– Пора!
Мы долго шли по натоптанной тропинке. В чистом поле фараоны остановились. Один сказал:
– Иди в том направлении. Там никого не встретишь. Но если услышишь шаги, прячься в кустах и лежи, пока неизвестный не пройдет. Потом иди снова. В том же направлении. Увидишь железнодорожную линию. Где-нибудь присядь и жди до утра. Когда увидишь утренний поезд, подойди к кассе и скажи: «Un troisieme aAnvers». Только это. Один третий класс до Антверпена. Запомнишь?
– Легко.
– Никаких лишних слов. Бери билет и езжай в Антверпен. Там легче найти корабль, нуждающийся в матросах. Вот тебе завтрак и немного сигарет. А это тридцать бельгийских франков. – Он протянул мне промасленный сверток, а еще спички, чтобы мне не пришлось просить огня. – В Голландию больше не возвращайся. Получишь шесть месяцев тюрьмы, а потом попадешь в концентрационный лагерь. Нарочно предупреждаю тебя при свидетеле. Гуд бай и всего хорошего!
Ничего себе, всего хорошего! Идти вперед, значит, получить в Бельгии пожизненное заключение. Вернуться, – шесть месяцев тюрьмы, а потом концентрационный лагерь. Чего здесь хорошего? Зря я не спросил, сколько держат в лагере простых моряков? Все же в Голландии не так опасно, как в Бельгии. Да и почему надо уступать Бельгии? И я пошел, поворачивая все правее и правее. И шел, пока не услышал «Стой! Стрелять буду!» Неприятно, скажу вам, такое услышать. Прицелиться в темноте трудно, но попасть легко, если ты даже вообще не умеешь целиться.
– Что вы тут делаете?
Два человека с винтовками подошли ко мне.
– Да так, ничего. Вышел погулять.
– Погулять? По границе?
– Какая еще граница? Здесь нет никаких заграждений.
Осветив меня фонарями, они ловко обыскали меня. Наверное, надеялись найти четырнадцать пунктов президента Вильсона. Но ничего такого не нашли. Только сверток с бутербродами и тридцать бельгийских франков. Один остался при мне, а другой пошел по полю, присматриваясь к моим следам. Наверное, искал мир, который никак не может наступить между народами.
– Куда вы идете?
– В Роттердам.
– Почему так рано? И почему не по шоссе? Как будто нельзя идти в Роттердам лугом.
Странные взгляды были у этих людей. Они даже стали подозревать, уж не совершил ли я какое-нибудь преступление. А когда я начал рассказывать, как приехал в Роттердам на поезде, они попросили меня не морочить им головы. Им совершенно ясно, что я тайком пробрался в Голландию из Бельгии. Тогда я указал им на франки. Зачем бы это я стал пробираться в Голландию с бельгийскими франками? А вот как раз это и доказывает вашу вину, сказали они. Как раз франки и выдают вас с головой, потому что в Голландии ими не пользуются. Я хотел было сказать, что сами голландцы дали мне эти франки, но подумал, что после таких слов не отделаюсь, пожалуй, шестью месяцами тюрьмы. Так что пришлось соглашаться с тем, что я всего лишь мелкий контрабандист.
Это их успокоило, и они вывели меня на верную дорогу к Антверпену.
Я шел туда целый час.
Устал ужасно. Хотелось лечь и уснуть.
Я боялся, что какой-нибудь нервный пограничник выстрелит в меня и просто обмер весь от страху, когда кто-то в траве ухватил меня за ногу. При этом в глаза мне ударил яркий сноп света.
– А ну стой! Куда это вы идете?
– В Антверпен.
Выговор у них был голландский, а может, фламандский.
– В Антверпен? Ночью? Почему не идете по шоссе, как все порядочные люди?
На этот раз я решил ничего не скрывать. Я американец, моряк, отстал от своего корабля… Внимательно выслушав меня, они переглянулись.
– Другим рассказывайте такую ерунду. Только не нам. Таких вещей не бывает. Это сухопутная граница. Натворили что-нибудь в Роттердаме и пытаетесь скрыться в Антверпене. Точно? Знаем мы таких. Выворачивайте карманы!
Но и в карманах моих они ничего такого не нашли. Дурная привычка, залезать всем встречным в карманы. Я спросил, не могу ли чем-то помочь? Если они скажут, что именно ищут, я честно скажу, есть это у меня или нет.
– Мы сами знаем, что ищем!
