- Когда ты поймешь, что из-за своего страха признать слабость, ты потерял того человека, которого любил единственный раз в своей жизни, - его голос звучал слишком громко для поляны. Время остановилось. Он посмотрел прямо в лицо третьего брата, чье тело занимал Майкл. Он застал их врасплох. Он перевел взгляд на Дина – секунда, чтобы он узнал Сэма. И вот его клинок уже вонзается в тело Люцифера, неспособного даже посмотреть на него прежде, чем вспышка яркого света скроет его тело. Ему не нужно смотреть, чтобы знать, что Дин сделал то же самое в тот же момент. Две вспышки, наложившиеся друг на друга, и десятые доли секунды, прежде чем Сэм упал на колени, не в состоянии выдержать то, что происходило в его разуме.
«Спасибо, Сэм. Полагаю, хотя бы этому ты научил меня».
«Скажи мне, черт возьми, он существует?!»
«Пока ты в это веришь, Сэм. Прости меня за боль. Но теперь мне нечего здесь делать. Однажды мы встретимся снова, и я буду помнить, что обязан тебе этим. Если ты встретишь его, ты забудешь то, что помешает тебе попробовать снова. Я дарю тебе шанс. Не прогадай, Сэм».
Боль разрывала разум, истязала мысли, занимала все его существо. Клинок выпал из его руки, оставив глубокий ожог, и он упал на траву, вцепившись в нее руками. Вместе с остатками своей силы Габриэль забирал у него все то, что демоны считали нужным вложить, дабы подготовить его к тому, чтобы стать весселем Люцифера. Он забирал его кровь, темными ручьями скользившую по его запястьям в землю, он забирал его воспоминания, оставляя лишь образ, декорации, все то темное, что скрывалось глубоко в нем и никогда, никогда не принадлежало ему. Боль нельзя было выразить словами. Он пытался расслабиться, пытался дать телу волю, сдерживал крики и стоны, что рвали его горло, пока боль отказывалась уходить, ведь Габриэль разрывал его личность, восстанавливая ее по частям. Кажется, Дин опустился на колени рядом с ним и звал его по имени.
«– Кажется, я схожу с ума…
- Необязательно ты. Может быть, это мир вокруг тебя».
Все его силы были направлены лишь на браслет с самодельными крыльями на нем, между которыми удерживался медиатор. Вся наша сила, вся наша вера, все, что делает нас теми, кто мы есть, существует лишь для того, чтобы однажды мы использовали это в борьбе за тех, кто нам дорог. Неправильно, невозможно, иррационально, несуществующе и так желанно. Его слабости, которые навсегда останутся с ним. Его постепенно ускользающие воспоминания, что делали его хоть кем-то в этом мире. С молчаливого согласия Сэма Габриэль стирал все, что было изменено в нем чужими ошибками. С молчаливого согласия он забирал все, что делало Сэма Винчестером, парнем с арсеналом в багажнике старой машины, колесившим с братом по стране в поисках новых дел. Стирал долг и обязательства, которые были исполнены так давно, что он попросту забыл об этом. Теперь пустота его жизни не пугала Сэма, и он мог смириться с этим. Он нашел свой самообман, он видел свой смысл жизни, и теперь для него оставалось важным только то, что снова сможет сделать его отличным от других, каким бы он ни был в другом мире.
Пока сильна его вера в то, что где-то есть тот, кто поможет ему.
***
- Ты не хочешь об этом поговорить? – неделями спустя Дин спросил его, сидя на продавленной кровати и потягивая пиво. – Я имею в виду, это все странно. Врачи не нашли у тебя вообще никаких повреждений, но ты, чувак, орал так, что съехалась вся полиция. Кас вытащил меня от Захарии слишком поздно, и боюсь, что все веселье я пропустил.
- Главное, что все это закончилось, - и он скрылся в ванной комнате. Теперь он жалел, что Люцифера не стало. Иметь врага явного, существующего из плоти и крови, дающего твоей жизни хоть какое-то направление, всегда легче, чем оказываться раз за разом наедине перед самим собой. Дин настаивал на продолжении поиска дел, Кас был занят тем, что пробивался в своем Гарнизоне на самый верх, а Сэм проживал дни словно бы во сне. Теперь у него не было силы, не было предназначения, он был чист волею того архангела, который неожиданно оказался для него самым близким и наиболее понятным. И хотя впечатление от него было во многом схоже с впечатлением от Дина, от его своевольности и преданности отцу, потребности в опеке над братьями, даже если они старше него, все равно оставило свой осадок.
