- С тобой общаться сейчас, все равно, что зубы рвать, но мне кажется, что очки за попытку я все-таки заслужил.
Шерлок уставляется на него из-под растрепанных, упавших на лоб завитков. Покачав головой, Джон подбирает газету, собираясь отправить ее в мусорную корзину, и замирает, услышав голос друга.
- Что, если бы вся твоя жизнь оказалась полной бессмыслицей? Все, что ты делал, все, кого ты знаешь, все твои достижения – все это вдруг напрочь лишилось всякого смысла? Что бы ты сделал?
Оглянувшись, Джон обнаруживает, что друг сдвинулся в кресле ниже, так что теперь сидит, упершись подбородком в грудь. По лицу его ничего нельзя прочесть. Джон сжимает смятую газету. Его вдруг странным образом ударяет то, как осторожно Шерлок сформулировал вопрос. Здесь не любопытство, за этими тщательно размытыми фразами кроется нечто большее.
- Так ведь всем иногда кажется, разве нет? – помолчав, произносит он. – В какой-то момент начинаешь думать, что все тобой сделанное ничего не стоит и, по большому счету, ничего не значит.
Шерлок раздраженно рычит.
- Я не о философии, не о какой-то тоскливой абстракции. Я действительно имею в виду все. Вся жизнь, работа, связи, цели обратились в ничто. Все, кого ты знал, – преходящи. А все, что для тебя было абсолютной константой, – стерто, - в голосе смешались отвращение и обида, что ни капли не добавляет смысла во все сказанное.
Джон пытается придумать хоть что-то подбадривающее.
- То, что ты делаешь – поразительно, и так будет и дальше… - начинает он и тут же умолкает, увидев, что Шерлок резко и отрицательно встряхивает головой, спихивает со столика всю гору бумаг, и те в беспорядке рассыпаются по ковру.
- Нет, не будет, - почти яростно выдает друг и, сжав губы, с силой прижимает к ним кончики пальцев.
Осторожно отодвинув в сторону его ногу, Джон усаживается на столик, скрипнувший под его весом. Он волнуется. Вот уже много дней назад залегшая на лбу друга складка не разглаживается, но и не становится той, которая говорит о любопытстве и сосредоточенности. Кажется, что Шерлок бьется над задачей и не может понять, как ее решить. Джон видел его и в ярости и в злости, но еще никогда – таким, словно бы потерянным.
- В чем дело, Шерлок? – спрашивает он, дотронувшись до лодыжки друга в поисках хоть какого-то контакта. – Только не говори, что ни в чем. Ты ведешь себя вот так уже больше недели, ты пытаешься меня оттолкнуть, но я же знаю, что что-то не так.
Шерлок упрямо хранит молчание.
- Послушай… просто… Если захочешь поделиться, сказать, что стряслось – я рядом. Я могу помочь. Хотя бы попытаться помочь, если ты позволишь.
- Бессмысленно, - отрезает Шерлок. – Совершенно бессмысленно.
- Шерлок…
- Просто иди и займись обычными людскими делами, - раздраженно отмахнувшись, Шерлок вскакивает с кресла и вылетает из гостиной, словно видеть уже не может ни саму комнату, ни Джона, и с треском захлопывает за собой дверь в спальню.
- Да, превосходно поговорили, - выдыхает Джон в тишину.
*****
Неделя в больнице выдается не из легких, и если Джону достает сил на то, чтобы поесть и откопать чайник в куче совсем уж непонятных книг и научных статей, то это можно считать настоящей удачей. Сил на беспокойство попросту не остается. Из-за этого он чувствует себя виноватым, но в принципе не похоже, что Шерлок пытается довести себя до смерти. Он просто кажется впавшим в полную апатию.
В пятницу Джон просыпает рис на статью о черных дырах. Это заставляет предположить, что, возможно, убили какого-то ученого, причем дело засекречено. Он знает, что Шерлок иногда за такие берется и что не всегда о них рассказывает.
Быть совершенно не в курсе, когда творится что-то явно важное, как-то непривычно.
Он ненавидит чувствовать себя бесполезным.
