Бывало, мы распевали эту песню с Коббом во дворе зверинца и смеялись, но никогда не могли вспомнить все слова. Вот и теперь мы замолкли после второго куплета и долго лежали в приятной тишине, пока Ишбель тихо и печально не произнесла:
– Мне, наверное, пора идти.
Тим открыл глаза и потрепал ее по ноге. Они с сестрой не были совсем уж на одно лицо, но сходство все замечали. У Тима подбородок был потяжелее, а у Ишбель – волосы темнее на тон. На щеках у нее играли глубокие, выразительные ямочки – они то появлялись, то исчезали. У брата их не было. Забавно, наверное, смотреть на лицо другого человека и знать, что оно совсем как твое. Словно в зеркало глядеться. Порой они так и смотрели друг на друга, будто завороженные. Раз я наблюдал, как они закрыли глаза и, хохоча, ощупывали друг другу лица руками, точно слепые, – у нее все кончики пальцев были обкусаны до крови, а у него пальцы были длинные и изящные.
Мы со вздохом выкинули пустую бутылку в реку, повесили башмаки себе на шеи и по очереди поползли вниз по борту.
Миссис Линвер заставила нас помыться, а потом накормила вкусным прозрачным бульоном. Мистер Линвер вырезал своих русалок, в огне трещали дрова. Мы втроем сидели за столом, возились, пихали друг друга. Миссис Линвер суетливо подбежала к Ишбель и поднесла ей стопку джина:
– Глотни, детка, легче станет.
– Не пойду, и все, – отрезала Ишбель, не глядя на мать, но джин взяла.
– Не строй из себя дуру. – Миссис Линвер бросила сердитый взгляд на спутанные волосы дочери, в беспорядке разметанные по плечам. – Ты сегодня хоть раз к ним расческой прикасалась?
– Нет.
– Оно и видно. Иди одевайся лучше.
– Ты не можешь меня заставить. Никто не может меня заставить. – Ишбель бросила озорной взгляд в мою сторону и неожиданно улыбнулась. «Ты-то понимаешь», – сказали ее глаза.
Миссис Линвер, которая пошла было прочь, при этих словах резко остановилась и повернулась к дочери.
– У меня нет времени! – резко бросила она. – Встань! Сию же секунду!
– Не пойду. – Ишбель разом опрокинула стопку и причмокнула.
– Ты что разнюнилась? – упрекнул ее Тим. – Это же работа – и больше ничего. Мы все на работу ходим.
– А я буду работать, когда захочу.
– Не пойдешь к ним сегодня, завтра они тебя уже обратно не возьмут!
Мать схватила Ишбель за руку и попыталась сдернуть со стула, но девчонка лишь рассмеялась и крепче вцепилась в стол. И только когда он совсем уже накренился и закачался, миски и чашки начали падать, забрызгивая все вокруг, а мы с Тимом ухватились за него, Ишбель отпустила край и дала миссис Линвер стащить себя со стула.
– Не пойду я, слышишь, ты, дура?! – завопила она прямо матери в ухо.
Миссис Линвер поморщилась и потрепала девочку по щеке.
– Надоело! – голосила Ишбель. – Не хочется мне танцевать, можешь ты понять, или ума не хватает?
– Поосторожней! – крикнула миссис Линвер. – Так и оглушить человека можно!
– А мне дела нет!
И тут мать дала ей пощечину. Подобные сцены я наблюдал частенько, но на сей раз вышло иначе, чем обычно. Ишбель ударила мать в ответ. Случилось это мгновенно, в одну секунду, – очки миссис Линвер съехали набок, оставив ее глаза без защиты. Мы с Тимом рты по-раскрывали от изумления, Ишбель разрыдалась и рухнула на пол к отцовским ногам. Мистер Линвер бросил мутный кроткий взгляд поверх ее головы, тщательно вырезая чешуйки на хвосте очередной русалки.
Миссис Линвер сняла очки. Губы у нее дрожали, глаза набухли и беззлобно сощурились. Трясущимися руками она нащупала передник и протерла им стекла, печально взирая на нас невидящим взглядом.
– Мама! – Тим вскочил и подбежал к ней, чтобы обнять.
– Когда-нибудь ты все поймешь, бессердечная девочка, – дрожащим голосом произнесла миссис Линвер.
Ишбель вскочила с пола и отрывисто бросила:
– Знаю, знаю, знаю! – По щекам у нее текли слезы.
