Переход был так резок и нелогичен, что Шерлок непонимающе посмотрел на Садерса. Всё это время он не отрывал глаз от яркого пламени, весело и уютно пляшущего в камине, слушая голос, выносивший приговор человечеству обыденно и беспечно. Он понимал, что сегодня ему не будет пощады. Каждый жест Садерса, каким бы невозмутимым он ни казался на первый взгляд, говорил о крайней степени возбуждения.
Хищник уже прижался к земле, нетерпеливо ерзая брюхом, и был готов к нападению.
— Шерлок? Что с тобой? Ты потерял голос и слух? Я предложил перекусить — тебе понадобятся силы.
— У меня пропал аппетит, — тихо ответил Шерлок, бросая газету в огонь.
— Дело твое. Ужинать тебе вряд ли придется. Вскоре я намерен затрахать тебя до полного изнеможения.
В глазах Шерлока полыхнула ненависть, и Садерс вздрогнул как от ожога, но виду не подал и ослепительно улыбнулся.
— Не хочешь трахаться?
— Не хочу.
— Захочешь. Будешь кончать и хотеть ещё больше, ещё сильнее. Мне ли не знать…
— Стокгольмский синдром? * — усмехнулся Шерлок. — Сколько таких, как я, прошло через ваши руки, господин Рематус? Сколько любви вы получили через боль и страх? И сколько ненависти?
Садерс едва сдержал внезапно захлестнувшую его ярость. Он конечно не рассчитывал на покорность, но и презрения не ожидал. Ненависть возбуждала, разгоняла кровь, презрение же делало слабым. Он знал, что в словах Шерлока нет и доли правды, но все равно на одно мгновение почувствовал себя отвратительно жалким и… старым.
Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы сохранить спокойствие и даже снисходительно улыбнуться.
— Мальчик мой, когда я возьму тебя, и ты узнаешь, как сладко кончать не в собственный потный кулак, а в сосущий рот, ты поймешь, что мне не надо кого-либо принуждать к любви.
— А я? Что, в таком случае, здесь делаю я?
— Ты первый. У каждого в жизни есть свой первый. Ты у меня, а я — у тебя… Я тебя принудил, ты покорился. Всё просто.
— Я не покорился! — гневно воскликнул Шерлок и сразу понял, как глупо выглядят и его порыв, и его патетический гнев.
— В самом деле? — Садерс продолжал глумиться, усугубляя унизительную слабость своего невольника. — Ну, если тебе так необходимо выглядеть в собственных глазах героем бульварного чтива — мятежником и борцом за свободу, бога ради. Ты хорош в любом случае.
Позади раздался негромкий шорох, но Садерс даже не обернулся. Ди молчаливой тенью скользил вокруг стола, накрывая к чаю. На сидящих у камина мужчин он ни разу не поднял глаз, но скулы его пылали, и заметно дрожали пальцы.
— Ди великолепен во всем. Это сокровище, поверь мне, мой мальчик, — безразлично проговорил Садерс. — Ловко управляется по дому, когда я выгоняю отсюда всех, чтобы не путались под ногами. И любит меня всем сердцем. Молод, красив, неглуп. Что ещё надо? — Он внимательно посмотрел на Шерлока. — Что надо мне — вот загадка…
Шерлок чувствовал себя совершенно разбитым. Два дня он почти ничего не ел и спал очень мало. И если в обычной ситуации он едва ли обратил бы на это внимание, особенно когда бывал чем-то сильно увлечен и заинтересован, то сейчас его тело, его разум настоятельно требовали пищи и отдыха. Но даже запах еды вызывал отвращение.
Ди незаметно исчез, и Садерс поднялся с кресла.
— Прошу к столу.
Шерлок нехотя встал и сел на предложенный стул.
— Поешь, сделай милость, — наклонился Садерс, легко касаясь губами его волос. — На тебя больно смотреть. Ди прекрасно готовит.
В голосе было столько неподдельной нежности и заботы, что Шерлок на минуту-другую расслабился. Его так вымотали бесконечные часы напряжения и тревоги! Каждая клеточка была наполнена адской усталостью. Он непроизвольно откинулся и закрыл глаза.
Нетерпеливые пальцы сразу же запорхали по доверчиво приоткрытой шее, поглаживая, лаская, и Шерлок мгновенно выпрямился, вновь превратившись в туго натянутую струну.
— А ведь тебе приятно… — раздался над ухом низкий, заметно дрогнувший голос. — Тебе было приятно. Зачем так упорно сопротивляться?
