"Что? Что?"
Ну-у-у-у-у-у... Ну-у-у-у-у-у...
"Антилопа Гну!"
И вовсе не антилопа!
"Дык что же? Что?"
Ну-у-у ЭТО, как его, С...-...-...-...-...-...-...-...-...-...-Е.
"Громче, громче! Не слышно!"
Совокупление. Уфф...
"Гы-ы-ы ! Пипец, в натуре! Гы-ы-ы !"
С кем, а главное где, состоялась эта штукенция, этот прикольный процесс, продляющий жизнь на планете Земля, - всё это, увы, так и осталось тайной, скрытой даже не за семью, а, пожалуй, за тысчонкой-другой печатей. Эх, был бы ещё жив Шерлок Холмс, тогда бы мы бы всё бы знали бы, и всем бы всё бы рассказали бы. Да...
А так, к несчастью, приходится полагаться на слухи упорные, на домыслы недалёкие, да на языки злющие-презлющие. Так-то воть!
Общеизвестен тот факт, что слухи, особливо те, что касаются ближнего твоего, имеют свойство распространяться с быстротою курьерского поезда: сегодня, скажем, здесь, как мельница, молотят языки пустозвонов и охальников всяческих, перемалывая жертвенные косточки коллеги-сотоварища, а завтра, глядишь, молва недобрая, обрастая сотней взявшихся чёрт знает откуда подробностей, вспыхивает, подобно чумному очагу, в совершенно другом месте - там, где и быть-то ей не должно, не потребно, не надобно! Уму непостижимо! Прям-таки затмение на людей исходит какое-то, всеобщее умопомешательство. И враз меняются люди, сами не замечая того, словно сглазил их кто-то и порчу навёл.
Вот и Пелагеюшку, женщину милую и сердешную, упрямо и долго обсуждал люд честной деповской - на всех уровнях обсуждал: и на высоких, начальственных, в кабинетах вальяжных; и ступенькой ниже, в среде пролетарской, мастеровой; а также и в той, особо отмеченной начальственным благоволением среде, коей являлось сообщество локомотивщиков, этих пушистых и славных ковбоев железных дорог.
В конечном итоге, после жарких баталий, явившихся следствием разноголосицы мнений, после всевозможного рода сальных и перчёных шуточек, после смакования, поглощения и переваривания выдуманных и невыдуманных обстоятельств, ГОРА РОДИЛА МЫШЬ: всего лишь три версии укоренились в общественном мнении.
Первая исходила от слесарей, этих виртуозов гаечного ключа, напильника и молотка. Трудно сказать, из каких потаённых соображений трансформировалась в реальность их, безусловно заслуживающая внимания, идея. Быть может, просто не рассчитали мужики меру, дали маху, выпили малость излиха (такое ведь тоже возможно), но только факт остаётся фактом - деповские слесаря, все как один, выступили единым фронтом и покатили бочку на своё высоколобое начальство: с него, дескать, спрос должон быть, поскольку как Божий день ясно, что с Пелагеюшкой набедокурил кто-то из него, из начальства то есть.
Однако же, как ни разумна, как ни обстоятельна была вышеизложенная версия, нашлись-таки у неё серьёзные супротивники, и это были локомотивщики. "Да быть такого не могёт, чтобы начальство настолько обурело! Позор на ваши головы!" - так, зайдясь гневом и возмущением, кричали они слесарям. Слесаря же в ответ лишь презрительно хмыкали и крутили пальцем у виска: дескать, вы, ребята, совсем того - свихнулись окончательно и бесповоротно!
Видя такое непотребство со стороны этих недотёп (интриганы! на одно лишь годны - не по делу воду мутить!) локомотивщики не растерялись и резанули правду-матку, всю как есть выложили, до последней копейки. "Ах вот как вы с нами обходитесь", - кричали они, - "без всякого с вашей стороны уважения! Стало быть,среди вас-то и завёлся жук хитромудрый(вторая версия), которому не грех было б и рыло набить, если уж на то пошло!"
Услышав подобные словеса, слесаря не выдержали, их терпению был положен предел, это было выше их сил, да и вообще выше сил человеческих. Сглотнув дополнительно ещё грамм по двести, они засучили рукава и, набычившись, грозной стеной двинулись в сторону локомотивщиков, намереваясь подвергнуть их беспощадной обструкции.
Локомотивщики - молодца ребята! - не стали медлить и, сглотнув кто чаю, кто молока из термосов, кои они завсегда берут с собою в дорогу, табуном нахрапистых жеребцов ломанулись в сторону этих борзиков, слесарей.
Итак, как видим, производственный конфликт был налицо, во всей своей красе!
Уже успели смешаться в общее месиво и слесаря и локомотивщики; уже красовались под глазами у многих, похожие на трупные пятна, синяки; уже выплюнуты были на землю десятки зубов из разбитых челюстей; уже пролилась первая кровь из расплющенных в лепёшку носов, окропив пыль под дёргающимися, словно в бешеном танце, ногами - одним словом, всё было восхитительно, всё было прекрасно, всё было ROCK'n ROLL!!! Буйство, пиршество, праздник жизни - вот какие эпитеты необходимы, чтобы хоть сколько-нибудь вразумительно описать замечательную панораму всеобщего мужского воодушевления, раскинувшуюся перед глазами сторонних наблюдателей.