– Все хорошо, мам, – вмешался Тим. – А ты, – обратился он к сестре, – не расстраивай ее больше. Мам, не волнуйся, все хорошо.
– Да, да, да, конечно, конечно, конечно. – Ишбель натянуто улыбнулась. – Пора мне на работу! На чертову работу.
С этими словами она метнулась в соседнюю комнату.
Двадцать минут спустя мы провожали ее, мрачную и насупившуюся, в «Солодильню». Ишбель наложила толстенный слой пудры, чтобы скрыть отметину от пощечины, и слишком уж ярко накрасила губы.
– Ты никогда за меня не заступаешься, – с упреком сказала она Тиму.
– Неправда.
– Вечно ты на ее стороне.
– А что ты прикажешь мне делать? Я-то вынужден работать. Иногда в четыре утра вставать приходится. И Джафу тоже. Всем приходится работать.
– А мне надоело! – заявила Ишбель и пнула ногой камень. Когда она снова подняла голову, глаза у нее блестели.
Я обнял ее:
– Дождусь, когда ты закончишь, и отведу тебя домой.
– Нечего. – Тим толкнул нас обоих.
Ишбель обняла меня в ответ:
– Спасибо, Джаффи! – Белые крупинки пудры попали мне в нос, захотелось чихнуть. Она была похожа на куклу. – Какой ты благородный!
– Благородный, тоже мне, – фыркнул Тим.
Не хотелось мне выпускать ее из объятий, но пришлось.
Тим обошел сестру с другого боку и встал прямо перед ней. Долгое время он просто смотрел ей в глаза привычным взглядом – грубо и нежно одновременно. Между ними что-то происходило, как это бывает между братом и сестрой. Меня это не касалось. Он ссутулил плечи и выпятил нижнюю губу. В лице его появилось нечто стариковское. Откуда – я понять не мог. Ишбель явно успокоилась. Мы продолжили путь, каждый по отдельности. У двери в кабак она обернулась ко мне и сказала:
– Беги домой, Джаффи. И спасибо тебе.
– Ей надо подготовиться, – объяснил Тим.
Когда я вернулся, матушки дома не было. Помню, как достал подзорную трубу Дэна Раймера и выставил ее в окно, разглядывая Уотни-стрит, выхватывая из густеющих сумерек отдельные предметы: чье-то лицо, кошку, плод артишока, блестящую лужу под водокачкой.
Труба эта давным-давно покоится на дне моря. Вот бы вернуть ее! Красивая была вещь: узоры на полированном красном дереве, лакированный медный ободок. И на бленде – серебро, гравированное узором из перышек. Теперь у меня другая подзорная труба – простая и крепкая, но четкость дает безупречную. С ее помощью я наблюдаю за птицами, а по ночам сквозь сетку над садом рассматриваю звездное небо. В море я хорошо научился читать по звездам. На солнце и луну полагаться нельзя: они могут сыграть злую шутку, – но звезды не подведут. Когда смотришь на них в трубу, они начинают вибрировать, словно маленькие белые крылышки, горящие в серебристом пламени. А если здесь, на земле, сфокусировать объектив на птичий глаз, можно увидеть в нем свет, сияние жизни. Порой какой-то предмет кажется таким близким, что подскакиваешь от неожиданности.
Так же и с прошлым. Где-то вдали трепещут белые крылышки, и ничего не известно. Посмотришь ближе – начинают проступать детали: снасти больших кораблей, опутавшие почерневшее небо; в воображении четко проступают крыши домов; и вдруг – резкая боль, совсем близко. Ночь нынче выдалась теплая: весна на излете. Резьба на кусочке слоновой кости на ощупь напоминает узор из перышек, выгравированный на старой подзорной трубе, что была у меня в детстве, и я вспоминаю давнюю ночь: волшебный день закончился, сердце мягко постукивает, я иду домой и плачу, не понимая почему, устремляя всевидящий взгляд поверх крыш, думая об Ишбель. Она сейчас, наверное, на сцене, широко улыбается, ловит монетки маленькими, обкусанными до крови пальцами, поет «Коричневую кружку», «Я с мальчиком слепым играл…» и «Сердце, что умеет сострадать…», а пьяные матросы плачут и смеются.
