— Что «тоже»? — Йен вскидывает брови вверх. После огромного потока слов до этого, Йен уже и не может понять, о чём глаголит Милкович.
— Соскучился, Йен. Я тоже соскучился, — Микки прикусывает губу, до болезненных ощущений, и смотрит в пол.
Кажется все таким нужным в данный момент, но реальность грубо толкается в головной мозг, вытесняя другие мысли, и брюнет осознаёт весь смысл слов и их расположения в целом.
— Ты первый раз назвал меня по имени, — Галлагер улыбается, как Чеширский Кот, и вот оно чувство влюблённости, которое было запрятано глубоко-глубоко внутри, а теперь вылазит наружу, и как ни в чём не бывало ставит тебя таким по-идиотски тупым.
— Да не пизди, — Микки толкает рыжего в плечо и осознаёт, что это правда. Он никогда не называл его по имени, потому что это будто бы принять тот факт, что оно поистине очаровательное, и говорить его хочется снова и снова, раз за разом повторять.
Йена всего трясёт, лихорадочно потряхивает. Если все могли жить полной жизнью, давая волю каждому чувству и выражение каждой мысли — все это было бы будто наружу, раскрыто и показано на всеобщее обозрение. Скрывать все это куда проще, по крайней мере, так казалось. Йен всегда искал наслаждений, а у Микки будто есть какая-то фобия к настоящим, своим чувствам. Галлагер слишком сильно хочет этого, и он прижимает Милковича к себе, вжимаясь своими бёдрами в пах брюнета. Сексуальное напряжение сразу огромной тучей повисло между ними, и грудная клетка парней поднимается в унисон, дыхание сбивчивое и слишком обжигает кожу. Милкович облизывает свои пересохшие губы, и это будто даёт право Йену вцепиться, будто в последний раз, в розоватые губы парня. Тот невольно хрипит от такой близости, о которой он мог только вспоминать. Йен продолжает настырно целовать, ожидая точно такой же реакции брюнета, и он даёт её, сполна отдавая все то, что он долгое время держал в себе. И понимает, что теперь он точно провалился. И если это игра, то он проиграл, просто оказался жалкой жертвой своих же чувств. Галлагер обматывает своей длинной рукой его талию, и Микки сейчас не думает совершенно ни о чём, всё кажется просто милипиздрическим. Школьная душевая, господи боже мой. Ну и хер с тем, что оказаться прижатым к холодному кафелю в этом месте — не совсем похоже на что-то романтическое, но Йен такой настырный и страстный, что это очень возбуждает, до тысячи мурашек по позвоночнику. Его алые губы переходят к шее, и даже если это все бабские уловки, Микки снова поддаётся, и это самое приятное ощущение. Галлагер оставляет маленькие и совсем незаметные красные отметины. Голова закружилась, будто в ней летали несколько вертолётов сразу, а губы уже горели и пекли.
Галлагер раздевает Микки, хочется сделать все помедленнее, и в более уютном месте, но все становится невмоготу.
— Сука, — тянет Микки, когда Йен расстёгивает молнию. Сексуально стянуть джинсы точно не получится, и Милкович делает это сам, быстрые и ловче.
И насрать, что его притворный «парень» сейчас скачет с мячом в руках, и похуй, что они в школьном душе. Их пронзает волна наслаждения, накрывая с головой. Микки упирается на холодный кафель, твёрдо держа руками своё тело в согнутом состоянии, раздвигая ноги уже более опытно. Йен сзади ещё что-то ввозится, и понимает, что сейчас он ни хера не готов. Нет ни смазки, да что там, даже презерватива нет. Микки буквально рычит от злости.
— Да хер с этим презервативом, давай уже, — хрипит Микки, давясь горячим воздухом от возбуждения.