От этой присказки я не стал умнее. Но сделать ничего не мог. Уверен, что все человечество делится на людей, которые обыскивают карманы, и на людей, которые выворачивают карманы. Вполне может быть, что все мировые войны только для того и ведутся, чтобы узнать, чья сегодня очередь выворачивать карманы. Когда все эти формальности были улажены, мне сказали:
– Ладно. Вон там дорога на Роттердам, идите прямо и не вздумайте сюда возвращаться. Если еще раз наткнетесь на пограничную стражу, легко не отделаетесь. У вас в вашей идиотской Америке, наверное, нечего есть, если вы все время лезете сюда к нам – объедать бедных голландцев.
– Я участвовал в вашей войне…
Но они и слушать этого не хотели:
– Так все говорят.
Ага, значит, не один я плутаю по этим лугам.
– Вон дорога на Роттердам. Видите? Советуем не сбиваться с правильного пути. Скоро рассвет, вас со всех сторон видно. Роттердам хороший город. Если вы правда моряк, найдете там корабль.
От частого повторения слова не становятся правдой. По дороге меня нагнала повозка с молоком, и часть пути я проделал не пешком. Потом меня нагнал грузовик, и на нем я проехал еще часть пути. Так миля за милей я приближался к Роттердаму. Когда люди не имеют отношения к полиции, они становятся вполне терпимыми, мыслят разумно и рассуждают здраво. Я доверчиво делился с попутчиками своими впечатлениями о полиции разных стран, ни от кого не скрывал, что не имею документов, и они не только не сдали меня в ближайший участок, но даже накормили, дали выспаться, добавив к этому несколько советов насчет того, как вернее обойти полицию. Вот странное дело. Никто не любит полицейских, но только им разрешается рыться в наших карманах.
9
Тридцать франков, когда их меняешь на голландские гульдены, невеликая сумма. Кончились они сразу. Зато, слоняясь в порту, я услышал двух англичан. Очень смешно слышать со стороны англичан. Они утверждают, что янки не умеют говорить по-английски, но язык, на котором они сами говорят, это вообще не английский. Терпеть не могу красно-головых. В какой порт ни придешь, их там набито как сарделек. В Австралии, в Китае, в Японии. Не успеешь пропустить стаканчик, тебя окликают:
– Эй, янки.
Стараешься не обращать внимания, потягиваешь джин. А они подначивают:
– Who won the war?Кто выиграл войну, янки?
А откуда мне знать? Уж не я, это точно. И даже те, кто считают себя победителями, не сильно болтают об этом.
– Эй, янки! Who won the war?
Как ответить правильно, если их много, а ты один? Скажешь «мы», тебя от души отделают. Скажешь «французы», получишь не меньше. Скажешь «я», отделают еще крепче. Скажешь «Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южная Африка», опять тебя отделают. Промолчишь, еще хуже. А скажешь «вы», это будет ужасной ложью. Я этого не хочу. Вот и получается, что они отделают тебя в любом случае.
– С какого корыта? – поинтересовался я.
– О, янки! – удивились англичане. – Ты что тут делаешь? Мы тут никогда не встречали американцев.
– Оказался за бортом. Теперь не могу сняться с якоря.
– Не имеешь страховки, что ли?
– Верно.
– И хочешь улизнуть отсюда? Земля горит под ногами?
– Верно.
– Мы тут с одного шотландца.
– А куда идете?
– В Булон. Франция. Можем подбросить. Но дальше никак. Боцман у нас собака.
– Когда уходите?
– Приходи к восьми. К этому времени боцман уже поддатый. Мы будем на корме. Если фуражка на мне будет сбита на затылок, все в порядке, если же нет, потолкайся внизу немного. Но не под самым носом. А если попадешься, пусть тебе набьют морду, нас не выдавай. Ясно?
В восемь я был на пирсе. Фуражка на новом моем приятеле была сбита на затылок. Таким образом я добрался до Булона и оказался во Франции. Остатки денег ушли у меня на железнодорожный билет до первой станции. Французы учтивы, они не досаждают пассажирам. Я добрался до Парижа, хотел ехать и дальше, но тут начали проверять билеты. Опять появилась полиция. Как везде. Настоящее вавилонское столпотворение. Я знаю несколько слов по-французски, они несколько слов по-английски. Остальные слова выглядели сплошной загадкой. Откуда прибыл? Из Булона. Как попал в Булон? На корабле. Покажите корабельную книжку. Нету у меня корабельной книжки. «Что? У вас н-е-е-ет корабельной книжки?» Я понимаю этот вопрос уже на всех языках. Спроси хоть на хинди, все равно пойму, потому что этот вопрос всегда подкрепляется жестом, в значении которого ошибиться никак нельзя. «И паспорта нет! И удостоверения личности! И никогда не было!» – все это я выпалил залпом. Не хотелось тратить время на размазывание каши по столу. Почти минуту фараоны молчали, я их сумел все-таки озадачить. Но новый вопрос они все-таки изобрели. Касался он, конечно, железнодорожного билета. Но у меня и билета не было. Вот почему я так спокойно держался. Когда меня привели в участок, я и там держался спокойно. Я ведь заранее знал, о чем меня будут спрашивать. И точно. Они опять прикопались к билету и к документам, но чего нет, того нет. Все кончилось тем, что мне дали десять суток тюрьмы. Но не за отсутствие документов, а всего лишь за обман железнодорожных чиновников.