Оказалось, что труднее всего отпустить то, что ты привык. Удушающе долгие поездки в машине прерывались паническими атаками, когда он требовал остановить машину и только в темном лесу возле дороги после нескольких глубоких вдохов, наконец, приходил в себя. Города сменяли друг друга, как они к этому привыкли, и если другой Сэм был привязан к воспоминаниям о закате там, где кончается на горизонте шоссе, что тянулось через всю пустыню, то этот мечтал оказаться в жилых четырех стенах, что хранят отпечаток своего хозяина. В Сэме существовало одновременно двое, один из которых уверял, что идиотская первая любовь, придуманная для него Захарией, не соотносится с Сэмом нынешним, а другая твердила, что все имело смысл. Он разрывался. Он пробовал рассказать об этом Дину, пару раз, но дальше первого предложения не уходил. Это было глупо. В конце концов, вопрос сводился не к ориентации, об этой стороне которой он думать не мог, будучи мужчиной и помня прикосновения лишь восемнадцатилетнего подростка, но слова Габриэля, те, что он помнил по этому, долгому, словно бы сну, все еще вызывали в нем отклик. Люди ищут себя подростками, потом забивают и становятся как все, или не как все, так или иначе попадают в свою толпу, но для него не было толпы, которой можно поддаться, за которой можно пойти.
- Сэмми, как ты оказался там? – спросил его Дин из-за двери, судя по звуку, он сидел на полу и подпирал дверь спиной, наверняка сжимая в руках всю ту же бутылку. – Знаешь, я видел будущее, меня предал Кас, он выпустил из Чистилища левиафанов вместе с Кроули, и мы были вынуждены ловить их. Черт возьми, они были еще хуже, чем архангелы. Этих хотя бы всего четыре. Я так много пережил, что не поверил в реальность, когда ты потребовал от Захарии выпустить меня. У тебя ведь была другая реальность, правда? Я знаю, так и было. В моей фантазии я почти не помню тебя, все, что я делал, было связано с Касом. Кажется, ты страдал от того, что пожертвовал собой, пытаясь избавиться от архангелов методом Габриэля, - Сэм вздрогнул, услышав имя, которое занимало все его мысли. – Кажется, Люцифер оказался в твоей голове. Знаешь, сейчас это даже кажется неважным. Я не помню половины. Почему я поступал именно так.
- Он погрузил нас в сон, Дин, заставил поверить наш разум, что окружающее реально, подкинул идею, которая закрыла все наше подсознание собой. Оно выбрало тех, кому мы доверяем, кого никогда не смели бы заподозрить в нереальности, ведь тогда наше сознание бы не выдержало. Мы теряли друг друга много раз, Дин. И подсознание… Оно знает, что один из нас жертвует не просто так. Нас нельзя более запугать потерей другого. Потому оно изобрело тех, кто для нас проверка для реальности. Так сложно понять сейчас, - он сел с другой стороны двери, не смея представить, что он скажет Дину с глазу на глаз.
- Кто это был, Сэм? – замявшись, все же спросил его Дин.
- Тот, кого я полюбил, - потолок был покрыт трещинами, ровно как и его прошлое. Верить в будущее, в то, что Сэм заслужил его и сможет оставить все позади. Какую же для этого нужно иметь силу? – Я не знаю, существует ли он.
- Помнишь, ты сдавал философию? Ты замучил меня этой мутотенью. Там было что-то про «ничего не берется из ниоткуда». Если этот кто-то действительно настолько зацепил тебя, то он может и существовать. Только там мы были другими. Мы совершали поступки из данности, которая никогда не станет для нас правдой, старик, потому что мы уже не доживем до тех моментов, мы их изменили. Не факт, что там были мы. Гоняться за своим хвостом – гиблое дело.
- А если попробовать? Что, черт возьми, будет, если я попробую?
- Тогда тебе придется выбирать, - и Дин грузно поднялся на ноги, пробормотав себе что-то под нос. – Я сейчас выйду подышать свежим воздухом и забуду ключи от Импалы на тумбочке. Если Импала будет поцарапана, я все равно найду и убью тебя.
