Если это не окончательное сумасшествие, то что же ждет его дальше?
Если он пока ещё не спятил, то что же будет, когда он спятит?
Садерсу было страшно. И головокружительно сладко.
*
Маленький дом заполнился прежними жильцами.
Их было немного — четыре помощника и любовника. Преданных, верных, всегда готовых. Они продирались вместе с ним через такие жизненные дебри, что не хочется вспоминать. Они, не задумываясь, делали для него всё: убивали, крали, мучили, добывали информацию и вновь убивали. Молча, не задавая вопросов. Раз это нужно Садерсу, значит это нужно Богу. Они отдавали ему свои тела и души, борясь за каждое его прикосновение, за каждую его улыбку.
А он не мог их видеть и едва терпел их присутствие, вынужденный притворяться, что все замечательно, что ничего не изменилось после его очередного каприза. Сколько их у него уже было, таких капризов — самых неожиданных и странных.
Даже всесильному Садерсу иногда приходится притворяться.
Внешне, кроме странной причуды занять спальню недавнего пленника и запрета кому бы то ни было туда заходить, это не проявлялось никак. Даже Ди, бывший свидетелем всего, что происходило в маленьком доме, поверил в то, что заносчивый гордец был просто очередной забавой, новой увлекательной игрой на выживание, и в то, что насладившись его падением, пресытившись телом, хозяин вычеркнул его из своей памяти, как делал это тысячу раз с тысячами других своих прихотей.
А то, что поселился в комнате этой сексуальной сволочи…
Этого Ди объяснить не мог.
Да и не хотел.
Вот же он, Сад — веселый, деловой, полный новых планов, дающий четкие указания и любопытные, будоражащие кровь, поручения.
Такой, каким Ди его знал уже не один год.
И всё в их маленьком доме так, как бывало раньше: стремительно бегущие дни, наполненные разговорами, вином и сексом вечера, сплетающиеся тела, откровенные стоны, жадные до поцелуев рты.
Всем по-прежнему хорошо.
Все готовы на что угодно.
Уходит спать один?
Так он и раньше ни с кем не спал на одной постели.
Разве что с этим ублюдком…
Причуда. Конечно, причуда. чтобы развлечься, Садерс может выдумать и не такое. Да и Ди ему удалось развлечь.
Как смеет он рассуждать, и уж тем более, подозревать своё божество?!
К черту Шерлока, к черту!
Был, и нет его.
И никогда больше не будет.
*
Ничего-то ты не знаешь, глупый мальчишка. Думаешь, только тебя сломали? Я исковеркан тобой ещё больше, и боль моя не имеет равных на этой Земле. Тебе от меня не уйти, мой мальчик. Да и куда два сломанных могут спрятаться друг от друга? Ничто так не сближает, как боль и страдание, как унижение — одно на двоих. Мне ли не знать? Стокгольмский синдром, говоришь?
Ерунда!
Зависимость, сильнее которой нет ничего в этом гребаном мире.
Тебе только кажется, что я враг, и что ты меня ненавидишь.
Я приду, и ты втайне обрадуешься. Задрожишь от радости. Потому что уже привязан.
И твой член встанет. И я это сразу увижу. И сойду с ума от желания.
Я положу тебя на спину, раздвину твои дивные ноги и буду долго тереться лицом о промежность, заполненную таким отчаянным возбуждением, что ты застонешь в голос, сладостно изогнешься, приподнимая тело навстречу моим губам. Ты без слов будешь умолять взять тебя, взять прямо сейчас, не медля ни единой минуты. А я слегка сожму зубами твой твердый ствол, и даже сквозь ткань это будет невыносимо приятно. Ты закричишь, забьешься подо мной в нетерпении, выпрашивая продолжение ласки.
Ах, Шерлок! Что я буду делать с тобой…
Как буду любить твое тело…
За месяц ты станешь больным от желания. Месяц, Шерлок. Тридцать дней, чтобы понять, как я необходим. И не переживай так сильно, что потерял себя. В конце концов, мир, как бы мерзок он ни был, устроен до тошноты правильно: на каждую потерю всегда найдется приобретение. Ты потерял себя, но нашел Сада, который будет любить тебя вечно.
Ты мой до конца наших дней.
Наших, Шерлок, наших, потому что если мы и умрем, то только вместе.
Недаром Лорена так любила вашего зануду Шекспира.
