— Отлично, — произнес Шоу радостно, прежде чем направиться по коридору прочь.
========== Глава 14. ==========
Минерва МакГонагалл была более, чем недовольна, когда в прошлом году ее преемником назначили Себастьяна Шоу.
— Я не сделаю этого, — совершенно неожиданно сказала она Чарльзу в последний вечер (вернее, на тот момент это было уже утро) на посту, когда прощальная вечеринка закончилась, и они только вдвоем стояли на балконе, поверх чашек с кофе наблюдая за восходом солнца. — Я не сделаю этого. Я не отдам пароль Дамблдора этой змее-психопату. Пусть он и законно назначенный директор, я бы этому человеку не доверила кормить свою золотую рыбку на выходных. И ни при каких обстоятельствах я не доверю ему пароль, который даст ему неограниченную власть над всей школой, — она пронзила Чарльза внимательным взглядом зеленых глаз человека, у которого позади было три инфаркта, две войны и шесть десятилетий в должности преподавателя. Наклонившись, она прошептала: — “Абракадабра”.
Дверь в Башню Директора тут же открылась, как и дверь в персональные комнаты Шоу. Тот, разумеется, запирал их, даже несмотря на то, что в Башню Директора никто предположительно не заходил. Чарльз этому ничуть не удивился.
Покои директора были, естественно, значительно больше и грандиознее, чем комнаты простых учителей, с такими роскошными вещами как, например, французские двери, открывающиеся на балкон. Во времена профессора МакГонагалл в комнатах царил абсолютный порядок, и все свободное место занимали книги и пергаменты. Вкус Шоу значительно отличался от ее, это было видно с первого взгляда. Посередине стоял массивный, обитый кожей диван, красивый, но явно неудобный, рядом — глобус на позолоченной подставке, высотой по пояс, и полки размером с мамонта, где стояли книги с блестящей кожаной обивкой с тематикой вроде… “классификация бабочек” и “блюда колониальной эры”. Чарльз был уверен на сто процентов, что их никогда не открывали.
Первая комната предназначалась для приема гостей — и, определенно, для того, чтобы впечатлять их фотографиями Шоу в кругу таких лиц как Министр Магии и (он выглядел крайне раздраженным) Гарри Поттера, — так что Чарльз не мог бы заподозрить, что он прячет здесь что-нибудь важное. Он все равно быстро осмотрелся, но единственное, что нашлось, — книжечка с запрещенным искусством Викторианской эпохи, спрятанная за томом про бабочек.
Соседняя дверь открылась в ванную комнату с роскошными зеркалами и большой ванной с декоративными ножками, от которой он и сам бы не отказался. Вторая вела в спальню Шоу. Там тоже было удивительное количество зеркал и огромная кровать с балдахином, жесткая на вид, в черно-белых тонах с тревожными алыми акцентами.
Какое-то движение за открытой дверью заставило Чарльза замереть, но затем он приблизился к ней, прижимаясь спиной к стене.
Источником движения, как он понял, был корабль в бутылке, стоящий на полке в кабинете. Это был парусник, бьющийся с волнами, сделанный на удивление тщательно: там были и развевающиеся паруса, и привязанные вымпелы; крошечные матросы бегали по палубе, карабкались вверх-вниз по мачтам… Пока Чарльз наблюдал за ними, море заволновалось, небо потемнело и мелькнула молния. Корабль попал в беду, матросов смыло, а паруса порвались. Чарльз с тихим ужасом наблюдал за тем, как корабль перевернулся и затонул. За прозрачным стеклом не осталось ничего, кроме крошечных матросов, изо всех сил борющихся с волнами… затем, один за одним, они исчезли. Все померкло.
Шоу, как понял Чарльз, нарочно поставил бутылку туда, где он мог четко видеть ее, сидя за своим столом вишневого дерева.
А он потратил десять минут из отведенных ему шестидесяти, наблюдая за кораблем. Он отвернулся, разглядывая стол, прислушиваясь к тому, как в бутылке встает солнце, а целый и невредимый корабль весело плывет навстречу своей судьбе.
Эта комната, как показалось Чарльзу, была своеобразным святилищем Шоу. Многое было в пользу освобождения пространства, жертвуя позерством и широкими жестами. На столе не было ни украшений, ни безделушек, только стопки книг, бумаг, пергаментов, перья и чернила. Чарльз осмотрел их, не прикасаясь. Каким бы беспорядком все это ни казалось, скорее всего, Шоу прекрасно знал даже на какой странице остановился.
