— Самыми лучшими оценками на… Могу я напомнить тебе, что я на Рэйвенкло? Остальные…
— Не такие умные, как ты, — он взъерошил волосы Чарльза. — Все, хватит, ты достаточно потрудился. Тебе надо передохнуть. Хочешь подняться на крышу, поиграть в шахматы?
— Только если на этот раз это действительно будут шахматы.
— А не что?.. — ухмыльнулся Эрик.
Чарльз снова свирепо посмотрел на него.
— Могу я напомнить тебе, — произнес Эрик, — что в последний раз я преследовал твоего короля по всей доске, пока ты не сдался, и это ты отвлек меня от победы, которая была в моих руках.
— Ты не очень-то возражал, — откликнулся Чарльз, чувствуя, как краснеют его щеки, — но хорошо подмечено.
— Знаешь, что я тебе скажу? — произнес Эрик, наклоняясь к нему. — Даю тебе слово, что мы будем играть в шахматы, не более. Я даже не дотронусь до тебя ни разу. Если только ты не попросишь.
И Чарльз простонал, снова возвращаясь к книге, потому что ухмылка Эрика уже сказала ему о том, что ждет его в ближайшем будущем — вечер с ним, старательно прибегающим ко всем способам, чтобы заставить его умолять…
— В любом случае, — сказал Чарльз, не обращая внимания на то, что его голос внезапно зазвучал сдавленно и неуверенно. — Я наконец-то нашел лотос. Что думаешь?
Эрик перевернул книгу вверх ногами, пробежался взглядом по странице. Вместо замешательства, которое Чарльз ожидал увидеть, его лицо помрачнело.
— В чем дело? — спросил Чарльз.
— “Чистота”.
— Да, — выдохнул он, чувствуя, как что-то внутри обрывается. Имоджен была магглорожденной. Нечистой.
Они оба, молча, изучающе разглядывали рисунок.
— Без четверти восемь, — произнес Эрик. — Можем закончить с этим завтра.
— Да. Прямо сейчас мне катастрофически нужна чашка чая.
— Или ирландского кофе, — пробормотал Эрик, пока они пробирались между высокими книжными полками к выходу.
Редко кому удавалось пройти по библиотеке Хогвартса одним путем, поэтому обратно они проходили мимо другой секции — со стопками книг по квиддичу, полкой с Кубком по квиддичу (огромной ярко-золотой штукой) и стендом с фотографиями. На некоторых были игроки, ныряющие вверх-вниз, на других — радостные команды, получающие Кубок в конце года или качаемые на руках одноклассниками в порыве радости.
На одной из таких фотографий была победившая слизеринская команда, окруженная радостными фанатами, рука фотографа, который яростно махал им разойтись, чтобы можно было снять игроков. Они позировали на камеру, с ухмылками: потные и растрепанные, демонстрируя мускулы или маша метлами.
Но один очень, очень знакомый мальчик так и не заметил камеры, будучи слишком отвлеченным на двух друзей в рэйвенкловских шарфах. Он обнимал девочку, ероша ее светлые волосы; мальчика же прижимал к себе гораздо дольше, на мгновение отрывая от земли и кружа, зарываясь носом в его волосы. Затем другой игрок хлопнул его по плечу, указывая на камеру, и Эрик повернулся к ней, широко улыбаясь во все зубы, все еще обнимая невысокого мальчика. Они были, возможно, слишком близко, мальчик удобно устроил голову на плече Эрика, его рука скользнула за спину, забираясь под мантию, а Эрик поднял руку, касаясь волос мальчика. Прямо перед тем, как фотография вернулась к самому началу, — размытым движениям руки фотографа — они обменялись взглядом, в котором читалось только бесконечное обожание.
Чарльз помнил тот день, помнил яркую радость победы и теплую руку, обвивающуюся вокруг него, помнил, что, хотя этого не было видно на фотографии, Эрик умудрился поцеловать его в висок во время этого бурного объятья. Помнил, что потом, что было нетипично для Эрика, тот слинял со слизеринской вечеринки, чтобы провести время с Чарльзом, и они провели вечер, клянча у домовых эльфов еду, целуясь и обнимаясь в пустой Астрономической Башне и подкинули Магический Шар Чарльза (заколдованный, задающий изощренные оскорбительные вопросы) в стол профессора Прорицаний.
Они молча наблюдали, как фотография проделывает третий цикл.