— Чему? — Шерлок окинул его ледяным взглядом, и Садерсу стало тоскливо и неуютно. Он запнулся и не стал продолжать. Уверенность и сарказм бесследно исчезли, мальчишеский задор пропал, и потухли победно сияющие глаза.
Он отошел от Шерлока и сел напротив, молча приступая к еде.
Больше Садерс не проронил ни слова, и угнетающая тишина била по нервам сильнее самого шумного многоголосья.
Хотелось лишь одного — уйти. Чтобы не видеть лица сидящего напротив мужчины, не слышать звуков. Слух Шерлока так обострился, что он слышал каждый сделанный Садом глоток, слышал медленное продвижение жидкости по его горлу, и этот булькающий звук целиком заполнял сознание. С маниакальной настойчивостью Шерлок считал глотки, и это сводило с ума.
Очень близок к тому, чтобы сломаться… Очень.
Ещё один глоток, и воля рассыплется в прах.
Так быстро и так легко?
Это было самое неожиданное открытие о себе самом.
Он никогда не считал себя сильным, не преувеличивал меру своей выносливости, но чтобы сдаться так быстро…
Это всё бессонная ночь. И тьма. И ветер. Заунывный шум дрожащего и стонущего под его порывами сада. Огромная чужая кровать, в которой так легко умереть. Охваченный страстью мужчина, парализующий ненасытным взглядом.
А теперь пятеро ни в чем не повинных людей.
И сколько их будет ещё?
Кровавое пиршество психопата.
А счет… А счет будет предъявлен ему, отупевшему от усталости и безысходности, готовому отдать не только тело, но и душу, только бы не слышать больше, только бы не знать.
Шерлок поднялся из-за стола и, не проронив ни слова, ушел.
*
Кровать была тщательно заправлена, многочисленные подушки картинно разбросаны по шелковому покрывалу.
Гламурный Ди был идеальной домохозяйкой.
Шерлок невесело усмехнулся.
— Ну что ж… — произнёс он вслух, присаживаясь на край постели.
Им овладело полное безразличие. Он не хотел возвращаться в Лондон. Он хотел только спать.
Уснул он мгновенно, едва отяжелевшая голова коснулась подушки, и спал весь вечер и всю ночь, ни разу не шелохнувшись, словно душа покинула тело, оставив одну только неподвижную оболочку.
И проснулся в объятиях Садерса.
Тот крепко спал, тесно прильнув обнаженным телом и прижавшись губами к плечу. Тонкая ткань рубашки от дыхания стала влажной, и это почему-то показалось Шерлоку самым ужасным. Будто его заклеймили и этими губами, и этим дыханием, навсегда запечатав в стенах ненавистного дома.
Садерс вхдохнул и открыл глаза. Встретившись с Шерлоком взглядом, он со стоном стиснул его руками, сделав объятие неразрывным и по-медвежьи могучим.
— Мальчик мой, — простонал он в укрытое локонами ухо, обдав жаром и похотью, — трахни меня. Трахни свого несчастного Рэма…
* Стокгольмский синдром — психологическое состояние, возникающее
при захвате заложников, когда заложники начинают симпатизировать захватчикам.
========== Глава 10 Двери ==========
Навалившееся тело было по-медвежьи тяжелым. Садерс обезумел мгновенно. Дрожа и извиваясь, он прижался к Шерлоку членом, беспорядочно касаясь лица, шеи, волос, вонзаясь пальцами в плечи — слишком долго он об этом мечтал.
— Посмотри, какой он большой, — хрипел Сад, протискивая руку Шерлока между телами, — какой горячий и мокрый… Потрогай его, Шерлок, потрогай… Господи Боже, да коснись ты меня хоть раз!
Запрокинув голову и до отказа вытянув шею с остро выпирающим кадыком, он издал придушенный рык, в котором не было ни одной человеческой нотки. Член дергался от сумасшедшей пульсации, и протяжно выдохнув, Садерс мощно толкнулся — раз, другой. Как запущенный механизм, он двигался в нарастающем темпе, и торжествующим крикам его не было видно конца…
Шерлок задыхался, пригвожденный к ненавистной кровати. Тело, словно ожившая глыба, было налито звериной силой, дышало зноем и источало острый мускусный запах. Скользкий от выделений член вбивался в ладонь всем своим весом, и не было возможности высвободиться или хотя бы выдернуть руку.