"Каких-таких наблюдателей?"
Как каких??? Да конечно же начальников!!! Сами подумайте, ну кто бы ещё, как не эти важные, внушительного вида господа (товарищи), бросил бы все дела для того, чтобы вовремя успеть полюбоваться замечательным представлением, да ещё и бесплатным к тому же, да ещё и пари ведь можно заключить, кто кого, и сделать ставки немалые: авось, подфартит, знаете ли, дык ещё и деньжонок раздобудешь жинке любимой на шубку енотовую!!!
"Гы-ы-ы ! Жесть! Стопудовая! Гы-ы-ы !"
Деповские начальники, скучковавшись неподалёку от места побоища, радовались словно дети и, тыкая указательными пальцами в сторону стихийного народного выступления, гоготали как стадо гусей, надрываясь до коликов, до икоты, до тошноты смертной.
При виде столь безудержного, столь искреннего веселья, не слишком уместного, прямо скажем, в данной трагической и скорбной ситуации, на добродушных лицах представителей противоборствующих сторон отразились, последовательно сменяя друг друга, три незатейливых чувства: недоумение, обида и возмущение.
Особливо сильно, прям-таки как микроб вредоносный, как ржавчина, или там короста какая, возмущение охватило локомотивщиков, этих простых и честных парней, и следствием этого явилась, произошедшая в их разгорячённых пытливых умах, переоценка ценностей. Вдруг как-то враз померк, утратив питательную среду, ореол начальственной святости, и маятник народного гнева, поколебавшись мгновение, чугунной гирей полетел в обратную сторону, аккурат на головы отцов-командиров: толпа слившихся в одно целое, забывших о былых распрях слесарей и локомотивщиков, раскалённой лавой устремилась в сторону начальства, страстно желая подержаться за его вымя.
"Гы-ы-ы !"
Боже ж ты мой! До чего же изумительна была эта картина сотен взбешённых, пропахших потом мужиков, что подобно пушечному ядру неумолимо неслись к цели, извергая из ощеренных ртов потоки крепчайшего отборного мата! Картина, достойная кисти Верещагина!
"Гы-ы-ы !"
Обескураженные столь внезапной переменой в народных настроениях, оскорблённые в лучших своих чувствах, начальники как кролики, со спринтерской прытью, бросились врассыпную под свист и улюлюканье неуклонно преследующей их взбудораженной толпы. Липкий страх, что как слизь обволакивал их потрясённое сознание, придал им поистине невиданные силы и, легко и изящно оторвавшись от своих преследователей, отцы-командиры укрылись в офисе, крепко-накрепко запершись на все замки и запоры. Тут же раздался звон бьющегося стекла: это огромный булыжник (главное оружие пролетариата - классика!), показав свои ужасные акульи зубы, как бы невзначай залетел в одно из окон. Если бы он умел говорить, то отцы-командиры несомненно услышали бы его вежливое "привет, ребята!!!", а вслед за тем и десятки других приветствий, поскольку камни, как горох из лопнувшего стручка, посыпались во все окна, так и норовя горячим поцелуем чмокнуть то в лоб, то в темечко какого ни то зазевавшегося ротозея.
Как видим, производственный конфликт, случившийся ввиду особых, совершенно непредвиденных, форс-мажорных обстоятельств, произошедших с Пелагеей Григорьевной, этой милейшей и добрейшей женщиной, да к тому же ещё и старательной, аккуратной и исполнительной работницей, достиг своего апогея! И всё это, увы, не обошлось без серьёзных последствий: движение поездов по железной дороге сначала замедлилось, а потом и вовсе застопорилось, потому как тепловозы не ремонтировались, не заправлялись и не подавались на станцию. Все вокзалы были битком забиты озлобленными неуехавшими пассажирами, а все станции, полустанки и перегоны - ждущими у моря погоды поездами.
Словом, всё пришло в упадок, всё погрузилось в то тяжёлое, неприятное и болезненное состояние, когда всякому, кто бы он ни был, хочется упиться до чёртиков, после чего влезть на стену и, озирая с неё безбрежные российские просторы, дико и по-волчьи жалобно выть тоскливым воем на усыпанную щербинами луну.
И только в депо царило веселье, дым стоял коромыслом, а жизнь била ключом.
Слесаря и локомотивщики, беспрерывно перемешиваясь как броуновские частицы, перебегали с места на место. Время от времени они пригибались к земле, хватали судорожно скрюченными пальцами камни (те, что потяжелее) и с воплями, с разнузданной матерщиной, приправленной весёлыми-развесёлыми шутками да прибаутками, отправляли их в гости к отцам-командирам через исковерканные, измочаленные, разбитые вдрызг окна.
"А что же отцы-командиры?"
