Не то чтобы Джон собирал фотографии Шерлока, использованные им салфетки или хранил исписанные его рукой тетрадные листы. Нет, конечно. Но он хранил другое – воспоминания. Как Шерлок склоняется над очередной склянкой, пытаясь одновременно посмотреть, что получится при добавлении кислоты, и удержать свой шарф от попадания во что-нибудь едкое. Как Шерлок рассеянно улыбается своим мыслям, исключительно мыслям, потому что людям он никогда не улыбается, для них припасены исключительно презрительная, насмешливая ухмылка или еще более презрительная клоунская гримаса. Как Шерлок грызет кончик карандаша, как кидает в сумку учебники, как яростно спорит с директором, как неодобрительно поглядывает на молодого, чем-то похожего на самого Шерлока, мужчину, который иногда заезжает за ним. Джон помнит сотни взглядов Шерлока и десятки его слов, помнит микромимику и интонации. Может, это любовь, а может, какое-то нездоровое влечение. Джон сомневается, потому что это всегда было чем-то отвлеченным, скорее созерцательным, чем реально существующим. Разве с тем, кого любишь, не положено пытаться заговорить? Подружиться, наладить хоть какой-нибудь контакт? В конце концов, разве не естественно представлять себе объект любви, запираясь в душе или быстро двигая рукой под одеялом?
Джон не делает ничего подобного. Он просто смотрит. И думает, что если бы представилась возможность, он… Теперь она представилась. Последний урок.
Уотсон идет по коридору к кабинету химии – к нему пристроена лаборатория, которой разрешают пользоваться ученикам, имеющим допуск преподавателя. Джону было несложно его получить. В положении отличника и признанного пай-мальчика есть и свои плюсы.
В кабинете пустые столы, за исключением первого, на который лаборант уже установил все требуемые для работы реагенты и инструменты. Пока Шерлока нет, Джон решает заняться оформлением: цели, задачи, описание оборудования… Совершенно ненужная писанина, по его мнению. Важны сами опыты, реакции, преобразования, а не перечисление форм склянок.
– Привет.
Джон резко оборачивается.
– Я думаю, в этом нет смысла, мы оба знаем ответы на все эти задания. Они для идиотов,– Шерлок стоит, прислонившись к столу. В лаборатории на нем должен быть халат, но ему, конечно, все равно. И Джон прослеживает длинные линии пальто, округлые линии черных перчаток, темный шарф, оборачивающий тонкую шею, и волосы – черные кудри, мягкие на вид, как с картинок с белокрылыми пухлыми херувимчиками.
– Да. Но мы должны это сделать. Зачет дифференцированный, а Фелпс – дотошный старикашка.
***
Шерлок пару секунд смотрит на Джона, оценивая, стоит ли тратить на все это время, и, пожав плечами, все-таки садится за работу.
На самом деле, его по-настоящему увлекают формулы. Чем больше в них переменных, тем больше комбинаций. Эти комбинации для него как лабиринт – бесконечное число тупиковых ветвей, и лишь один-единственный верный путь – тот, что приведет к верному ответу. За это он и любит химию – за уравнения химических реакций.
У каждого человека есть лимит внимания – то количество времени, которое он может потратить на определенное действие. Если человек – посредственность, его лимит может быть неисчерпаем. Но для таких, как Шерлок, даже исчисляющийся минутами отрезок времени – уже редкость.
И на любимую науку Холмс может потратить час непрерывной концентрации. Но более длительное отсутствие смены деятельности мучительно. Они с Джоном работают уже пятьдесят две минуты. А лабораторная выполнена лишь наполовину: в ней слишком много формальностей и описательных упражнений. Они даже не разговаривают больше, чем необходимо для синхронности действий: подожги фитиль, держи, добавь из пятой мензурки.
За окном не то чтобы темнеет, но солнце начинает садиться, тени становятся мягче – и все вокруг приобретает теплые оттенки. Пятьдесят девять минут. В тот момент, когда Шерлок думает, как бы сказать напарнику о том, что ему надоело и пора бы заканчивать на сегодня, в лабораторию входят двое.