Книги об управлении и лидерстве… Книги о дуэлях… Звездные карты… Записи о студентах…
Папка с бумагами об Имоджен Кокс, если точнее. Чарльз с неохотой признал, что, учитывая обстоятельства, это не было необъяснимо. Но рядом были и записи о Долли Дурсли. Может быть, оценивал, насколько она надежный свидетель?
Возле папок — карты. Карта окрестностей Хогвартса, Шотландии, всего Королевства; все со схемами, покрытые заметками. Одна привлекла его внимание, та, где была нарисована идеальная окружность (возможно, с помощью компаса); центром ее был Хогвартс. Чарльз переворошил и другие бумаги, увидев, что то же проделано с картами Британии, Шотландии, Ирландии и Уэльса, частично захватывая даже Францию, Бельгию и Норвегию.
Другой пергамент привлек его внимание; вернее, одно-единственное слово, которое бы ничего не сказало кому-то менее знакомому (и не помешанному на ней) со Второй Волшебной Войной.
Долохов.
Антонин Долохов был одним из лучших бойцов в рядах Пожирателей Смерти, хотя только несколько из них были слабы в такого рода магии. Этот человек давно умер и унес с собой в могилу секрет его самого страшного оружия: жестокого и иногда смертельного проклятия, которое он всегда накладывал невербально, не давая другим волшебникам возможности узнать его.
На пергаменте на столе Шоу была изображена схема потока энергии, который расписывали многие исследователи и изобретатели; обычно это были и известные, и теоретические заклятья. У самого Чарльза была схема “Люмос” на стене; как символ и по атеистическим соображениям.
Эта схема была помечена как “Проклятье Долохова”.
Под ней было изображено Заклятье Окаменения… попытка изобразить воздействие смертельного взгляда василиска… заметки и каракули на очень старом пергаменте, описывающие заклятья под названиями “Сектумсемпра” и “Левикорпус”. Чарльз трясущейся рукой пригладил волосы. “Сектумсемпра” и “Левикорпус” были изобретениями Снейпа. Шоу изучал его работу.
Еще одна схема, безымянная. Чарльз не особо разбирался в расшифровке потоков энергии, но было очевидно, что это что-то очень грязное. Чем дольше он разглядывал ее, тем больше убеждался в том, что это может быть и схема “Авада Кедавра”. Сделав глубокий вдох, Чарльз уселся за стол.
Взгляд метнулся к самому правому ящику стола, на котором, единственном, из полудюжины других, был замок
Как выяснилось, “Абракадабра” работала и на ящиках. Как удобно.
В ящике оказалась стопка пергаментов, длинный деревянный футляр для палочки и фотография в рамке. На ней расслабленно улыбались мужчина и женщина; прически и волосы говорили, что это приблизительно 1950е. Они стояли под цветущим деревом, передавая друг другу радостного малыша. И мужчина, и женщина, каким-то образом напоминали Себастьяна Шоу. Чарльз уставился на смеющегося, пинающегося ребенка на фотографии. Подсчитав, он решил, что Себастьяну было около восемнадцати месяцев, когда его отца отправили в Азкабан. На фотографии, возможно, был последний счастливый момент, который разделила семья.
Он положил фотографию на место и с любопытством открыл футляр. Тот мог оказаться и пустым; большинство учителей носили палочки так же, как ботинки. Но нет, палочка была. Не та, которую Чарльз регулярно видел у Шоу, та была из какого-то бледно-серебристого дерева. Эта же — черной, толстой, длинной и крепкой. И странно знакомой…
Спина Чарльза покрылась холодным потом, когда до него донесся мягкий щелчок открывающейся двери.
Как он умудрился забыть о… нет, часы показывали, что у него есть еще десять минут… Эрик! Закрыв футляр, он сунул его обратно в ящик, стараясь не уронить и не наделать шума, который может стать смертельным. Он закрыл ящик, запирая его прикосновением палочки, затаил дыхание и прислушался.
Шаги. Очень медленные и осторожные. Даже настороженные. Как будто кто-то, придя домой, обнаружил, что дверь не заперта.
Беги, прячься, беги, прячься… Куда? Под стол? И ждать, пока Шоу за него сядет? Надо было выбираться.
Чарльз медленно вздохнул — Успокой свои мысли — и поднял палочку перед собой, отвлекаясь от страха; это непростое заклинание, надо сосредоточиться…
— Вейлеус Обскурас.