Французскую тюрьму забыть трудно.
Первый день.Баня, обыск, выдача белья, помещение в камеру.
Второй день.Явка к кассиру для получения квитанции за отобранные у меня мелкие деньги. Повторное установление личности и занесение его в толстую почетную книгу. После обеда визит тюремного священника. Он хорошо говорил по-английски. Так он сам утверждал. Но на таком английском говорили, может, во времена Вильгельма Завоевателя, не знаю. Но я, конечно, виду не подал, что ничего не понимаю. Мы здорово с ним поболтали. Он все время употреблял слово Goat. Я был совершенно уверен, что он проклинает какого-то козла, но, оказывается, он так обращался к Богу.
Третий день.Перед обедом меня спросили, пришивал ли я когда-нибудь тесемки к рабочим фартукам. Я ответил, что никогда не занимался этим. Тогда меня определили в фартучное отделение.
Четвертый день.Перед обедом мне выдали ножницы, грубые нитки, иглу, наперсток. Правда, наперсток оказался слишком мал. Но других не было, и я не стал скандалить. После обеда специальный человек показал, как я должен всем этим пользоваться, и как потом должен положить все на табуретку, а табуретку выставить на середину рабочей камеры, перед тем, как ее покину. Кстати, на дверях висела табличка «Разрешено пользоваться: ножницами, иглой, наперстком».
Пятый день.Воскресенье.
Шестой день.Перед обедом меня отвели в фартучное отделение. После обеда показали мое рабочее место.
Седьмой день.Перед обедом меня представили узнику, опытному наставнику в деле пришивания тесемок к фартукам. После обеда я сумел понять его и научился вдевать нитку в ушко иглы.
Восьмой день.Наставник показал мне, как именно следует пришивать тесемки к рабочим фартукам. После обеда баня и взвешивание.
Девятый день.Перед обедом меня повели к начальнику тюрьмы. Он спросил, нет ли у меня жалоб. Я сказал, что нет. Тогда он напомнил, что завтра истекает срок моего заключения. Поскольку я иностранец, мое имя было вписано еще в одну толстую почетную книгу. После обеда наставник поделился со мной еще некоторыми секретами пришивания тесемок.
Десятый день.До обеда я пришил только одну тесемку к фартуку. Это было увлекательным и нелегким делом, но придирчивый наставник сразу указал на то, что тесемка пришита неправильно. Пришлось ее отпороть. После обеда я попытался пришить ее еще раз, но не успел. Меня вызвали к начальнику тюрьмы. Опять меня обыскали, вернули штатскую одежду и разрешили выйти во двор.
На другое утро меня спросили, хочу ли я еще раз воспользоваться тюремным завтраком. Я отказался. Тогда меня повели к кассиру, который потребовал с меня расписку. После получения пятнадцати сантимов за трудовые достижения, меня наконец освободили. Не так уж много получила от меня Франция. Если железнодорожные чиновники полагают, что возместили все свои убытки, то это ошибка. Впрочем, меня строго предупредили, что у меня в запасе всего пятнадцать дней. Если я не уберусь за это время из Франции, ко мне будут приняты законные меры. Я не вполне понял угрозу. Меня повесят? Или сожгут на костре? Разве во времена демократии существуют еретики, заслуживающие такого строгого наказания? Неужели отсутствие корабельной книжки или паспорта…
– Остановитесь, – раздраженно сказал офицер. – У человека непременно должны быть какие-нибудь документы.
– Тогда я обращусь к моему консулу.
– К ва-а-а-шему консулу?
Знакомая интонация. О моих отношениях с консулом знает весь мир.