— И мы считали себя скрытными, — наконец, сухо произнес Эрик. — Не удивлюсь, если вся школа знала.
“Только одного из нас это волновало”, — не смог удержаться от мысли Чарльз.
— Мы выглядим такими маленькими, — произнес он вслух. Мальчики на фотографии сейчас были просто детьми, с гладкими и худыми лицами, все еще неокрепшими мускулами. Совершенно идиоты, они оба.
— Ты ни на йоту не изменился, — откликнулся Эрик.
Чарльз хлопнул его по руке.
— Придержи язык! Я вырос на несколько дюймов с того времени!
Эрик усмехнулся.
— И все. Ты все такой же великолепный, умный, но до идиотизма оптимистичный мечтатель, каким был всегда.
Чарльз знал, что это не так. Он на собственном опыте убедился, что жизнь может преподносить неприятные сюрпризы. Он знал, что теперь стал более осторожным и более циничным, чем когда был мальчиком. Остаться им — означало обречь себя на страдания и боль. Но он пытался увидеть надежду и красоту в этой жизни, как только мог. По большей части, этого хватало.
— Я боялся того, что случится с тобой, когда ты вырастешь, — произнес Эрик. — Когда ты узнаешь, каким ужасным может быть мир. Я боялся, что ты… станешь мной.
— Я выше этого, — произнес Чарльз как можно более дразнящим тоном.
— Да, слава богу, — даже не глядя на него, Эрик подался ближе, настолько, чтобы можно было сжать пальцы Чарльза своими. — Спокойной ночи, Maus, — и он ушел, даже не оглядываясь.
========== Глава 11. ==========
Четвертый курс
Хогсмид, как обычно, был похож на иллюстрацию к Диккенсу — снег покрывал крыши разнообразных, переполненных магазинов, каждое окно сияло из-за свечей золотистым сиянием, в воздухе витали снежинки, обрывки песен и запах хвои и имбиря.
Чарльз с Эриком, выходящие из “Трех метел”, чуть не были сбиты с ног толпой хохочущих третьекурсников. Над ними проплыла веточка заколдованной омелы, выкрикивая требования и что-то насчет традиций.
— Смотрите, куда идете! — прокричал Эрик, помогая Чарльзу удержать равновесие, но, очевидно, что абсолютно все его проигнорировали.
Если Чарльз и почувствовал легкое головокружение, то это, несомненно, из-за того, что он чуть не упал, и это не имело никакого отношения к руке Эрика на его плече или потому что в отблесках свечей его лицо казалось позолоченным, а крошечные снежинки оседали на ресницах. И в “Я никогда не буду таким красивым” тоже не было никакого смысла. Забыть.
Чарльз издал смешок, пытаясь смягчить раздражение Эрика, вытаскивая из кармана пальто перчатки.
— На третьем курсе мы тоже были идиотами.
Эрик фыркнул.
— Наше темное прошлое — год назад.
— Поехали со мной на Рождество, — уже не в первый раз предложил Чарльз. — Рейвен не поедет в этом году, она хочет увидеться со своей мамой в Америке, а мои родители привыкли, что я приглашаю друга, им вообще плевать.
Эрик неловко пожал плечами.
— Я должен остаться… Уверен, что у профессора Шоу определенные планы на меня…
— Меня очень беспокоит мнение Шоу по этому вопросу, — Чарльз закатил глаза, возясь с перчатками, которые не хотели налезать на нужные пальцы. — Он не может заставить тебя остаться, это каникулы. Ну же, Эрик, я бросал тебя одного уже два года, я это ненавижу, — он ненавидел и сообщать об этом ему, чувствуя странную пустоту и одновременно боль в груди, почти так же сильно, как ненавидел мысль об Эрике, замерзшем, одиноком, проводящим каникулы в холодном и пустом замке, где никто бы не убеждался в том, что он регулярно ест и держит ноги в тепле. — А ты тоже скучаешь по мне, признай.
— Немного, — надменно произнес Эрик. Чарльз фыркнул; едва ли тот, кто встречал его с такими крепкими объятьями, что хрустели кости, а после несколько часов без остановки болтал, скучал по нему “немного”.
— Но в этом году я буду не один, — продолжил Эрик. — Паркинсоны остаются.