Часть вторая
4
Вот и кончилось детство Джаффи. Недолго оно продлилось. Кем был тот маленький мальчик? Мотыльком, которого накрыло и унесло гигантской волной. Тигр съел его, и лишь голова осталась лежать на мостовой. Пусть она и расскажет. Пусть покатится по старой Рэтклифф-хайвей, точно голодный призрак, и поделится своей историей с каждым, кто захочет послушать. Я знаю, почему матросы так красиво поют, проплывая в лодках по реке, и почему мои неокрепшие чувства заставляли меня плакать, когда я лежал в своей люльке над водой в Бермондси. Я узнал это, когда мне исполнилось пятнадцать.
Тим стал важной персоной. Когда Балтер женился и переехал, Джемрак заявил, что Тим слишком умен, чтобы трудиться во дворе, и слишком часто отвлекается, чтобы работать с животными, так что мы с Коббом получили нового напарника, и теперь всю самую грязную работу выполнял новый мальчик, а Тим стал работать в конторе и получать больше денег. Он носил воротничок, который мать крахмалила ему накануне вечером. К этому времени мы уже изрядно сблизились. Свинтусом Тим быть не перестал, но таких, как он, всегда прощают. Бывают такие люди. Как-то раз я не разговаривал с ним целых три недели, и он не выдержал, подошел ко мне, весь такой прямой и благородный, и обратился как мужчина: сказал, что лучшего друга, чем я, у него никогда не было, что я настоящий товарищ, что жизнь – штука короткая. И что я мог ответить?
В тот день, когда мы впервые услышали о драконе, Тим стоял вместе с нами во дворе, переминаясь с ноги на ногу от холода. Человек мистера Фледжа и Дэн Раймер все утро просидели в конторе, беседуя о чем-то очень важном. Тима они выставили за дверь, чтобы не услышал лишнего.
– Что-то они там затевают, – повторял он важно, делая вид, будто ему известно больше, чем на самом деле. На лоб ему выбивались завитые локоны, глаза сияли, изо рта шел пар. Как только человек Фледжа вышел, Тима позвали внутрь, и спустя десять минут он снова выскочил во двор:
– Я пойду в море! С Дэном! Мы поймаем дракона и разбогатеем!
– Драконов не бывает, – возразил Кобб.
Но Тим уже взахлеб рассказывал, что Дэн знаком с человеком, который знавал другого человека, который видел дракона, когда тот выходил из леса на острове к востоку от Яванского моря. А мистер Фледж, который вечно хотел заполучить то, чего ни у кого нет, решил стать первым обладателем дракона во всем цивилизованном мире. Корабль должен был выйти в море через три недели, и Тим собирался отправиться на нем в качестве правой руки великого охотника, идти на восток и еще дальше, вокруг света.
– Совсем парень с катушек съехал, – констатировал Кобб, постучав пальцем себе по лбу, – и больше ничего.
Я представил себе чудище с крыльями как у цапли и пламя, вылетающее у него из пасти. Этот зверь должен был сражаться с героями, сидеть на куче сокровищ или поедать красавиц. В его гигантские круглые ноздри можно было залезть, как в канализационные туннели в Бермондси.
Но ведь это я лучше всех управлялся с животными – об этом все знали. Почему не взяли меня?
– Боюсь, ты с ним не справишься, – сказал я Тиму, – особенно из-за пламени.
– Какого пламени?
– Они же изрыгают пламя.
– Ну ты и дурень! Такое только в сказках бывает. Не веришь? Идем. – Он был в крайнем возбуждении и прямо-таки светился от удовольствия. Притащив меня в контору, где Дэн Раймер с мистером Джемраком потягивали бренди в густых клубах дыма, Тим спросил: – Это ведь правда? Расскажите ему.
Сам он сел за свой стол и принял почти горизонтальное положение, вытянув длинные ноги и сцепив пальцы в замок на затылке.
– Правда, – ответил Джемрак. – По счастью, денег у мистера Фледжа больше, чем разума. – И они с Дэном рассмеялись.
– Дракон?
– В каком-то смысле, – Дэн принялся рисовать на клочке бумаги, – если он существует. Местные, естественно, верят, что существует. Они называют его Ора[6]. Слухи ходят давно. Как-то на острове Сумба я беседовал с человеком – его деда слопал дракон. Еще был один китобой-островитянин. Байку мне рассказал. Много таких баек. – Дэн показал мне свой рисунок. Животное было похоже на крокодила с длинными ногами.
– Какой же это дракон, если у него крыльев нет? – возразил я. – Ненастоящий.
Дэн пожал плечами.
– Уходим на три года! – восторженно сообщил Тим.
– На два или на три, – поправил Дэн. – Как получится.
– А от чего это зависит? – спросил я.
Он снова пожал плечами.