Джон с недоумением смотрит на них, продолжая по капле добавлять катализатор в один из их предыдущих растворов. А Шерлок понимает, что день закончится даже хуже, чем начался. Это те двое, что лезли с ним в лабораторию – черт знает, как их выпустили и как они его нашли. Об этом Шерлок решает подумать чуть позже, а пока в голове со скоростью, превышающую скорость света, мелькает цепочка из размышлений о том, что, если они пришли в общественное место, непонятно как миновав охрану, они явно не собрались вести дружескую беседу. В школе учится только одна смена и уже почти никого не осталось, камеры есть только в коридорах и звук не передают – значит, двое школьников против пары бандитов.
И Шерлок просто смотрит, как они подходят с двух сторон, поигрывая тупыми на вид ножами-бабочками. Но это не важно, что они тупые: на самом деле это только хуже, только больнее.
– Ну привет, Шерли… Поговорим? Зачем ты нас сдал?
– Я не сдавал… – Шерлок умеет думать, действовать – не его специализация. Его инстинкты кричат о том, что надо бежать, но мозг знает, что бежать некуда.
– Интересно, что ты за нас получил… Или это инспектор получил, а ты просто позволил ему позабавиться?
Шерлок ничего не получил. Ему просто нужно было попасть в лабораторию. Он отключил сигнализацию и нашел способ обойти датчики, и он не виноват, что охранников оказалась дюжина, а не двое, как на планах безопасности. И обход они, соответственно, совершали гораздо чаще. Так. Дюжина. Слишком много для рядовой крошечной лаборатории на окраине. И датчики. Инфракрасные. Акустические. Емкостные. Магнитоконтактные. У него ушли часы на их преодоление. Слишком много. И… нет, позже, конкретно сейчас действительность требует внимания.
– Если бы вы, идиоты, потрудились достать мне правильные данные!..
Кулак врезается в скулу Шерлока, мешая закончить фразу. На щеке остается царапина от дешевой подделки, вероятно, выдаваемой обладателем за старинный перстень. Все происходит слишком быстро для неподготовленного в подобном плане Шерлока, но у Уотсона, видимо, с этим дела обстоят гораздо лучше. Потому что в тот момент, когда до Джона доходит, что именно собираются делать незваные гости, он бросает склянку с реагентами в сторону обступивших Шерлока парней. Колба разбивается с шипением, выпуская едкий газ, с которым, по правилам лабораторной работы, можно контактировать только в защитной маске.
И Шерлок с удивлением наблюдает, как Джон подсекает опешившего от неожиданности нападающего и хорошо прикладывает об пол. А после так же мастерски укладывает второго, кинувшегося на него с ножом. Джон выкручивает ему запястье, пока лезвие со звоном не падает на пол. И почти спокойно говорит, обращаясь к Холмсу:
– Думаю, стоит позвать дежурного охранника.
***
Со смесью восхищения и возмущения Джон наблюдает, как умело врет Шерлок, объясняя охраннику, что двое нападавших – всего лишь хулиганы, пытавшиеся что-то стащить и, по-видимому, не ожидавшие застать кого-то в лаборатории. Холмс врет так гладко, с широко открытыми ясными глазами, что Джон и сам бы ему поверил. Охранник тоже верит и настойчиво отправляет их по домам. В этот момент Уотсон и Холмс, наверное, впервые в жизни думают об одном и том же – что охранник хочет получить славу героя, поймавшего грабителей. И они едины в своем желании не иметь к этому инциденту никакого отношения. Шерлок – потому что не хочет в участок по-новой, а Джон – потому что имеет небольшую проблему. Эту проблему он сейчас зажимает правой ладонью, чтобы остановить кровь или хотя бы не попасться никому на глаза, пока не удастся сделать перевязку. Это всего лишь большая царапина, но мать, если узнает, обязательно поднимет панику.
Охранник не обращает на Джона внимания, а вот от Шерлока ничего не укрывается. И как только они выходят в коридор, Холмс хватает его за руку, скидывая куртку с левого плеча. Там неглубокий, но длинный порез, и кровь стекает Уотсону под рукав.
– Надо перевязать. Идем в медпункт.
Уотсон кивает на первое и категорически мотает головой на второе: из медпункта обязательно сообщат домой.
Холмс хмурится, но, судя по всему, доходит до него быстро, и он отрывисто кивает:
– Пошли.
Уотсон не уверен, нужно ли ему что-то объяснять и куда его тащат, но адреналин все еще бежит по венам, а Шерлок не отпускает его руку, так что он ничего не имеет против сложившейся ситуации. И еще очень хочет узнать о том, что же собственно только что произошло.