Знала бы она, к чему приведет эта любовь…
Ты ещё сомневаешься в этом? Дурачок! Никогда тебе от меня не уйти. От моего безумия и моей любви. Я выпью тебя до дна. Столько сладости ещё осталось в тебе, столько медовой сладости. Твой упрямый рот, который никогда меня не целует. Твой мягкий язык, прикасаясь которому я теряю остатки разума. Твоя глубина… Господи! Как в тебе горячо! Как узко и влажно.
Любовь моя, мой мучитель.
Я заберу твою душу, как потасканный дьявол, спрячу от всего мира и буду упиваться её слабостью и зависимостью.
Скоро, мой мальчик, скоро.
Тридцать невыносимых дней.
И больше тебя никто и никогда не увидит.
Я говорил тебе, что идеально безумен. Но ты безумен вдвойне, если думаешь, что есть на этом свете тот, кто смог бы тебя спасти, вырвать из моих любящих рук.
Твой всесильный брат?
Не смеши меня. Он не всесилен.
Я убью его раньше, чем он об этом подумает.
Кто же тогда?
Никто.
Даже не жди.
*Персонаж одной из сказок Шехерезады. «Тысяча и одна ночь»
========== Глава 15 Трудные разговоры ==========
Ди благоговейно слизывал сперму с гладкой, оливковой кожи. Он только что кончил Садерсу на живот и еле слышно постанывал от пережитого удовольствия.
— Ты великолепен… бесподобен… ты бог…
Сад потянулся лениво и сыто.
— И ты говоришь это после того, как полчаса тому назад я разодрал твою задницу в кровь?
— Ты был… немного несдержан.
— Называй вещи своими именами: я был жесток.
— Ну и что. — Ди упрямо тряхнул головой и тихо добавил: — Даже боль от тебя — счастье.
— Ты одержим.
— Я одержим. И люблю тебя без памяти.
Садерс недовольно поморщился: снова это слюнявое нытьё. Но в данный момент он был настроен миролюбиво и кроме того очень хотел уснуть. В спальне Шерлока, куда его неудержимо тянуло.
Он сладко зевнул и шутливо дернул любовника за длинный локон. — Ты сегодня слишком болтлив.
Эта немудреная ласка вызвала в Ди неожиданную реакцию: он слегка отстранился и выпалил, не отрывая от Садерса взгляда: — Я Габриэль. И тебе хорошо это известно.
Садерс приподнялся, опираясь на локти, изумленный этим внезапным бунтом. — Что такое? Ты чем-то недоволен, дружок?
Ди опустил глаза, не в силах выдержать убийственную насмешку, от которой его сердце тоскливо сжималось, и от которой мужчина, совсем недавно такой близкий, так сладко целующий, становился чужим и неприступным.
«Не любит. И не любил…»
В который раз эта мысль оставила в его сердце очередную болезненную отметину.
— Ты никогда не называешь меня Габриэлем. Почему?
Его отчаянная смелость позабавила Сада, и он позволил себе маленькое оправдание. — Мне так удобно. Вы все для меня Ди…
— Неправда! И Санти, и Эда, и Джеймса ты всегда называешь по имени. И только меня… Только я…
Но Садерс уже потерял интерес к разговору и равнодушно откинулся на подушку.— Наверное, ты особенный… — Он томно провел рукой по чисто вылизанному животу, и внезапно ему захотелось новой порции возбуждения и разрядки. — Заткнись, ради всех святых, и продолжи работу языком в другом направлении. А ещё лучше — отсоси мне.
— Сад…
— Ещё одно слово, и я позову Сантино. Он, конечно, не настолько хорош, как ты, но тоже отсасывает недурно. А мне все равно, в чей рот ещё раз спустить. Я хочу кончить, ты понимаешь? Идиотские диалоги оставь для кого-то другого.
Губы Ди послушно приблизились к его безвольно лежащему члену, и влажный язык невесомо пробежался вверх-вниз, нежно лаская мягкую плоть. Но этого было достаточно, чтобы ровные кубики мышц лежащего перед ним мужчины несколько раз сократились — по животу Сада прошла судорога желания.
— Отлично. Продолжай… Ему нравилось, как ты это делал?
— Кому? — По телу Ди пронесся обжигающий вихрь.
— Сам знаешь.
«Не забыл! Он его не забыл!»
От нахлынувшего осознания бросило в жар. Отчаяние причиняло физическую боль, но Ди нашел в себе силы ответить почти спокойно: — Нравилось. Он стонал, как пьяная шлюха, и своим стояком едва не проткнул мне глотку.