Сэм кивнул.
Он сидел за рулем Импалы не так много раз, да и не успел сродниться с ней. Она принадлежала брату, и он любил ее, возможно, больше, чем кого-либо за всю свою жизнь. Его подсознание пыталось найти Дину хоть какую-то пару, но его брат был действительно сильнее похож на Майкла, чем Сэм на Люцифера. Дин не умел любить, не причиняя боли, и делал это не по собственному желанию, просто потребность жертвовать исключает наличие каких-либо ценностей. Дин, по иронии судьбы, пять лет все же живший как обычный ребенок, оказался не в силах представить свою жизнь иной, но Сэм, рожденный уже во всей этой сверхъестественной истории, отчаянно желал изменить этот заколдованный круг, разорвать то, что начал, отчаявшись, отец. Что бы сделал Джон Винчестер, узнав, что в конечном итоге в смерти Мэри виноват его сын? Убил бы он Сэма, узнав, для чего растил младшего сына? А как поступил бы с Дином, узнав о Майкле? Ненормальность, она во всем. И ненормально, что он хочет стать нормальным. Он сжал руль еще сильнее. Прошла лишь пара часов, как он выехал в сторону Калифорнии, минуя одно пустынное шоссе за другим. Ради этого Дин позволил ему забрать машину. Может быть, с ней было связано то, что Дин увидел в собственном псевдосне, и ему тоже было, о чем подумать. Левиафаны. Как, черт возьми, это могло убедить Дина стать весселем Майкла? Покажи его брату зверя, и он начнет охоту. Что же было в этом сне, что настолько выбило Дина из колеи? Что было в Кастиэле? Когда-то давно тот Трикстер сказал ему, что связь с Дином однажды погубит его. И тот же Трикстер помог ему остановиться, руководствуясь только одному ему известными соображениями. Он сказал, что тот, кого Сэм видел в своем псевдосне, был ему сыном, но возможно ли это? Меняло ли это что-то? Он ехал через всю Америку, чтобы понять, что общее скрывалось за всем тем восхищением, что накрыло его, стоило Габриэлю обратить на него внимание. Сейчас тому Габриэлю было, возможно, около тридцати, сам Сэм потерял счет своим годам, чувствуя себя на добрые сорок, но его еще можно было найти.
По пути он останавливался в кафешках, ища в интернете хоть что-нибудь о колледже, который уже медленно стирался из его памяти. Ни одного упоминания о месте, которое бы занималось подобным когда-либо. Никого, кто подходил бы под упоминание мистера Трикстера. Ни в Калифорнии, ни где бы то ни было во всем мире. Все это время он жил одной лишь надеждой, что сон был показан ему не просто так, что ангельские силы Захарии все же сослужили двойную службу и подсказали, где искать следующий поворот в своей жизни. Иногда ему начинало казаться, что ему не хватает внутреннего голоса, коим всегда был голос архангела Габриэля. Был ли он Сэму хранителем? Помогал ли он ему справляться на протяжении огромного количества времени, избегая смерти так долго, как только мог? Иначе, почему в конечном итоге он смог призвать этот нож самостоятельно, если рядом с ним не было его Габриэля? Он был Избранным только потому, что мог их различить? Но это же ясно, как небо и земля. Но только для того, кто захочет это понять.
Он устал быть Избранным. Он хотел бы жить, руководствуясь целями менее глобальными, и эгоист внутри него снова просыпался, требуя доказывать свою значимость. Ему нужен был кто-то, ради кого он бы боролся со всем тем, что составляло настоящего Сэма Винчестера, прощальный подарок архангела. Если бы можно было перемотать время назад, он желал бы сильнее всего стать тем же подростком и пройти те же проблемы, то же чувство первое и невероятное среди всех остальных, эйфорию от того, что некоторым нужны годы на поиск близкого человека, а ему было достаточно проявить свою невнимательность.