– А ты неплохо дерешься, – информирует Шерлок по пути на автостоянку.
– Отец научил.
Джон думает о том, как именно сформулировать свои вопросы, когда его бесцеремонно усаживают на переднее сидение какой-то супердорогой машины. И у него появляются куда более первостепенные вопросы.
– Твоя? – дожидается кивка. – Вроде бы, у тебя еще не может быть прав…
– А их и нет, – весело ухмыляется Шерлок, вдавливая в пол педаль газа. У Джона на секунду перед глазами вспыхивает солнце, и он не может не улыбнуться в ответ. Потому что так умеет только Шерлок, с его четко очерченными губами и живой мимикой.
И Джону вдруг становится нестерпимо хорошо. Как будущий медик он знает, что это всего лишь эндорфины, вырабатываемые его мозгом в ответ на стресс и боль, но это ничего не меняет.
Только что скучная лабораторная работа стала своего рода приключением. И сейчас он едет в машине рядом с Шерлоком и смотрит, как ветер из открытого окна лохматит тому волосы, а садящееся солнце розоватыми бликами отражается в глазах. И куда они едут, его совершенно не волнует.
***
Шерлок едет на максимальной скорости, доступной в этом районе, он помнит наизусть каждый поворот, светофор, переход и без проблем объезжает пробки. Параллельно он размышляет о случившемся несвоевременном инциденте. Почему их отпустили? И почему они оказались идиотами настолько, чтобы сразу же нарваться на проблемы с законом? Месть? Глупо, да и не за что. Скука? Маловероятно после суток допросов в камере предварительного заключения… Есть что-то еще. Просто мозг не может уловить эту нестыковку. Какая-то деталь. Неправильная деталь. Но что-то мешает ему думать. Это что-то съеживается внутри, мешая свободно дышать, и Шерлок тянется к бардачку за сигаретой. Жестом предлагает Уотсону и совершенно не удивляется отказу. Уотсон. Джон Уотсон. Человек, который его едва знает, только что кинулся на нож, чтобы его защитить. Зачем? Понятно, что он за правду и справедливость, и, вероятно, всегда готов защищать слабых. Но вот так бездумно рисковать собой… Ладно, это всего лишь царапина. Боль. Всего лишь царапина. Кровь. Всего лишь… Заражение. Черт!
Шерлок с тревогой поглядывает на безмятежно улыбающегося Уотсона, предполагая у того срыв компенсаторных реакций в ответ на повреждение.
Когда они подъезжают, солнце уже начинает скрываться за горизонтом. Шерлок останавливается у гаражей и кидает ключи дворецкому. Тот поставит машину на место, и Майкрофт не заметит, что брат опять брал его игрушку. Ладно, он обязательно заметит, но так у него будет возможность сделать вид, что ничего не было. Потому что Шерлок с детства делает так: берет его игрушки, чтобы позлить.
Холмс ведет гостя к себе, мимоходом размышляя о том, на что похожа его комната, и сам удивляется, почему такая мысль вообще пришла ему в голову. Это определенно последствия удара по затылку.
***
Джон оглядывает галереи, коридоры и лестницы, одновременно пытаясь осмотреться и не закапать кровью ковровую дорожку. Шерлок даже не смотрит на него. И это почти обидно. Зачем тогда вообще было тащить его сюда?
Когда они, наконец, подходят к нужной двери, Холмс с гостеприимным, явно спародированным у кого-то кивком пропускает его вперед.
Джон оглядывает огромное помещение, треть которого занимает стол, а треть – кровать. Очень большая кровать, отмечает он про себя, радуясь, что освещение делает его румянец незаметным.
А потом Шерлок начинает его пытать. Ну, точнее, он вроде как пытается помочь, но от этого как-то не особо легче.
Холмс усаживает его на кровать, сам лезет куда-то в ящики стола, достает бинт, вату, антисептик… он тут по ночам в медбрата играет? Шерлок с таким сосредоточенным и бывалым видом вскрывает стерильный бинт – и Джону приходит на ум мысль, что, вполне вероятно, Холмс не в первый раз влипает в неприятности.
– Ты что, в детстве мечтал стать врачом? – спрашивает он, когда молчание начинает нервировать.
