя дерзить, он все еще не только глава клана, но и семьи. Итачи встал с татами, его одежда тихо прошуршала, а он сам, едва опустив голову вниз, как в знак извинения и беспрекословного повиновения, только сказал:
— Да, отец.
***
Саске не стал пока заходить в купальню. Он только переоделся в свое домашнее юкато темно-синего цвета, помазал мазью порезы и мозоли на ногах, прошедших километры по пыльной дороге.
Саске не любил ходить на миссии совместно с другими шиноби Конохи. Он чувствовал себя стянуто и неуютно в обществе чужих людей, постоянно напрягался, хоть и не показывал этого. К каждому из команды он был подсознательно агрессивно настроен, от каждого ждал подвоха и не доверял на задании никому. Он просто пользовался их силами, выжидал удобный для себя и брата момент и наносил последний, самый разрушительный финальный удар.
Саске так и не научился работать в команде. Или он брал все на себя, или использовал других.
Мать поставила перед ним маленькую тарелку с рисом и мясом и налила в глиняную пиалу молоко, исподлобья наблюдая, как нахмурился Саске, пережевывая кусок предложенного ему обеда.
— А воды нет?
— У нас неделю назад вспыхнула эпидемия, отец пока запретил в клане пить воду, — кратко объяснила Микото, поставив кувшин обратно на столик.
Саске не любил молоко. Оно отдавало запахом коровы и навозом. Запах, который он ненавидел.
Но мысли как всегда плавно и совершенно незаметно для своего хозяина перетекли в другое русло, и, смотря, как мать снова поднимает большую плетеную корзину с грязной одеждой, Саске внезапно как будто бы спохватился:
— А о чем хотел поговорить отец с братом?
Микото молча пожала плечами.
— Почему меня не оставили присутствовать? Я ведь теперь тоже в делах клана, — голос прозвучал с толикой напряжения.
Мать только улыбнулась, подойдя к проходу в коридор.
— У них личный разговор. Стало быть, для того есть причины. Итачи, — Микото вдруг посторонилась, пропуская появившегося на пороге старшего сына, — а мы о тебе говорили. Садись, твоя еда на столе. Я пока позабочусь о купальне.
Мать, двумя руками придерживая глубокую и широкую корзину, вышла, оставив братьев наедине друг с другом.
Саске, подперев рукой голову, аккуратно отложил палочки на подставку, со странным взглядом покосившись на Итачи. Тот молча начал есть, смотря только себе в тарелку, но в то же время он ощущал на своем лице взгляд младшего брата, полный терпеливого и холодного ожидания. Все равно, даже после этого Итачи молчал, как это делал обычно, только изредка кидал косой взгляд на пустую пиалу. Саске, перехватив его взгляд, потянулся за кувшином, наливая брату молока.
— Воды нет, — на всякий случай сухо добавил он, слушая, как льется напиток, как его белые капли разбрызгиваются на стенки пиалы, плескаясь внутри. Итачи кивнул, подхватил пальцами полную чашу и сделал маленький глоток, после которого его губы побелели.
— Вытри рот, — снова подал голос Саске. Судя по всему, он хотел начать разговор, но спрашивать что-то в упор не желал, что забавляло Итачи, который и не думал начинать разговор сам. Он даже не смотрел в сторону младшего брата; оттерев рукой рот, продолжил есть.
— Ты лучше к себе в тарелку смотри, а не на меня.
Саске вспыхнул, сдвигая брови. Тихо, даже как будто уязвлено хмыкнул и продолжил ужинать, чувствуя, как в проход со двора влетает запах каких-то противных цветов, раздражая своей приторностью. Мать их любила, ее младший сын предпочитал горький аромат. Недаром, когда скашивали луга, он всегда выходил туда, садился где-нибудь в тени и начинал либо точить оружие, либо просто, прищурив глаза, смотрел, как крестьяне работают; либо тренировался, вдыхая всей грудью терпкий запах.
Но идеальное молчание не продлилось долго. Краем уха услышав, как Саске снова, на сей раз решительно и категорично отложил палочки, Итачи мысленно усмехнулся: его младший брат всегда нетерпелив и никогда не желает отступать от своего.
— Брат, о чем вы говорили с отцом?
Вопрос был задан в лоб. Напрямую, как Саске и любил делать. Его всегда раздражала манера Итачи говорить загадками.