Член Садерса дернулся и быстро наполнился кровью.
Ди, как мог, старался сохранять самообладание, но сердце его падало в пропасть, сраженное страшной догадкой.
«Всё это время он притворялся. Черт бы побрал ублюдка! И чем только он его приворожил?!»
— Говорил он тебе что-нибудь? — В голосе плохо скрытое возбуждение…
— Скулил, умоляя дать ему кончить.
— Тебе было приятно мучить его?
— Приятно. Очень.
— А сам он… тебе понравился? Его тело… Его вкус…
Ди приподнял голову и заглянул любовнику в лицо.
— Соси, сука! И не смей останавливаться, — грозно рыкнул тот, толкнувшись в рот уже достаточно возбужденным членом. — Так тебе понравился он?
— Да… Нет! Мне было…
— Соси, тебе говорят! Вот так… Вот так… Хорошо… Так ты облизывал его… Сжимал губами… Глубоко в себя втягивал… А он метался… Стонал… Умолял… Мальчик мой… Еще… Дьявол…
Садерса начинало трясти. Вцепившись в волосы Ди, он прижимал его лицо к своему лобку с чудовищной силой.
Ди задыхался.
В горле пульсировало, росло и заполняло его нечто настолько огромное, горячее и безжалостное, что в затуманенном сознании нестерпимо ярко вспыхивали багровые искры. И невозможно было вырваться из властных рук, намертво впечатавших его лицо между широко разведенных бедер.
— Он так страдал… Что же ты делал с ним… Мучил моего мальчика… Моего Шерлока… Мою любовь… Сволочь… Вырву твой блядский язык… О, Боги!
Раскаленная лава хлынула в горло. Всё померкло, стало далеким и совершенно неважным… Габриэль умер… Умер, трахнутый в рот…
…Очнулся он от поцелуя, и ещё не придя в себя окончательно, потянулся навстречу тонким губам и неторопливо исследующему его рот языку.
— Ты едва не убил меня, — сипло прошептал он, обнимая влажное тело.
— Ты жив, и это главное, — насмешливо, но с явно слышимой ноткой благодарности ответил Садерс. — Отдохни. А потом я снова трахну тебя. Ты готов? Будет больно. Очень.
— Ну и что.
Они лежали с закрытыми глазами, и Ди ластился к своему возлюбленному, льнул к нему, переполненный одновременно и нежностью, и печалью. Он очень старался не думать о том, что тот шептал и выкрикивал, исступленно трахая его горло. Благодарение богу, падая в искрящуюся темноту, он услышал не все…
— Впусти меня… Хотя бы раз…
Садерс открыл глаза и непонимающе уставился на прижавшегося к нему любовника.— Ты о чем?
— Ты знаешь… Я хочу в тебя.
Сад резко сел на постели. Это была даже не дерзость. Это был откровенный вызов. Он что, совсем уже спятил? Маленький засранец…
— Хочешь снова затолкнуть куда-нибудь свой блудливый член? — В голосе послышались отзвуки скрытой угрозы. Ему не хотелось злиться, но зарождающийся гнев уже отражался в глазах беспокойным блеском. — Мало тебе остальных? Вчера ты трахал Джеймса так, что из него полезло дерьмо. Какого черта?
От клокотавшего в горле гнева Ди невольно сжался.
— Я хочу в тебя… — повторил он еле слышно.
— Хочешь обладать мною? Трахать, как обыкновенную, дешевую подстилку? Засунуть свой грязный хуй и кончить в меня? — Он грубо отшвырнул покрывшееся мурашками тело. — Пошел вон, щенок!
Ди понимал, что приблизился к смертельно опасной черте, но остановиться уже не мог. Бледный и неожиданно осмелевший, как все обреченные на неминуемую погибель, как все, кому нечего больше терять, он выкрикнул: — А он это сделал!
— Он? — взревел Сад, подскочив на кровати и яростно сжав кулаки. Злость уже вырвалась на свободу и кипела в каждой клетке звенящего напряжением тела. — Он — это Он! Что ты знаешь о нем и обо мне?! Я готов был слизать дерьмо с его окровавленной задницы, я сосал его член и плакал от счастья. — Голос дрогнул и сорвался на шепот: — Я люблю его. Люблю, люблю, люблю. Как смеешь ты, жалкий гаденыш, говорить мне о нем? Вон отсюда!