Теплая сперма просочилась сквозь пальцы и густо залила оголившийся впалый живот…
Крепко сжимая Шерлока бедрами и продолжая скользить в омертвевшей ладони, Садерс страстно шептал, прижимаясь губами к его волосам: — Люблю… люблю… люблю…
Хрипло, надрывно, бесконечно.
— Уйди.
Он потрясенно застыл. В голосе такое глубокое отвращение, что на мгновенье перехватывает дыхание. Впервые он кому-то противен, впервые его тело, переполненное отчаянной страстью, всегда боготворимое и желанное, вызывает брезгливость.
Убить эту тварь! Убить прямо сейчас! Сдавить гордую шею, чтобы согнулась. Чтобы согнулась, сука! Короткое движение, и мучениям придет долгожданный конец: грудь задышит легко, покинет сердце адская боль, а если оно разорвется, так это совсем не страшно, это вполне нормально для умирающего от любви.
Рука резко метнулась к шее. Такая нежная кожа…
Нет! Господи, нет.
Он резко отстранился и поднялся с кровати — всё ещё возбужденный, блестящий от пота, дрожащий.
— Уйди? Ты сказал это мне? — Голос вибрировал от боли и ярости.
Наклонившись и поднимая с ковра невесомо тонкие брюки, Сад скользнул в них завораживающе изящно и ловко. — Хорошо, мой мальчик. Будь по-твоему — я уйду, — насмешливо и уже спокойно сказал он, глядя на неподвижно лежащего Шерлока, на его обнаженный, со следами подсыхающей спермы живот и беспомощно задранную рубашку. — А ты, конечно же, бросишься в душ, где будешь долго тереть оскверненное тело, пытаясь отмыться от грязи. Но ты уже пропитался ею, ты этой грязью благоухаешь — остро, терпко, вкусно. Запах смерти и похоти. Вот это… — Он медленно провел ладонью по гениталиям, обтянутым тонким хлопком, горстью захватил облегченную оргазмом мошонку, — это омерзительно, да? Огромное, капающее слюною чудовище. Но, Шерлок, ты приползешь, покорный и сдавшийся, ты будешь лизать это чудовище. — Он крикнул, срываясь на яростный рык: — Задыхаться от ненависти и лизать! Жрать мою сперму! Жрать! А потребуется, сожрешь всё, что я тебе предложу.
Перекошенное лицо приковало взгляд. Шерлок знал, что уже повержен, что борьба, даже такая жалкая, не имела смысла, знал, что Садерс говорит сейчас правду. И знал, почему…
— Всё схватываешь на лету, мой гениальный Шерлок. — Голос звенел наигранным торжеством. — Ты совершил сейчас роковую ошибку. Теперь меня не остановить. Слишком я возбужден. С этой минуты ты будешь вымаливать у меня каждую тухлую жизнь. И за каждую под меня ляжешь, как безмозглая шлюха. Только плата будет куда забавнее. — Он коротко хохотнул. — Представь: какой-нибудь полудохлый бродяга получит от тебя очень щедрый подарок — то, что даже совестно назвать жизнью. Ты заплатишь вот этим прекрасным телом за чьи-то гнилые кишки и вонючую задницу. О, Боги! Как это интересно! А через месяц его зарежет такой же, как он, ублюдок.
Глаза его хищно блеснули. Садерс больше не улыбался.
— Я слишком долго тебя уговаривал, и цена твоих раздвинутых ног стала уже непомерной. — Он направился к выходу, но обернулся у двери, с любопытством окинув Шерлока взглядом. — Интересно, как быстро ты ко мне прибежишь?
*
Когда захлопнулась дверь, Шерлок закрыл глаза, и долго копившиеся слёзы полились неудержимо и горько, стекая к вискам, пропитывая солью спутанные завитки. Он совсем потерялся в собственном отчаянии, перестав узнавать самого себя.
*
Оседлав ненавистный трон и резко вколачивая в себя искусственную холодную плоть, Садерс беззвучно морщился от раздирающей боли, и ему казалось, что безупречно изготовленная головка вот-вот пробьет его сердце. Он не испытывал ничего, кроме боли, не ждал разрядки, но продолжал истязать себя, изнемогая от усталости и не желая остановиться.
Вырвавшийся из горла крик был по-птичьи тонок.
Сознание меркло, и, с трудом разогнув жалобно скрипнувшие колени, Сад неуклюже сполз на ковер, всхлипывая и стуча зубами. Пряча лицо в мягком, пушистом ворсе, он глухо выл от тоски — поверженный и одинокий.