Галлагер видит маленькую баночку с гелем, и это все же лучше, чем совсем ничего. Дрожащими от волнения руками, Йен наносит его на свой орган. Трахаться без презерватива — высшая степень доверия. Йен немедля вводит головку в сжатое колечко, которое в полной боевой готовности принять весь агрегат рыжего в себя. Милкович уже пропускает через себя стон, больше не в силах сдерживаться. Галлагер продолжает входить медленно, но уверенно, давая возможность Милковичу привыкнуть к давно забытому ощущению, брюнет уже не в силах терпеть, и продолжать что-то рычать в стену, и Йен набирает темп. Уже более уверенные толчки дают о себе знать: импульс разносится по всему телу, но рыжий не останавливается, вбиваясь в прямое попадание, отчего Микки невольно жмурит глаза и хватает воздух, будто в любой момент может задохнуться. Ноги слегка подкашиваются, но он же мужик, держится. Капельки пота появились на лбу у Йена, и его орган уже на пике развязки, отчего внизу живота происходит что-то до боли приятное. Его руки, которые до этого, как всегда были на бёдрах брюнета, неуверенно прижимаются к рукам Микки наверх, обхватывая их полностью. Поза очень даже удобная, и Галлагер продолжает толчки, давя ладонями о прижатые к кафелю руки Милковича. Тот протяжно стонет, и их тела двигаются в унисон, создавая ещё большую жару в маленьком душе. Слова будто бы застряли в глотке и становятся ненужным сейчас, рваные толчки вгоняют член на всю длину, и Йен уже чувствует приближающийся оргазм. Микки не волнует то, что Йен вошёл в него без защиты, наоборот, от этого голову сносит ещё сильнее. Он берёт полное наслаждение от секса с этим парнем, и не хочет, чтобы это хоть когда-то прекращалось, даже если его тело тоже подошло к развязке, и если ещё пару минут, и он безвольно упадёт вниз от изнеможения. Последние толчки ещё раз вгоняют член по самое основание, и Йен опрокидывает голову назад, тяжело дыша, и с протяжным стоном кончает, убирая руки от вытатуированных пальцев Милковича. Тот заканчивает все липучей жидкостью, которая оказывается на холодном мраморе, но он все ещё дрожит, и это лучший оргазм в его жизни, он более, чем уверен в этом. Йен сразу же включает холодный душ, смывая с себя липкость, Микки делает то же самое, становясь рядом. Дыхание все ещё предательски не хочет приходить в норму.
— Ну ты и выдал, Галлагер, — решается сказать Микки, стоя под ледяными каплями воды, которые стекают по его наколенному телу, остужая его, приводя себя в чувства.
Полностью высохшись и одевшись, оба парня не решаются выходить, потому что звонок с урока прозвенел, и вся раздевалка наполнилась переодевающимися учениками. Микки в ступоре стоит, пока кто-то с напором пытается открыть дверь в душевую.
— Алё, блять. Какого хуя? — парень по ту сторону двери ещё пару раз дёргает ручку, а потом, в конце концов, сдаётся, и уходит с потоком матов.
Йен еле сдерживается, чтобы не заржать, прижимая рот кулаком. Пока все обсуждают, кто там мог запереться. Милковичу было не особо весело. Рыжий, словно ребёнок прикусывает кулак, дабы не засмеяться, отчего в уголках глаз появляются маленькие морщинки, а глаза светятся , и даже если ситуация совсем не забавная, взглянув на него, Микки невольно улыбается, показывая зубы.
— Чего ржёшь, придурок? — шёпотом спрашивает брюнет, но это совсем не звучит обидно, а, наоборот, как-то слишком ласково.
— Шпионы хуевы, — ещё тише проговаривает Галлагер, но слыша голоса одноклассников, снова умолкает, и прижимается ухом к двери, дабы услышать все, о чём те говорят. Блять, какой же он всё-таки ещё ребёнок, со своим слабоумным понятием смешных вещей.
Пока одноклассники снова натягивают на себя школьную форму, снимая пропитанную потом спортивную одежду, разговаривают о разных вещах, которые-то совсем неинтересны парням, то они напрягают слух, дабы услышать что-то действительно нужное.
— И куда делся твой парень? — спрашивает соученик Микки и Йена — Джереми. Он специально выделяет последнее слово с особой серьёзностью.
— Да я сам не знаю, куда он пропал. Думаю, пошёл отдавать Мистеру Уилсону презентацию, — немного с тревогой в голосе проговаривает Итан, вспоминая, что Йен должен был сделать проект и отдать его учителю географии. Но всем явно похер, куда делся Милкович, потому что каждый здесь знает о его нелюбви к спорту.
Йен смотрит на Микки и корчит недовольную гримасу. Микки складывает руки на груди, шепча ему по губам: «Переживает». Одноклассники совсем покидают раздевалку, и оба парня облегчённо вздыхают, и немного посмеявшись, ещё пару секунд стоят молча.