— Сад… — Паника сдавила Ди невидимым прессом. От ужаса его колотила дрожь. — Прошу тебя! Не гони. Лучше сразу убей…
— Нет. — Садерс вдруг успокоился. Принятое решение сразу же растворило злость, и губы, которые не так давно горячо целовали Ди, тронула торжествующая улыбка. — Я тебя не убью. Будешь мучиться так же, как мучился под тобою Он. Никогда больше ко мне не притронешься. Никогда! А вот посмотреть, как я трахаю и целую других, как я в них кончаю, тебе, возможно, ещё удастся. Но не думаю, что это доставит тебе удовольствие, и тем более, радость. Уходи, дружочек, — он утомленно зевнул, — ты мне осточертел.
Оставшись один, Садерс так стремительно сорвался с кровати, что на мгновение у него потемнело в глазах, и желудок скрутили спазмы неожиданно нахлынувшей дурноты.
— Мразь, щенок… — бормотал он, торопливо натягивая штаны и покачиваясь от непривычной слабости.
Он смертельно устал и хотел только одного — упасть на кровать в спальне Шерлока, крепко обняв и прижав к животу подушку, и провалиться в глубокий сон. Спать долго-долго, целую вечность.
И может быть, Бог или Дьявол смилуются наконец над грешной, исстрадавшейся душою, и во сне к нему придет его мальчик, любящий и покорный…
***
— Здравствуй, Шерлок. Как дела?
— Зачем ты приехал?
— Узнаю дорогого братца. Я соскучился.
— И беспокоишься.
— Беспокоюсь. И ты это прекрасно знаешь. У тебя всё в порядке?
— В полном.
— Кофе угостишь?
— Похоже, это надолго.
— Как всегда, гостеприимен. Ненадолго, но кофе я выпью.
Обычный разговор, ничего не значащие фразы и тревога, льющаяся через край. Они и раньше вступали в словесные баталии, по сравнению с которыми нынешняя перестрелка была ласкающим слух воркованием. Братья состязались в острословии так часто, что подобная форма разговора стала для них едва ли не единственно возможной. Ни того, ни другого это не напрягало.
Сегодня каждое слово, каждая фраза были пропитаны скрытым смыслом, и делать вид, что это очередной рядовой визит, удавалось с трудом. Но оба, насколько это было возможно, оттягивали разговор, ради которого Майкрофт пришел, и о котором догадывался Шерлок.
— Ты научился варить превосходный кофе, Шерлок. По-прежнему не выходишь из дому?
— Кто тебе это сказал? Надеюсь, ты не установил за мной слежку?
— Еще нет, но всё больше к этому склоняюсь. — Перехватив разгневанный взгляд, Майкрофт примирительно улыбнулся. — Не сверкай глазами. Я никогда не унижу тебя подобным образом. Но мне хочется, чтобы ты был со мною откровеннее. Ты очень тревожишь меня.
— Ничего нового. Когда я тебя не тревожил? Майкрофт, у меня нет проблем.
Чашка с громким, звенящим стуком опустилась на кухонный стол. Маска хладнокровия исчезала с холеного лица Майкрофта Холмса так резко, словно невидимая рука сорвала её, отшвырнув как вещь бесполезную и до ужаса глупую.
— Это очень заметно! Ты отвратительно выглядишь — худой, бледный, изможденный… Не спишь?
— Сплю.
— Вранье! Ты не спишь. Боже Всемогущий, Шерлок, что с тобой произошло? Чем ты так сильно напуган?
— Прекрати! Я ничего не боюсь.
Но Майкрофт больше не слушал. Поднимаясь, он с шумом отодвинул стул и навис над Шерлоком, пытаясь заглянуть в глаза, которые тот старательно отводил в сторону.
— Посмотри на меня, черт бы тебя побрал! Я не нахожу себе места ни днем, ни ночью! Думаю о тебе беспрестанно, волнуюсь и злюсь.
— Злишься? — Шерлок приподнял бровь в притворном удивлении, но пальцы его крепко вцепились в изогнутую ручку чашки. — Почему?
— Потому что молчишь и скрываешь свою беду. Потому что похож на тень самого себя. Потому что, черт возьми, люблю тебя! Потому что ты мне дороже всех на Земле, а я даже не знаю, что тебя так потрясло, и не знаю, как и чем помочь.
— Мне не нужна помощь. — Но все же глаза Шерлока влажно блеснули.