Он почувствовал, как магия сгущается вокруг него облаком, создавая тень, которая отвела бы от него взгляд Шоу. Не идеально, поскольку исчезло бы под пристальным вниманием. Я невидим, пока ты не смотришь на меня…
Если ему только удастся остаться незамеченным, пока не доберется до двери…
Опасаясь, что на него наткнутся в сравнительно небольшом кабинете, Чарльз метнулся в спальню, держась у стены.
Шоу зашел туда с поднятой палочкой, глаза рыскали по углам. Чарльз, затаив дыхание, снова вжался в стену. Взгляд Шоу скользнул по нему, но не задержался, и он вернулся в кабинет.
Чарльз направился в гостиную. Возможно, ему удастся закрыть за собой дверь достаточно тихо, и Шоу даже не…
Нога ударилась о подставку огромного глобуса с громким стуком. Он закусил губу, пытаясь подавить вскрик боли, но было уже слишком поздно. Шоу немедленно появился в комнате, направляя палочку прямо на голову Чарльза.
Но взгляд его все еще не был сфокусирован, метался… он не видел Чарльза. Сердце Ксавьера бешено колотилось, он задержал дыхание, оставаясь совершенно неподвижным…
Шоу нахмурился; на лице его было сомнение, замешательство и даже страх — самые искренние эмоции, которые Чарльз когда-либо видел. Он даже не знал, чувствовать ли ему триумф или нервничать.
Шоу сделал шаг вперед, и Чарльзу пришлось отступать — осторожно, беззвучно, пока он не уперся спиной в двери, ведущие на балкон.
Поигрывая палочкой, Шоу обошел комнату, и, как будто внезапно вспомнив о существовании балкона, распахнул двери; Чарльз попятился на расстоянии всего нескольких дюймов от Шоу.
Тот быстро окинул свирепым взглядом балкон, с минуту посмотрел вниз… затем вернулся, запирая за собой французские двери.
Несколько минут Чарльз стоял, пытаясь прийти в себя.
Пока он решал, что делать дальше, начался дождь.
Чарльз яростно выругался про себя. Дождь означал, что он не сможет воспользоваться “Абракадаброй”, чтобы вернуться и применить ее к дверям, не оставив мокрых следов. Это так же значило, что стоит Шоу посмотреть на балкон, и он заметит фигуру Чарльза, потому что дождя там не будет… нет, нет, еще хуже! Он вспомнил, что “Вейлеус Обскура” было из тех заклятий, что смывалось под водой. Уже чувствовалось, что магия вокруг него постепенно иссякает. Ему надо было убираться с балкона.
До земли было пятнадцать или двадцать этажей. Может быть, тридцать.
Крыша была значительно ближе.
Чарльз залез на балюстраду и прислонился к каменной стене, нащупывая, за что можно зацепиться.
“Ты окончательно спятил, Чарльз Ксавьер. Ты серьезно собираешься карабкаться по каменной стене высотой в тридцать этажей под дождем? И, вполне возможно, что ты умрешь в течение ближайших десяти минут. Лучше бы тебе попытать удачи с этими французскими дверями или сдаться на милость Шоу”. Но перед мысленным взором вставал блеск глаз Шоу, когда Эрик падал на пол класса, и аккуратная схема “Авада Кедавра” на его столе.
Найдя опору, Чарльз ухватился за нее и подтянулся.
И застрял. Больше ничего не было. Школа, в конце концов, не была предназначена для тренировки скалолазов. Многие из камней, составляющих стены, были размером даже больше Чарльза, и он элементарно не мог дотянуться до их стыка.
Последовало несколько яростных ругательств, пока Чарльз пытался понять, как спуститься обратно, чтобы это не стало последним, что он сделает в жизни.
Осторожно… осторож…
Испугавшись, он чуть не разжал руки, когда рядом с его щекой скользнула веревка. Он посмотрел наверх, смаргивая капли дождя, и увидел мужчину, наклонившегося с края крыши. Чарльз не мог разглядеть его лица, но и сквозь пелену дождя узнал очертания головы и плеч Эрика.
Даже с веревкой он поднимался по стене с опасением и ужасно нервничая. К тому моменту, как он оказался наверху, у Чарльза болело все тело и он тяжело дышал.
Ни голова, ни тело не отреагировали, когда нога сорвалась на самом краю крыши.
Эрик поймал его прежде, чем он успел закричать. Чарльз понял, что цепляется за него слишком крепко, мешая дышать, и тот обнимает его со всей силой, и их сердца колотятся контрапунктом к дождю.