— Ты мне правда нравишься, Мик, — голос Йена немного рассеянный, но он точно знает, о чём говорит. - Даже больше, чем.
Милкович вспоминает тот день, у Галлагера дома. И все становится, будто наоборот, Йен сам признаётся ему в этом. И это не требует ответа, и так видно, что он ему тоже. Безумно.
— Ты трахался с Итаном? — Милкович недовольно хмыкает, обречённо понимая, что мир — несправедливая штука.
— Не-а, — с победным выражением лица говорит Йен. Самое приятное, что это настоящая правда. Он никак не был связан в телесном плане с Итаном, кажется, сей факт ничто иное, как победа над собой.
И рыжий притягивает Микки к себе, прижимаясь своим тёплым телом к его. Микки недовольно бормочет что-то совсем нелепое, но потом лишь касается своим лбом лба Йена, и они смотрят друг другу в глаза. Настолько долго, что крыша уезжает, хочется её подхватить, но уже поздно. Слишком поздно. Иногда хочется поджечь мир к хуям таким ярким пламенем, чтобы все горело целую вечность. Однако, когда рыжий в первый раз такой естественный, неподдельный, сразу возникает желание сделать что-то безумное. Пожалуй, это самое странное, что было между ними.
— Бесчувственно, — цитирует Милкович те слова Йена, надолго врезавшиеся в его подсознание, и тихо шепчет их ему в губы. Так близко и сладко, что даже не нужно целоваться, дабы понять эту близость, которая ощущается даже в воздухе.
Это было нужно им обоим, как воздух для лёгких. То, что когда-то зажглось, не в силах потушить даже самые лучшие пожарники в мире. Дикое желание сильных ощущений, которые уже невозможно прятать; огромная злость на то, что невозможно быть у всех на виду. Точнее, только Микки не может этого себе позволить. Но когда Галлагер невесомо прикасается губами к его, оставляя приятный и тягучий привкус на устах, то хочется разнести все в обломки, развалить, оставляя за собой одни лишь руины, убить, расчленить и запрятать каждого, кто посмеет что-то вякнуть.
***
Школьные коридоры на большой перемене кишат людьми, которые как-то из-подо лба поглядывают на Микки и Йена, которые идут плечо об плечо. Рядом. Разговаривая о чем-то своём, так легко и просто, будто их ничто не волнует. Их взъерошенные волосы, которые они даже не удосужились уложить, привлекают внимание всех ещё больше. Как раньше все зырят на них, но это все ничего не значит больше. Пока что. Хочется послать всех к черту, плюнуть на них свысока, и сказать, что их мнение нихуя не значит. Итан неожиданно проскальзывает сзади, становясь прям посреди, огораживая двух парней друг от друга.
— Йен, я обыскался тебя, — проговаривает Итан, хватая рыжего под руку, и поворачиваясь полностью к Микки. Давно он не видел их рядом, и теперь это выглядит до боли пугающим, что Милкович может что-то вытворить. Но он лишь молчит, все люди будто бы приковали свои взгляды на их трио. Галлагер судорожно пытается вырваться, и у него это выходит. Милкович стоит оцепеневший, будто все тело парализовало. Йен решает предпринять хоть что-нибудь, чтобы вся ситуация не вышла из-под контроля. Ещё же можно потерпеть немного, не нужно было даже и писать Микки, как бы он ни скучал. Не хочется сделать сейчас все ещё хуже, и видно по лицу брюнета, что он не собирается никак и ничего менять.
— Что-то я ни хера не понимаю, — кудрявый складывает руки по бокам и кидает непонятный взгляд на рыжего, а тот, в свою очередь, хватает его под руку, стараясь увести. Возможно, потом всё будет по-другому, но сейчас снова так, как и было. Терпение — это та вещь, которая необходима больше всего.
В Милковиче сейчас кипит огромная ненависть, ту, которую он раньше выставлял напоказ всегда, и мог её унять одним лишь ударом, а когда он начал всю эту злость прятать в себе, стало все тяжелее. Она будто огромными горстками накопилась внутри и стоит комом, никуда не уходя, а только сильнее развиваясь внутри после того, как кудрявый намеренно цёмкает Галлагера в щёчку, как мамуля, которая отправляет своего сынулю в школу. Тошно.