Чарльз уронил перчатки. Товарищ по квиддичной команде — так себе, но Чарльза просто передергивало от того, как его сестра Примроуз ошивалась вокруг Эрика, хлопая ресницами и отбрасывая назад волосы; это было просто нелепо и отвратительно, и она не была ни симпатичной, ни умной, а Эрик мог найти кого-то гораздо лучше нее, он заслуживал кого-то гораздо лучше…
Цокнув языком, Эрик поднял перчатки со снега, бормоча что-то вроде “беспомощный” и “вечно с тобой возиться”, взял Чарльза за руки.
Тот позволил ему это, сглатывая.
— Поехали на Рождество вместе, Эрик, давай.
— Дай мне время подумать. Я действительно должен поговорить с профессором Шоу.
— Ладно, если должен…
Эрик умудрился надеть перчатки на четыре пальца, дергая за неровно обрезанные концы, большой же оставил — тот всегда замерзал легче остальных. Другую перчатку Эрик начал натягивать на собственную руку.
— Эй! Что ты делаешь, Эрик, это моя перчатка…
— Ну, я не взял свои, а руки замерзли.
— А я должен страдать из-за твоей глупости? Отдай, ты растянешь ее своими огромными лапищами! — он потянулся за перчаткой, но Эрик убрал руку вне зоны досягаемости. — Эрик, отдай!
— Сам забери! — он обнажил зубы в том, что Чарльз называл “Леншерракуловской Ухмылкой” и понесся по улице.
— Эрик! — выкрикнул Чарльз с возмущением, но, смеясь, что уже стало привычным сочетанием за прошедшие два года, погнался за ним.
Петляя по улице, уворачиваясь, крича и смеясь, они игнорировали косые взгляды, которые бросали на них; дважды Чарльз догонял его и почти вырывал перчатку, но Эрик ускользал, словно угорь. В конце концов, он окончательно потерял его из вида; остановился посреди улицы, оглядываясь. Окраина города, горы снега возле домов. Чарльз чувствовал себя потерянным.
Пока Эрик не появился из ниоткуда, сбив его с ног, и они оба не упали на сугроб; Чарльз издал вопль удивления/”у меня снег за шиворотом”/”ты меня раздавишь”, и Эрик нахмурился, на лице мелькнуло беспокойство.
— Прости, тебе больно? — выдохнул он всего в паре дюймов от лица Чарльза.
— Я в порядке, — Чарльз едва ли справился со словами, чувствуя, что тело отозвалось удовольствием на происходящее, на ощущение тела Эрика, прижимающего его к земле. О боже что со мной не так нет не вставай…
Эрик не вставал, ухмылка окончательно исчезла с лица, он разглядывал Чарльза, как будто первый раз, а то, что видел сейчас, его настораживало, но — может быть? или Чарльз додумал это? — не было совсем неприятным зрелищем?
Их взгляды пересеклись, и Чарльз совершенно забыл, как дышать.
Затем Эрик, мотнув головой, словно очнувшись, поднялся на ноги, и помог подняться Чарльзу, против чего он не возражал, и хотя по-прежнему они нарушали личное пространство друг друга, пугающий момент желания исчез.
Пока голос над их головами не объявил:
— Традиция требует поцелуя!
Оба уставились на заколдованную омелу.
— Ну? — поинтересовалась та.
Чарльз чувствовал головокружение, на лице расплылась широкая улыбка под названием “что-я-делаю”. Он изогнул бровь:
— Традиция требует, — произнес Чарльз, кладя ладонь на затылок Эрика и притягивая его к себе.
Поцелуй был легким, осторожным и быстрым — секунды четыре, что было на три с половиной дольше, чем ожидал Чарльз. Отстранившись, они уставились друг на друга в шоке.
Но Эрик потянул его за собой в ближайший переулок, подальше от любопытных глаз, и поцеловал его снова, и снова, и снова; сначала мягко и медленно, потом почти неистово, прижимая его к стене, хотя и не удерживая слишком сильно. Мысли Чарльза застилала белая пелена неверия и восторга, он обвивал руками шею Эрика, жалея лишь, что сейчас на них обоих слишком много одежды.
Мимо переулка прошла группка распевающих рождественских песен, — “Мы желаем вам счастливого Рождества и Нового года!” — и Эрик замер, попытался отстраниться. Чарльз не позволил ему этого, удерживая. Мой. Теперь. Навсегда.
Казалось, прошли часы, — на самом деле, минут двадцать — пока они медленно изучали губы, щеки, шеи; но, наконец, прервались, задыхаясь, касаясь лбами. Чарльз позволил своим руками скользнуть на грудь Эрика, кутая руки в зелено-серебристом шарфе, подался вперед, навстречу пальцам Эрика, скользящим по его лицу.