— Ты в порядке? — пробормотал Эрик куда-то в его висок через неимоверно долгие несколько секунд.
Внутри Чарльза закипал неконтролируемый гнев, прозвучавший и в голосе.
— Шоу вернулся слишком рано, ты, недееспособный ублюдок! Я попросил тебя об одной очень простой вещи, чтобы меня не убили, и ты облажался! Я должен был попросить кого-нибудь из детей или Рейвен… знаешь, очень хорошо, когда есть тот, кому можно довериться и кто будет с тобой считаться, и жаль, что это вовсе не ты, я должен был понять это… — он сжал зубы, сдерживая остальные ядовитые слова, собираясь подняться на ноги.
Только тогда до него дошло, что вся тирада была адресована шее Эрика, в которую он уткнулся, потому что Чарльз не удосужился высвободиться из его рук, прежде чем начать ругаться. Возможно, из-за дождя и того, что он мямлил, Эрик вообще его не расслышал.
Но нет. Он услышал, и Чарльз видел это по тому, как внезапно напряглись его руки и спина. Тот не заговорил, но и не отпустил его. Как и Чарльз. Напротив, он поймал себя за тем, что, конечно, не подался ближе, что было невозможно в этой позе, но расслабился в объятьях Эрика, как бывало раньше, закрывая глаза и обвивая руки вокруг талии Леншерра. Он еле удержался от того, чтобы не коснуться губами шеи Эрика.
Да здравствует Чарльз Ксавьер, Король Неопределенности. Прости, милый. Я хотел бы искренне ненавидеть тебя, это было бы гораздо легче для нас обоих.
— Надо укрыться от дождя, — наконец, сказал Эрик.
— Да уж, — произнес Чарльз слишком уж охотно, отодвигаясь как можно дальше, но чтобы не упасть с крыши. Зубы уже стучали от холода. — Наверное, будет весело спускаться, учитывая, что все такое мокрое, — будучи студентами они обычно использовали веревочную лестницу, но заклинания позабылись со времени выпуска. — Как ты сюда поднялся?
— Отчаяние и мускулы верхней половины тела, — рассеяно отозвался Эрик. — Мы могли бы переждать дождь там, — указал он, и Чарльз с удивлением понял, что они довольно близко к их старому шахматному убежищу, чья блестящая крыша блестела между башнями.
Церебро.
Они осторожно пробирались по покатой, мокрой от дождя крыше к куполу, для подстраховки держась за руки.
— Что ж, господин заместитель директора, — произнес Эрик, перекрывая шум дождя, — вы выяснили, для чего вообще нужна эта штука?
— О, конечно! На самом деле, я даже использовал его по прямому назначению за неделю или около того до твоего приезда. Этот купол, мой друг, — самое сердце Хогвартса. Его выбрали, потому что это естественный источник магической энергии, позволяющий всего паре человек накладывать очень могущественные заклинания на большую площадь. Директор, обычно с помощью заместителя, приходит сюда каждый год, чтобы обновить защитные заклинания на территории. Антимаггловское заклятие, Антиаппарационное поле и тому подобное.
— Так вот почему нас ни разу не поймали, — задумчиво произнес Эрик. — Никто вообще даже не приходит туда, когда начинается учебный год?
— Вот именно, — заскользив, они остановились перед безликим куполом. Будучи мальчиками, они исследовали его вдоль и поперек, пытаясь найти путь внутрь, пока в один из таких дней Чарльз совершенно случайно не рассказал ему о служанке Пилар, которая в детстве называла его Niño Cerebro.
И в куполе открылся проход.
Он быстро стал их тайным убежищем, на удивление оказавшись небольшим помещением: внутри был только какой-то алтарь из белого мрамора. Входить сейчас с Эриком туда, где был лишь затхлый воздух и своеобразный свет, от которого не оставалось теней было… неуютно. Чарльз думал, что после многих лет, что он накладывал заклятья в начале семестра, у него больше не будут всплывать эти воспоминания о коварных ухмылках и “Кто первый потеряет пешку, снимает рубашку!”, но на самом деле в этот момент в голову приходили не столько откровенные моменты, сколько разговоры: бесконечный поток слов, льющийся над шахматной доской — истории из детства, впечатления после каникул, споры о теории магии и профессорах, еде, квиддиче, домашних заданиях, истории, психологии, генетике и этике, чистоте крови и о том, как правильно штопать носки; как он обнимал Эрика, когда тот плакал в день годовщины смерти родителей…