Дорога привела его в Калифорнию поздним вечером, когда он засыпал за рулем. Все близлежащие гостиницы и мотели оказались заняты, ни одного свободного места, как гласили указатели, и, возможно, только поэтому Сэм все же отключился на какую-то секунду и тут же резко подпрыгнул, широко раскрывая глаза. Только поэтому он остановился, резко взвизгнув тормозами и выбираясь из машины, поднимая взгляд вверх. На огромном транспаранте прямо над дорогой было изображено то, что показалось ему знакомым. Он оставил руку на холодном металле крыши Импалы, не веря своим глазам. Мимо проезжали редкие автомобили, а на огромной пустоши вокруг дороги не было ни единого кустика, ни единого дома. Это был просто рекламный щит для всех остальных водителей и знак для Сэма.
«- Я не могу рисовать по заказу. Да и формулировка эта: «Рискните». Я что, двух голых инопланетян нарисовать должен? Президента? День Независимости в студенческой общаге? Я буду сидеть каждый день и думать о том, что мне надо…»
Это был маленький светловолосый мальчик, неуверенно стоящий на ногах, в коротких шортиках и длинной футболке, стоящий к камере спиной, а рядом с ним, уверенно ведя его за руку, был изображен склонившийся к нему ангел, длинноволосый золотоволосый мужчина в свободных светлых одеяниях, чьи крылья раздвигали окружающий серый мир и освобождали им дорогу. «Для ребенка это чудо, для вас – ответственность. Программа по усыновлению детей штата Калифорния. Это ваш шанс подарить ребенку чудо», - гласила простая надпись сбоку, а ниже шел телефон и интернет-адрес. Трудно было сказать точно, как Сэм смог определить это, но он чувствовал это в линиях, ему знакомых, в цветах, на которые Габриэль решился, на той вере, что делала ему особенным. Скольким детям он помог, у скольких взрослых пробудил веру одним лишь своим рисунком? Он существовал.
И мысль эта принесла столь же облечения, сколько страха. Он не знал, кем был этот Габриэль. Чтобы не осталось в памяти Сэма, Габриэль не мог знать об этом, не мог участвовать в этом, для него Сэм будет чужим человеком. Каковы шансы на то, что они снова сойдутся в этой роковой случайности, теперь уже оба гораздо старше и со своей историей, которую наверняка никогда не смогут друг другу рассказать? Но если этот Габриэль ничего о нем не знает и никогда не узнает, ибо сверхъестественное всегда трудно поддается вере, чем он лучше любой девушки, которую Сэм мог бы найти? Черт возьми, он не мог этого даже предсказать.
«Нельзя узнать, кто стоит того, а кто нет, как нельзя предсказать, кто должен подстраиваться. Это способность жертвовать. Это всегда доверие. Его нельзя накопить и нельзя включить, предсказать или оценить. Это прыжок с парашютом – или ты умрешь, и останешься жить с незабываемыми ощущениями, оставшимися в памяти».
Сколько он упустил в жизни, отказываясь рисковать? Он набрал в адресной строке адрес, съехав на обочину и включив в салоне свет. Изучив сайт, он не нашел ни единого упоминания того, кто мог бы быть автором этого баннера. Был уже поздний час, но он все равно набрал номер главного редактора.
- Добрый вечер, я прошу извинить меня за столь поздний звонок, миссис Робинсон, но я хотел бы спросить, кто нарисовал для вашей компании этот великолепный баннер? Я понимаю, время позднее, но в данный момент я улетаю в Австралию, - он лгал так умело, словно всегда этим занимался. В конце концов, понимал он, любая ложь есть лишь умение вживаться в роль и подстраиваться, а именно этим он занимался всю свою жизнь, - Видите ли, Анжела – я могу вас так называть? – в ближайшие дни я собираюсь устроить выставку в Сиднее, безусловно, огромные деньги получат те, чьи рекламные баннеры я собираюсь представить, и, честно говоря, я до сих пор не мог найти ни одной стоящей работы, чтобы сделать ее по-настоящему символом этого года… Да, конечно, ваши контакты, ваша организация будет представлена как владелец, я гарантирую, что это лишь поможет детям, найти приемных родителей… Конечно, я подожду, - и он приготовил записную книгу, дожидаясь, пока она найдет контакты у себя в кабинете. Он смотрел в темноту за окном, на далекий коттеджный поселок, где только садились ужинать или уже давно спали те, кому не нужно было справляться с сумасшествием собственной жизни. Прошли минуты, и он уже записывал знакомую фамилию под номером телефона – единственное, что она смогла достать.