У мистера Фледжа было китобойное судно «Лизандр». На тот момент оно как раз пришло из Гулля и теперь стояло под погрузкой в Гренландском доке. Дэн с Тимом собирались присоединиться к китобоям и присматривать за драконами и прочим зверьем на обратном пути. «Привезете дракона, – сказал им человек Фледжа, – и больше вам в жизни работать не придется».
Я дал Тиму шанс покрасоваться несколько дней, а потом отправился в Гренландский док. «Лизандр» оказался старой посудиной – таких уже больше не строили. Капитан как раз набирал команду, и я записался в матросы. Мистер Джемрак с легкостью мог найти себе другого работника.
– Я вам пригожусь присматривать за зверьем, – заверил я Дэна, сообщив, что нанялся на «Лизандр». – Я в этом смыслю лучше Тима.
Дэн откинул голову назад и прищурился, наблюдая за струйками белого дыма.
– Хорошо. Заодно и за Тимом присмотришь.
Матушка была безутешна.
– Джаффи, не уходи в море, прошу тебя, – запричитала она, когда я рассказал ей про экспедицию. – Я всегда знала, что этот день настанет, и мечтала, чтобы он не наступил. Жизнь в море – ужасна. Для тебя это будет слишком тяжело. Раз вышел в море – обратно не повернешь, надо понимать.
Матушка жила теперь в Лаймхаусе. Она сошлась с торговцем рыбой по имени Чарли Грант. Хороший был человек. Когда я пришел сообщить ей новость, она разделывала селедку: рассекала рыбинам животы и распластывала тушки на доске, поддевая хребты тупым концом ножа и выдергивая их одним движением.
– Знаю, мам. Я не захочу повернуть назад.
Учитывая ее состояние, было нехорошо слишком явно показывать свою радость, но удержаться было трудно. От волнения матушка раскраснелась и едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Что же до меня, то я буквально парил над землей.
– Вы его только послушайте! Сам не понимает, о чем говорит, – с досадой произнесла она.
Бедная матушка. Никто уже не принял бы ее за девочку: она стала еще более коренастой, кожа ее обветрилась, а волосы на висках начали седеть. Ходила она, правда, как и раньше, по-моряцки, вразвалочку.
– Всегда знала, что этим кончится.
Глаза у нее были на мокром месте, и мне стало не по себе. Матушку я сильно любил. Для меня она всегда была и останется теплым островком в постели, к которому я мог прибиться и уткнуться носом в подмышку.
– Что тебе привезти, мам? – попытался я взбодрить ее. – Скажи, чего ты хочешь?
– Ничего я не хочу, негодный мальчишка.
– Не волнуйся, мам! Это мой шанс. Не могу же я всю жизнь болтаться здесь! Какие здесь деньги? Как я смогу заботиться о тебе в старости, если застряну тут на веки вечные? Такая удача выпадает раз в жизни. Сама подумай!
– В том-то и беда, – сказала матушка, отталкивая меня испачканной в рыбе рукой и снимая передник. – Об этом-то я и думаю все время. Ох, горе ты мое. Ты хоть поел?
– Поел, и как следует, мам, просто чаю налей немножко.
– По мне, так вся эта история – сущая ерунда, – продолжала матушка, направляясь к очагу.
Я рассмеялся:
– В том-то и прелесть. Гордись! Можешь всем рассказывать: мой сын отправился охотиться на дракона. Как рыцари в старину.
– Ты же говорил, что не будешь ни на кого охотиться. – Она повернулась ко мне с укоризной, не выпуская из рук кочергу.
– Нет, нет, конечно, это я просто так сказал. Конечно не буду. – И я снова засмеялся. Я был близок к истерике. – Это Тим будет охотиться, но я тоже участвую в этом смелом предприятии.
Это слово звучало очень по-взрослому. Я снова и снова повторял его, стараясь произвести впечатление на девочек из «Матроса» и «Солодильни». Предприятие! Великое предприятие!
– Тебе же всего пятнадцать, – возразила матушка, – ты совсем еще ребенок!
– А вот и нет.
На самом деле я действительно еще не был взрослым, что давало и свои преимущества. Все эти толстые девки любили меня, как малыша, и хотели прижать к своим мягким телесам, которые пахли лимоном и лавандой. Не раз я зарывался лицом в сливочные холмы и наслаждался ими, точно ребенок материнским молоком, и с меня не брали ни пенса за то, за что другим приходилось платить. Но теперь я стану взрослым мужчиной.