*
Он закроется в спальне на несколько дней, но сначала… Сначала он сделает одну очень важную вещь, то, что сделать надо было уже давно, и, может быть, тогда безумие не застилало бы его разум непроницаемой мглой, может быть, любить было бы легче, а хотеть — не так мучительно…
*
…Он долго стоял у камина, где в оранжевом пламени медленно плавился маленький ключ, навеки скрывший его ужасную тайну, его постыдную кабалу. Он хорошо знал, что наступит день, и он будет рычать от бешенства и бессилия, что желание вновь и вновь терзать и осквернять свое тело, будет невыносимым.
Но сейчас это не имело значения.
В конце концов, прервать такие отчаянные минуты коротким, оглушительным звуком будет относительно просто…
Сейчас он не чувствовал ничего, но так было всегда.
Через час его мышцы одеревенеют, а потом наполнятся ломотой и болью; растраханное нутро наполнится адским жаром; израненный анус будет обильно кровоточить, гореть и саднить, надолго истребив любое желание, кроме желания напиваться и спать.
Очень хорошо. Замечательно. К черту любовь!
*
Он отдал все необходимые распоряжения призрачно бледному Ди и, плотно зашторив окна, улегся в огромную пустую кровать, с головою укутавшись теплым пледом.
Относительно желаний Садерс очень сильно ошибся…
Он совсем не хотел спать и не хотел вина, которое в такие дни поглощал в огромном количестве. У него было одно-единственное желание: чтобы рядом с ним лежал полусонный Шерлок, опустошенный ласками и восхитительно сумасшедшим сексом; чтобы можно было погладить обнаженные плечи и, зарывшись пальцами в волосы, коснуться кожи — нежной и теплой. Поцеловать сладкие губы, осторожно ловя дыхание. А потом обнять, положив ладонь на умиротворенно стучащее сердце, упиваясь его ровным, негромким ритмом… А потом крепко уснуть в полумраке комнаты, позабыв обо всем на свете, вычеркнув из списка существующих весь этот мир и оставив себе только одно — сводящего с ума мальчика, который сегодня впервые к нему прикоснулся.
Сад ненавидел свою любовь. Свои мечты. Своё покорное тело. Он устал. Всего за несколько дней устал больше, чем за всю свою жизнь, в которой было всего так много, но никогда ещё не случалось любви. Мучительно-сладкой и мучительно-горькой, ставшей его возмездием, легко и просто доказавшей, что душа, существование которой он так яростно отрицал, у него всё-таки есть. И она больна.
— Не хочу больше жить, — прошептал он, закрывая глаза. — Не хочу.
*
Шерлок тщательно мылся, покрывая тело душистой пеной, скользя по гладкой коже ладонями и вздрагивая от собственных прикосновений. Это тело он рассматривал с ледяным любопытством , зная, что скоро оно станет ему чужим, и, конечно же, оно было очень красиво. Каждый изгиб, каждая впадинка были совершенны; колени и локти, запястья и щиколотки, живот, бедра… Что ж, неплохая цена за чьи-то судьбы, находящиеся в его власти.
Безразличие было полным и даже приносящим подобие удовольствия. Бессмысленная борьба его утомила. С кем? И зачем? Ещё там, на Бейкер-стрит, всё стало понятно. Иногда бывает и так. Иногда выбора вовсе не существует. Приходит однажды кто-то, и ты оказываешься в маленьком домике с незапертыми дверьми.
И ты никуда не уйдешь.
И то, что с тобой собираются сделать — не самая страшная в мире вещь.
*
Он без стука вошел в полутемную комнату, найти которую оказалось не сложно. Огромная кровать занимала большую её часть, и оттуда, из беспорядочного вороха подушек и пледов, раздался безжизненный голос.
— Убирайся к чертовой матери.
— Это я.
— Блядь! Вон, я сказал.
========== Глава 11 Поверженные ==========
Три дня Сад не выходит из комнаты. Три дня ничего не ест и пьет только кофе, который бесшумно скользящий по дому любовник оставляет под дверью.
Этих приступов странного затворничества Ди не понимал никогда. Что за безумие? Но принимал их смиренно. Помешательство? Все равно. Пусть сумасшедший, пусть даже убьет, лишь бы впустил… Но Сад его не впускал, а на робкое постукивание и еле слышное «Сад…» лишь злобно рычал.