*****
Больше до вечера пятницы ничего не происходит. В тот день Джону удается вырваться с работы на час раньше, и, вернувшись домой, он застает там Майкрофта. Шерлок нормально одет и производит впечатление человека, который как минимум попытался вернуться к нормальной жизни. Джон понятия не имеет, есть ли в том заслуга именно Холмса-старшего, но если уж и случилось такое чудо, он примет его без вопросов. Он замирает, не зная, стоит ли ему что-то сказать, или лучше просто подняться к себе. Особенно, учитывая тот факт, что братья, не отрываясь, молча смотрят друг на друга. Одной рукой Шерлок небрежно и лениво обхватил скрипку, зажатый в другой смычок с силой упирается в подлокотник, согнут до рискованного предела. Майкрофт подался вперед, как будто пытаясь в чем-то убедить брата.
- Мне бы очень не хотелось расставаться на дурной ноте, Шерлок, - осторожно произносит он, и голос его почти по-человечески дрожит.
Шерлок долго смотрит на брата поверх скрипки.
- Значит, не будем, - наконец произносит он с некоторой неохотой.
На секунду на лице Майкрофта мелькает и тут же исчезает в никуда тень изумления. Решив, по-видимому, дальше не испытывать судьбу, Холмс-старший поднимается с кресла так легко, словно мягкое сиденье ему в этом ни капли не помеха, протягивает руку Джону, и тот пожимает ее, не успев подумать, что такое действие по отношению к кому-то, с завидной регулярностью занимающему его кресло, несколько странно. С другой стороны, Майкрофт всегда был излишне формален.
- Всегда рад вас видеть, Джон, - произносит он, и странным образом это звучит одновременно сухо и искренне. Закончив рукопожатие, он улыбается. Не в той обычной безучастной и приличествующей случаю манере, но слегка неровно и неуверенно. Привычку улыбаться именно так политики старательно пытаются искоренить всю жизнь: слишком уж чистосердечным выходит результат. Джон смотрит ему вслед, и ему кажется, он что-то упустил. От Шерлока не последовало ни раздраженного взгляда, ни намека на оскорбление. Он тоже просто смотрит на дверной проем, пока внизу не хлопает входная дверь.
Заваривая чай, Джон решает упомянуть об этой странности, потому что не может избавиться от впечатления, что иногда дело только в нем самом. Кажется, вокруг Шерлока по умолчанию должно твориться какое-то безумие.
- Это с ним сегодня что-то не так, или со мной? – рука с чайником нерешительно замирает над двумя кружками.
- Ты вечно обвиняешь его в каких-то замыслах, - замечает Шерлок и осторожно, как маленького ребенка, устраивает у себя на коленях ноутбук.
- Ну не в лицо же, - отвечает Джон. – Кроме того, если он и ведет себя непонятно, то это нормальная Холмсовская странность, что-то в духе Майкрофта. А сегодня он был по-обычному, по-человечески странным, и это напрягает.
- Не присущая Холмсам от рождения странность, - хмыкает Шерлок. – Кажется, моих навыков недостаточно для расследования этой загадки.
Первая почти-шутка за много дней. И это хороший знак, разве нет?
- Забавно, - бросает Джон через плечо. – Но, если серьезно, у нас же не предвидится войны или вторжения инопланетян? Мне точно ничего не нужно знать?
Если это второе, Джон точно предпочел бы знать это заранее. Инопланетное вторжение – не та вещь, о которой хочется узнать пост-фактум.
Повисает долгая пауза, и Джон уверен, что друг даже дыхание затаил.
- Нет, ничего такого, - наконец произносит Шерлок, и это настолько очевидная ложь, что способность произнести ее спокойно поражает.
Джон смотрит на чайник и стоит, нахмурившись, пока сзади не раздается перестук клавиш: Шерлок что-то печатает.
*****
Шерлок по-прежнему ведет себя несколько странно, но хотя бы не настолько, как раньше. Этого вполне достаточно, чтобы Джон прекратил волноваться, но не задаваться вопросом, в чем дело, он не может. На чем бы Шерлок ни зациклился тогда, совершенно ясно – он все еще бьется над этим, крутит в голове так и эдак. Он не забросил, а может, просто не смог забросить этот вопрос.
Джон уже начал привыкать к молчанию, к раздраженным метаниям туда-сюда и к вспышкам ярости. Он прекрасно понимает, что привыкать к такому – плохой признак, и беспокоится о Шерлоке, ведь тот слишком отличается от других людей. Иногда ему хочется понять, как именно другу удается работать, потому что тогда он сможет помочь. Способность помочь всегда давала ему чувство уверенности.