— Традиция удовлетворена? — спросил тот хрипло.
— Пока что, — выдохнул Чарльз со смешком.
— Думаю, нам лучше пойти, они подали кареты.
Чарльз сглотнул и кивнул. Назад, в разные комнаты; никаких прикосновений, только мысли.
Эрик нежно улыбнулся, глядя на его недовольное выражение лица, кажется, самой красивой улыбкой, которую Чарльз только видел, в последний раз целуя его, глубоко, долго и чуть прикусывая.
— Завтра принесу тебе ланч в пустой класс рядом с кабинетом Логана?
— Хорошо, — еще один “последний” поцелуй. — И это значит, что ты едешь со мной на каникулы?
— Попробуй заставить меня отказаться.
Эта мысль понравилась Чарльзу настолько, что он позволил увести себя из переулка, даже не воспротивившись.
Ученики спешили по улицам к экипажам на окраине; Чарльз и Эрик плелись позади, каждый в одной перчатке на руке, другая была засунута в чужой карман.
Сесть в отдельный экипаж не представлялось никакой возможности, так что они выбрали самый оптимальный вариант — сесть в тот, что был настолько переполнен, что они были тесно прижаты друг другу. Это было легко — держаться за руки, прячась за складками мантий, шарфов и пледов.
Уезжая из Хогсмида, Чарльз все еще слышал рождественские песни, доносящиеся с улицы.
Румяные щеки милы,
И нам хорошо с тобою,
Сидим вместе —
Одного поля ягоды.
Давай пойдем одним путем,
Споем песню или две.
Вперед, ведь это отличная погода
Для того, чтобы прокатиться.
========== Глава 12. ==========
Эрик оставил попытки заснуть, когда из беспокойной дремоты его что-то вырвало уже в пятый раз, и провел предрассветные часы за письмом старому другу, которого упоминал при Чарльзе. Виктор Крид был редким человеком — слизеринским Аврором; они пересеклись по поводу работы Эрика в Министерстве и провели несколько вечеров за шотландским виски, жалуясь друг другу на предубеждения насчет слизеринцев. Эрик пришел к выводу, что большинство судит Крида не за то, что он слизеринец, а за то, что он безудержный психопат с взрывным характером, но ему Виктор все равно нравился. Хотя он и чувствовал беспокойство, посылая свою ни в чем не повинную сову в руки этого человека.
— Держись как можно дальше, — сказал он Эстер, своей престарелой неясыти, давая ей письмо. — У него очень крутой нрав.
Эстер одарила его презрительным взглядом.
— Да, я знаю, что ты можешь сама о себе позаботиться, — произнес Эрик. — Ты занималась этим семнадцать лет. Но все равно будь осторожна.
Со скрипом суставов расправив крылья, Эстер беззвучно выскользнула из Совятника в воздух, прорезанный прожилками рассвета.
Эрик никогда по-настоящему и не хотел сову, но Шоу не спрашивал его мнения, просто случайно выбрав именно Эстер с витрины Волшебного Зверинца. Не мог же он сказать Шоу, — как, на самом деле, и никому другому — что предпочел бы одного из тех пушистых котят, что видел через окно. Эстер была отстраненной и независимой, с удовольствием держала дистанцию и жила собственной совиной жизнью. Она ничуть не возражала против того, что ее хозяин не так уж и привязался к ней и только восхищался ее независимостью и хищной красотой.
Хотя, кажется, он волнуется о ней больше, чем думал, понял Эрик, чувствуя странное беспокойство, наблюдая за ее медленным извилистым полетом. Когда она вернется, наверное, надо будет спросить у мадам Помфри, может ли она что-то сделать с ее артритом.
Покончив с одной задачей, Эрик испытал искушение вернуться в кровать и предпринять последнюю попытку поспать, пока не вспомнил, что этим утром не может себе этого позволить. Профессора Логана срочно вызвали в город, и он буквально метался, ища учителей, которые могли бы заменить его на Защите От Темных Искусств, и попросил его и Чарльза взять сегодня утром первый курс.
— Продемонстрируйте им Патронуса, у них башню сорвет, — прохрипел Логан с сигарой во рту (курение было строго запрещено на территории школы, что совершенно Логану не мешало). — Клянусь, эти монстрики все мельчают с каждым годом, половина из них никогда боггарта не видела. Телесный Патронус их описаться заставит. Я и Шоу пошлю.