– Нет. Но вот ты точно мечтал, – хмурясь, отвечает Шерлок и садится рядом. – Снимай куртку. Отдать ее в чистку? На вид она восстановлению уже не подлежит.
Уотсон небрежно стягивает куртку и левую сторону рубашки.
– Надо выбросить. Будем надеяться, мама о ней не вспомнит, – Джон шипит сквозь зубы, когда Шерлок промывает рану. Тот аккуратен, но, на самом деле, у Джона очень низкий болевой порог. Что странно и несправедливо, с учетом количества тренировок, устраиваемых для него отцом.
Боль проходит, когда Шерлок наносит мазь. И рецепторы начинают передавать мозгу диаметрально противоположные сигналы. Джон чувствует длинные пальцы Шерлока, придерживающие бинт, его ладони, обхватывающие плечо. Чувствует дыхание рядом со своей шеей, невероятно, восхитительно мягкий матрас под собой и тепло, разливающееся по телу. Уотсон отчетливо понимает, что еще немного – и, послав к черту сдержанность и правила, он просто опрокинет Шерлока на спину и поцелует. А потом его вышвырнут, и даже наблюдение станет роскошью. Тогда он начинает задавать вопросы, пытаясь вытянуть из Шерлока правду и отвлечь себя от опасных мыслей.
– Думаю, я могу поинтересоваться, что это были за психи? И что такого ты им сделал?
– Не можешь.
– Что не могу? – теперь Джон понимает, что диалог с Шерлоком – это постоянное испытание его терпения. Но Джон очень, очень терпелив, осталось только донести этот простой факт до Холмса.
– Не можешь поинтересоваться. Точнее, правильно поинтересоваться. Ты не умеешь задавать правильные вопросы, – Джон продолжает в упор смотреть на Шерлока, и тому ничего не остается, кроме как продолжить:
– Никто из вас не умеет… Эта парочка не стоит внимания. Им говорят идти – они идут, говорят лаять – будут лаять. По результатам тысячелетней эволюции от обезьян их отличает разве что наличие речевых навыков. Собственно, поэтому они и были мне нужны.
– Не хотелось бы тебя разочаровывать, но не очень-то послушными и верными они выглядели.
– Да нет, они такие, но команды им отдавал не я.
– А кто?
– Не знаю. Пока.
– Как ты вообще с ними связался?
– Почему я должен тебе отвечать? – Шерлок делает вид, что очень занят завязыванием концов бинта.
– Потому что я тут получил боевое ранение, между прочим. И могу умереть!.. От любопытства, – Джон с максимально серьезным лицом смотрит на собеседника, хотя это выражение очень сложно удержать, когда он видит, как губы Шерлока складываются в ухмылку.
– Ты уже получил свое ранение. Больше ведь не хочется? – ухмылка Шерлока становится все шире.
– Кто тебе сказал? – копирует Уотсон интонации Шерлока и его выражение лица.
И тогда Джон впервые слышит, как смеется Шерлок Холмс – откидывая голову назад, так бесшабашно и заразительно. И именно тогда Джон понимает, что с Шерлоком невозможны полутона: если он счастлив, то не будет тихо улыбаться сам себе в сторонке, нет, он будет кричать, вскидывать руки, почти танцевать, а если ему будет плохо, он наверняка станет просто невыносим – будет огрызаться и кидать в стену какие-нибудь тяжелые предметы, да еще так, чтобы было погромче, чтобы его непременно услышали все окружающие. И с ним никогда не станет скучно. Может, поэтому такой спокойный и рассудительный Джон чувствует себя рядом с ним, как идеально подобранный пазл?
***
В дверь стучат два раза – отрывисто, быстро, на грани слышимости. Так стучат, когда одновременно желают выглядеть вежливыми и больше всего надеются застать хозяев дома врасплох и уличить их в чем-то непотребном. А после ходить с озабоченным видом, докладывая соседям и всем, кто готов слушать, о том, какие нехорошие бывают люди. Майкрофт всегда так стучит, а Шерлок не стремится обвинять его в этой, без всяких сомнений, плебейской привычке лишь только потому, что тогда старший брат может вовсе перестать соблюдать даже намек на приличия. Не то чтобы Шерлок этого боится, но тогда холодная война между ними может перерасти во вполне себе реально ощутимую, а это расстроило бы маму.