- Мне нужно пройтись, - заявляет Шерлок чересчур громко и как-то официально. Как будто сообщает о своих намерениях целой аудитории, хотя перед ним только Джон.
Тот смотрит на друга поверх газеты.
- Составить тебе компанию?
- Нет, - тихо, но жестко отказывается Шерлок. – Нет, оставайся дома.
Джон только и успевает бросить еще один озадаченный взгляд на друга, прежде чем тот выходит, и снаружи раздаются странно медленные, нерешительные шаги по ступенькам. Хлопает входная дверь. С каждой минутой Джон хмурится все сильнее.
Он обводит взглядом квартиру и обнаруживает, что дверь в свою спальню Шерлок оставил нараспашку. Через окно льется, просачивается в гостиную уличный свет. За дверью видны стопки бумаг и книг, куча каких-то приборов, карты, свисающий провод от телефонной зарядки… изножье кровати Шерлока.
И на него аккуратно, так чтобы не свалилась, поставлена картонная коробка. Нарочито приоткрытая картонная коробка.
Очень медленно Джон опускает газету на подлокотник. Он слишком хорошо знает Шерлока: тот почти никогда не совершает ничего необдуманного. За всем кроется какая-то причина. И сегодня дверь нараспашку не просто так. И не просто так он оставил коробку именно в таком положении. Самом неестественном, очевидно намекающем, что все это неспроста. Шерлоку нужно, чтобы Джон зашел в его комнату, нужно, чтобы он заглянул в коробку. Это очевидно, и даже более того: все это говорит о том, что Шерлоку отчаянно нужно, чтобы Джон что-то обнаружил. Чтобы он узнал нечто, что сам Шерлок не может или не хочет ему рассказать.
Коробка наполовину забита бумагами. Кроме них в ней обнаруживаются DVD-диски, диктофон, пара флешек и стопка обгорелых конвертов.
На просмотр содержимого у Джона уходит два часа. Его знания физики элементарных частиц слишком поверхностны, их не хватает, чтобы понять графики и схемы. Обведенные красной ручкой цифры тоже ничего ему не говорят. В конвертах – переписка между Артуром Райаном и доктором Джоном Тильденом. В письмах первого – огромное количество данных, обрывочные предложения, и чем дальше, тем исступленнее становится их тон. Второй же, наоборот отвечает все короче и несколько насмешливо.
Диски, однако, несколько понятнее. Джон просматривает их один за другим на своем лаптопе. Человек, стоящий перед камерой, кажется совершенно обычным. Мужчина средних лет, темные волосы в беспорядке, рубашка на пару размеров велика. Он представляется как доктор Артур Райан. Он говорит слишком увлеченно и быстро, длинными сложными фразами, рассказывает что-то о частицах, об экспериментах. Джон едва улавливает смысл. Белая доска вся испещрена расчетами. Джон отсматривает два часа видеозаписи, которая то обрывается, то перескакивает на несколько часов, а то и дней вперед. Выходит, перед ним лабораторный видеожурнал?
На диске с записью, помеченном «Этап 4», Райан больше не улыбается. Он кажется до крайности потрясенным, глаза потемнели, в голосе прорезалась дрожь. Он рассказывает – слишком торопливо, слишком научным для Джона языком, - что именно происходит на экране, что именно происходит в той белой цилиндрической установке, где он проводил свои эксперименты. Объясняет сбивчиво и запутанно что-то про волновой коллапс, про регистрацию некоего «события», про то, что шансы на подобное были, согласно всем расчетам, астрономически малы.
По доктору Райану видно, что он документирует нечто страшное, на лице его проступает выражение безнадежности и тихого ужаса, несмотря на все попытки сохранить отстраненность ученого. Слова даются ему с трудом, а потом он вдруг словно исчерпывает запас объяснений и молча стоит у белой пластиковой доски, где крупными буквами выведен заголовок «ПОСЛЕДСТВИЯ СОБЫТИЯ: ТЕМПОРАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ». Он переводит камеру на установку, недвижимую и бесшумную, затем опять на себя. Джон уверен, что видит, как дрожат его руки, но изображение не трясется ни капли: похоже, камера закреплена на штативе.