— Все учителя на собрания в кабинет директора, сейчас же. Дети, расходитесь по классам, учителя придут, как только освободятся, — произносит строгий голос директрисы, и все её слова эхом проносятся в каждом школьном коридоре.
Ученики радостно начинают свистеть и хлопать, что хотя бы немного проебут урок. Но у Милковича новость точно не вызывает такой радости и диких взвизгов. Он понимает, что внутри его есть та слабость, которая сейчас вышла ему боком. Есть люди, которые никогда не парятся за это. Мол, «а что в этом постыдного?». Один из них — Галлагер, и Микки всегда казалось, что этому пареньку абсолютно все может сойти с рук. А он не такой, он не может признаться обо всём этом, чтобы освободить из «плена» Йена и тем самым перестать ревновать. Обходит их всеми возможными дорогами, только лишь бы не столкнуться и не уебать Итана со всей силы в лицо, иногда это так нужно, что аж кулаки чешутся.
Йен все прекрасно понимал и старался на него не давить, поэтому он и согласился на все это, чтобы Милкович не чувствовал себя из-за этого каким-то особенным. Хотя, на самом деле, всем этим он давил на него ещё больше, будто сразу несколько тонн железа положили на его плечи, плавно опуская весь груз. И когда отпустят сразу и все, Микки поломается напополам. Это ломало его изнутри, делало каким-то до жути дёрганным, как в самые первые дни в школе, но Йен смог это немного умять, брюнет чувствовал внутреннее спокойствие рядом с этим парнем.
— У тебя есть какие-то проблемы? — кудрявый на пятках поворачивается прям лицом к Микки, и не понимает, откуда у него столько внутренней уверенности. Кажется, рыжий рядом придаёт её, потому что сейчас он стоит с ним, а не с Милковичем. Галлагер всеми силами старается намекнуть Итану не говорить ничего, но тот непреклонен. Если кто-нибудь до этого сказал, что этот скромный и обаятельный с копной кудряшек и впалыми ямочками на щеках сможет так себя вести, Йен бы рассмеялся тому человеку в лицо и посчитал, что он лишился нормального рассудка. Сейчас перед ним совершенно другой Итан.
Микки прочищает горло, нервно прокашливаясь. Все, что сейчас происходит — выше его.
— Откуда столько самоуверенности, солнышко? — любезно начинает разговор Микки, немного наклоняя голову вправо. Итан все так же расслаблен. Коридоры немного очищаются, ибо учителя ушли на педсовет, а ученики все так же остались стоять в коридорах, но никого сейчас это не смущает. Школьники, на время, перестали осматривать их святую троицу, и посвятили себя более интересным делам. Но ситуация-то только сейчас набирает нужные обороты, отчего Йен только выламывает себе пальцы, по-разному крутя их.
— Меня тут хотя бы уважают, а не считают за зека, — кудрявый делает ещё один шаг вперёд, становясь прям перед парнем настолько близко, что можно рассмотреть его тёмно-синие глаза, которые с каждым выдохом делаются ещё синее, и становятся похожими на самое дно океана. Посмотрев в них, уже страшно, и Итан проглатывает огромный ком, делает маленький шажочек назад.
— Думаешь то, что ты рядом с ним, — Микки показывает в сторону переживающего Галлагера, и продолжает, — сделает тебя невъебенно крутым? — его голос все ещё не сильно громкий, и он, как никто понимает, что если сорвётся, то пацана заберёт скорая.
— Зависть берёт своё, да, — кудрявый поправляет свою толстовку. Все что угодно, лишь бы снова не увидеть такие насыщенные глаза Милковича, которые в буквальном смысле могут убить. А Йен стоит, не зная, что предпринять. Из-за него, все из-за него, блять. Он так старался все это исправить, а в итоге налажал. Наделал кучу глупостей, которые теперь показывают ему заднее место за все те ошибки, которые он когда-либо создавал, за всю ту самоуверенность, а теперь он чувствует, что изменить сейчас не в состоянии ни единого шага. Йен ничего не может контролировать.
Милкович трёт кончик носа, будто сомневаясь в том, что собирается сделать. Но когда Итан поворачивается к нему спиной, тот не выдерживает, и хватает за ткань зеленоватой толстовки, тем самым оттягивая его назад. Кудрявый поворачивает голову к нему, и сразу же, без предупреждения, получает сильным ударом головы в носовую перегородку.