О! Они, спрятавшись под столом от града камней, злющими осами влетающих в комнату, задумали провести общее собрание. Вся процедура проходила в полном соответствии с установленными правилами и нормами: вёлся протокол, утверждалась повестка дня, назначались докладчики, открывались прения, после которых каждый, отдельно взятый, вопрос ставился на голосование, подсчитывались голоса (кто "за", кто "против", кто "воздержался"). Как видим, под столом кипела, перерастая в волокиту и бумагомарательство, обыденная, присущая всем бюрократам планеты, но при этом такая нужная, полезная и созидательная РАБОТА, за которую они, бюрократы то есть, и получают заслуженно и почёт, и уважение, и деньги немалые. Кое-кто, как оно обычно и бывает на собраниях, этих нуднейших и скучнейших, прямо скажем, мероприятиях, недолго сумняшеся, дык ещё и храпака задал - пушками не разбудишь!
"Гы-ы-ы !"
Однако, к счастью ли, или же к несчастью, но бывают ещё на свете звуки, что почище, помощнее пушечных выстрелов, звуки, от которых и поджилки трясутся, и пот прошибает, и слабость в животе появляется, и душа в пятки уходит. Именно такой, убийственной силы звук и возник вдруг нежданно-негаданно и, пролетев по комнате, достиг ушей заседающих отцов-командиров. Этот звук, а точнее сказать звонок, исходил от расположенного на стоящей в углу тумбочке телефона. Явно НЕПРОСТОЙ звонок, поскольку он моментально привёл в чувство, довёл, так сказать, до нужной кондиции всех обосновавшихся под столом начальников: и спящих, и бодро несущих вахту.
Дрожащей рукой наиглавнейший из начальственной братии поднял трубку, поднёс её к уху и услышал в ней харизматический, до боли знакомый голос САМОГО. Внесём ясность: звонил... из Москвы звонил... собственной персоной... самолично звонил... не кто иной, как МИНИСТР, начальник всех начальников!!!
- Что за хрень там у вас происходит??? Прекратить немедленно!!! Всех виновных призвать к ответу!!! Через час, нет, через полчаса доложить об исполнении!!! Всё!!! - вот доподлинные слова министра, после которых он, в сердцах должно быть, бросил трубку, невежливо оборвав разговор.
Сей грозный окрик, донёсшийся из Москвы, самым что ни на есть чудодейственным образом подхлестнул начальственное рвение. Отцы-командиры как ошпаренные повыскакивали из-под стола и заметались по комнате, натыкаясь на мебель, на стены и друг на друга.
- Господи, помоги! - так стенали они, ломая руки в припадке отчаяния, страстно желая найти хоть какое-то более-менее разумное решение, могущее сохранить их лицо в глазах общественного мнения, и внести успокоение в ряды беснующегося, жаждущего крови демоса.
Что и говорить, поистине чудовищным, мрачным и безысходным было положение у этих своеобразных, но в общем-то не таких уж и плохих парней! Хорошо ещё, что среди них имелся один подающий надежды "шустряк", успевший уже довольно высоко подняться по служебной лестнице и даже доросший до должности заместителя, то есть "второго" после "первого", наиглавнейшего среди отцов-командиров. Вот этот-то "шустряк" и бросил коллегам спасительную нить Ариадны, выдвинув третью версию произошедшего с Пелагеей Григорьевной происшествия, и версия эта была настолько хороша, изящна и привлекательна, что отцы-командиры, вмиг учуяв близящееся окончание вселенского кошмара, в коем все они так безрассудно увязли по самые уши, тут же повеселели и воспряли духом, а поскольку, как всем известно, инициатива наказуема, то наиглавнейший из отцов-командиров, мгновенно приняв правильное и объективное решение, милостиво назначил проявившего инициативу "шустряка" жертвенной овечкой, то есть парламентёром, и, ни секунды не медля, отправил его в самое пекло, в кипящую массу разгневанных людей, поручив провести среди них воспитательную и разъяснительную работу.
"Шустряк" понурясь (бедняга!) покинул Элизиум [1]и, покорный, обречённо потащил свой крест на Голгофу.
__________________________________
[1] - Элизиум (книжн.) - то есть Рай.
__________________________________
Уже потерявшие было всякую надежду найти справедливость слесаря и локомотивщики (они даже камни швыряли теперь в окна с видимой неохотой, скорее из принципа, чем по какой бы то ни было необходимости), были приятно удивлены скрипом приоткрывающейся двери офисного здания, вот только неожиданно представшая перед их глазами швабра с трепыхающимся на её конце молочно-белым полотенцем, что была просунута кем-то наружу в щель, образовавшуюся между косяком и дверью, озадачила их и даже вызвала некоторое смущение и замешательство. Швабра эта покачивалась из стороны в сторону, как бы стараясь тем самым обратить на себя внимание столпившегося у двери народа. Народ заворожённо рассматривал сию швабру, решая, дёрнуть ли её на себя, или же повременить пока, посмотреть, что дальше будет.