Взяв черный маркер, Райан изображает на доске точку сингулярности, торопливо и неровно выводит линии и срывающимся голосом объясняет все простыми, понятными Джону словами. Объясняет, что именно происходит, какое именно гравитационное воздействие окажет его эксперимент на все вокруг. Все, что случится, выписано черным маркером на белой доске. Он повторяет второй, третий раз – а потом Джон просто устает считать, - что ничего нельзя остановить.
- Первые эффекты мы начнем ощущать через двадцать дней, - рука с маркером скользит вдоль доски, перечеркнув расчеты черной линией. – Скоро сюда приедут, проведут ровно те же расчеты, придут к тем же выводам. Даже не знаю, зачем я делаю эти записи. Их некому будет посмотреть, меня некому будет винить.
Райан сидит на табурете у лабораторного стенда и тяжело, глубоко дышит. Джон ждет, что он скажет что-то еще, но на этом видео заканчивается. Что бы ни случилось дальше, это либо вырезали, либо стерли.
Теперь остался лишь диктофон. Джон ставит его на стол, перематывает пленку на начало, слушая, как она тихо шуршит, а затем нажимает «пуск».
- Я знаю, мне нечего сказать. И я никак не могу все исправить. Я просто хотел, чтобы хоть кто-то понял.
Это голос Райана. Он говорит серьезно, тихо и медленно, но все-таки четко.
- Я просто хотел, чтобы хоть кто-то понял, почему я сделал то, что сделал. Почему попытался и чего хотел достичь. Вероятность того, что случилось, была так ничтожно мала… Я сделал это потому, что мог, потому что хотел доказать, что это возможно, хотя все считают иначе.
Тишина. Тяжелое дыхание человека, пытающегося совладать с нахлынувшими эмоциями.
- Я не хотел уничтожить все, уничтожить нас. Я не хотел… Были приняты все меры, вероятность катастрофы была астрономически ничтожна. Я бы… Я бы все прекратил, если бы знал, к чему это приведет.
Джон уверен, что это – голос человека, который прекрасно знает, что ему только и осталось, что лгать самому себе.
- Один шанс на миллиард. Я мог бы повторить эксперимент хоть тысячу раз, хоть миллион, и не получить этого события. Не было бы… Боже, прости меня.
В тишине слышно быстрое, рваное дыхание, а затем какой-то шорох и скрежет, и Джон не может определить, что это. Быть может, Райан вытаскивает из ящика какой-то прибор.
А затем в мозгу что-то щелкает, и Джон понимает, что именно слышит.
Неопытные руки заряжают пистолет.
Мертвая тишина. Джон задерживает дыхание.
Выстрел кажется куда громче, чем это возможно. Хлесткий, звонкий и такой неправильный.
- Гос-споди, - выдыхает Джон.
Дальше на пленке записана тишина. Через какое-то время в нее вторгается тихое «кап, кап, кап». Джон пытается и не может понять, что это такое.
А потом все встает на свои места.
Щелчок кнопки «стоп» кажется Джону слишком тихим. Он сидит над коробкой, согнувшись, сжав кулаки, и смотрит на диктофон, качая головой. Это какое-то безумие. Полное, абсолютное безумие. Сама мысль о том, что кто-то… что это в принципе возможно, что можно совершить такое, довести до таких последствий… До конца всего чертового… Джона трясет, он сам не понимает, почему… хотя… Да к черту все, он прекрасно понимает. Его трясет потому, что он в это верит. Верит, и теперь его выворачивает наизнанку. Ведь все, что сделал Шерлок, имеет смысл, только если он сам верит, что это – правда.
Если Шерлок верит, что это правда…
Всего этого слишком много, чтобы пытаться обдумать, слишком много, чтобы осознать. Джон весь взмок, пульс подскочил – тело настаивает хоть на каких-то действиях. Но что тут можно поделать, Джон понятия не имеет.
Он перематывает пленку на начало, сам не зная, зачем. Просто перематывает, и все. Прослушивать запись еще раз он точно не хочет. Все, чего он хочет – убрать ее подальше, забыть, что ее слушал, вообще забыть о ее существовании. Но это невозможно. Коробку он оставляет на столе, не потрудившись убрать в нее содержимое: папки, диски, записи… Шерлок точно хотел, чтобы он ее нашел и просмотрел все, что там есть, и, вернувшись, он точно не упустит того, что так и было. А Джон твердо намерен спросить, почему он ничего ему не рассказал. Почему не рассказал никому. Почему никто не в курсе того, что происходит.