– Чего вы хотите попросить у консула? Что он может для вас сделать? Ведь у вас нет никаких бумаг. Мы, конечно, можем дать вам справку о том, что вы отсидели десять суток во французской тюрьме. Но вряд ли это обрадует ва-а-ашего консула. Ему лучше не показывать такую справку. А выдать справку о том, что вы американец я могу только с указанием: с его слов.То есть с ваших слов. А такая бумага вообще ничего не стоит. Она подтверждает только ваши собственные слова, ничего больше. Может, они правдивы, но это следует доказать. – И он опять пошел по порочному кругу: корабельная книжка, паспорт, удостоверение личности. – Лучше всего вам покинуть Францию. Вы тут уже отметились, почему бы не проследовать дальше? Скажем, в Германию.
Они все почему-то хотели отправить меня в Германию.
10
Несколько дней я провел в Париже, надеясь на случай. Случай иногда полностью меняет планы. Я неторопливо бродил по Парижу. Ведь мой обман французских железнодорожников был полностью компенсирован тюремными работами. Я ничего не был должен Франции. Когда нечего делать, приходит много ненужных мыслей. В один прекрасный день такая мысль действительно привела меня к консулу. Конечно, я знал, что это ничего не изменит в моей жизни, но почему бы не набраться опыта у умных людей? Консулы – те же чиновники. Как чиновники они умеют быть серьезными, исполненными достоинства, властными, раболепными, грубыми, добродушными, безразличными, удрученными, заинтересованными и глубоко опечаленными при одних обстоятельствах, и веселыми, приветливыми, радостными, болтливыми при других. Не имеет значения, служат они американским, французским, английским или аргентинским властям. Они точно знают, когда именно следует проявлять то или иное чувство. Правда, и у них случаются проколы, тогда их сущность как бы выворачивается. На секунду в них можно различить что-то человечное. Они, правда, тут же спохватываются, но стоит, стоит увидеть их в такой момент! Ради этого я и направился к консулу. Существовала, конечно, опасность, что он передаст меня французской полиции, но я и так находился под присмотром фараонов.
Очередь была немалая. Я прождал до обеда. А после обеда очередь до меня так и не дошла. В этом не было ничего странного, ведь у таких, как я, много времени. Тот, кто имеет деньги, расплачивается деньгами, а тот, у кого их нет, – временем. Если вдруг ты начнешь чего-то требовать, чиновник найдет возможность отобрать у тебя времени еще больше. Как я заметил, очередь в консульстве состояла в основном из неимущих бедолаг. Некоторые просиживали здесь сутками, другие на время исчезали, но опять появлялись с какой-нибудь недостающей справкой. Было забавно увидеть, как в консульство торопливо вошла невероятно жирная дама. Непомерно жирная, я даже не знал, что такие бывают. В помещении, где люди напоминали хорошо высушенную рыбу, торчащую на фоне звездного знамени Соединенных Штатов, где сидели тихие и безропотные люди, такие тихие и безропотные, будто за многочисленными дверями их ждала только гибель, появление такой непомерно жирной дамы выглядело просто оскорбительным. У нее были черные жирные волосы, кривой жирный нос, кривые жирные ноги. Карие глаза казались выпученными от усилий, какими давался ей каждый шаг. Она пыхтела и обливалась потом под тяжестью бриллиантовых брошек, золотых висюлек, бисерных ожерелий. Если бы не многочисленные золотые и платиновые кольца, ее пальцы, наверное, полопались бы от жира. «Я потеряла паспорт! – закричала она с порога. – Ох, Господи, где консул? Я потеряла паспорт».
Наконец-то я убедился, что и другие люди теряют паспорта.
Подумать только! Не простые моряки, а вот такие жирные крикливые дамы тоже попадают в неприятное положение. Да, Фанни, думал я, глядя на даму. Тебе не повезло. Консул тебя отчитает. Ишь чего захотела, сразу получить новый паспорт! А как насчет тюремных завтраков? А как насчет того, чтобы пришить несколько тесемок к рабочим фартукам? На секунду я даже испытал к ней симпатию, как к товарищу по несчастью. Но секретарь тут же вскочил: «О, пожалуйста, подождите! Только один момент. Успокойтесь, пожалуйста. Да, да, присядьте!» И с поклоном подал жирной даме стул. А потом принес три анкеты и, тихонько говоря что-то даме, сам начал их заполнять. Высушенным фигурам приходилось заполнять такие анкеты самим, иногда по много раз, поскольку они не знают, как надо правильно ответить на тот или иной вопрос. Но, может, жирная дама просто не умела писать, поэтому секретарь взял на себя этот скромный труд. А когда анкеты были заполнены, он вскочил и исчез за ближайшими дверями, так резво, будто жирную даму, как всех, не ждала там гибель. И вернулся еще более учтивый. «Мистер Гргргргр желает вас видеть, мадам. Есть ли у вас при себе три фотографии?»