Вот поэтому он оказался в Камбрии, дикой и необжитой западной части Нортумбрии. Её хотели получить скотты, на неё предъявляли претензии норвежцы Ирландии, мы дрались за неё, а теперь Этельстан пришел поставить свой флаг.
— Он, выходит, на нас помочится? — спросил Эгиль.
— Этого я и жду.
Эгиль коснулся молота на своей груди.
— Но язычников он не любит.
— Значит, пустит на нас струю посильнее.
— Хочет выгнать. Нас они зовут чужаками. Чужаками-язычниками.
— Здесь твой дом, — твёрдо ответил я. — Ты теперь нортумбриец. Ты сражался за эту землю, значит, у тебя на неё столько же прав, как и у любого из нас.
— Но он хочет сделать нас англиканами, — сказал он, старательно выговаривая незнакомое слово, — и хочет, чтобы все англикане стали христианами.
— Если хочет сожрать Нортумбрию, — яростно произнёс я, — так придется ему проглотить и хрящ вместе с мясом. Половина Камбрии — язычники! Нужны ли они ему как враги?
Эгиль пожал плечами.
— Значит, он нас обгадит, и мы поедем домой?
— Да, если это его порадует, — сказал я, надеясь, что так и случится, хотя на самом деле подозревал, что придётся мне отбиваться от притязаний на Беббанбург.
Поздним вечером, когда дорога спустилась в широкую, напитанную водой долину, мы увидели завесу дыма на юге. Не большой темный столб, какой бывает при пожаре в доме или поместье — клубы дыма, как туман, стелились над тучными полями в речной долине. Должно быть, в том месте все и собирались, поэтому мы повернули лошадей на юг и на следующий день прибыли в Бургэм.
Люди здесь и прежде селились — древние люди, выложившие странные круги из гигантских камней. Увидев эти круги, я коснулся своего молота. Здесь, наверное, место богов, но что это были за боги? Они старше моих и гораздо древнее пригвождённого христианского бога. Христиане, с которыми мне случалось поговорить, называли такие места недобрыми. Утверждали, что это место дьявольских игрищ, но, тем не менее, Этельстан выбрал в качестве места встречи один из таких кругов.
Круги размещались южнее реки. Я увидел два, а потом обнаружил поблизости третий. Самым крупным был западный круг, в нём среди сотен воинов, сотен шатров и сотен грубых укрытий из дёрна, меж костров и коней на привязях развевались знамёна Этельстана. Флагов было бессчётное множество — треугольных меньше, они принадлежали норвежским ярлам и стояли по большей части на юге, возле другой реки, быстрой и неглубокой, что текла по каменистому руслу. Ближе к самому крупному кругу размещалось множество флагов, в основном мне знакомых. Это были знамена Уэссекса — кресты и святые, драконы и встающие на дыбы кони, черный олень Дефнаскира, скрещенные мечи, флаги Кента с бычьими головами — их я видел развевающимися в битвах, иногда в моей стене щитов, иногда — в той, что напротив.
Там виднелся и скачущий олень Этельхельма, хотя дом его больше со мной не враждовал. Вряд ли их можно назвать моими друзьями, но со смертью Этельхельма Младшего умерла и давняя кровная месть. С флагами Уэссекса перемешивались знамена Мерсии и Восточной Англии — все они теперь признали короля Уэссекса своим повелителем. Значит, войско саксов пришло на север. Судя по количеству флагов, Этельстан привел в Бургэм не менее тысячи человек.
С западной стороны в небольшом и отдельном лагере реяли незнакомые мне знамёна, но я увидел там домналлову красную руку с крестом. Это наводило на мысль, что скотты разбили там шатры или выстроили из дёрна укрытия. А на юге, к своему удивлению, я заметил развевавшееся по ветру знамя с красным драконом Хивела из Дифеда.
Ближе всех, прямо за речным бродом, стояла дюжина шатров, над которыми реял треугольный флаг Гутфрита со злобным клыкастым кабаном. Значит, и он здесь. Его небольшой лагерь охраняли воины в кольчугах, несущие на обитых железом щитах знак Этельстана — дракона и молнию. Эта же эмблема была и на стяге Этельстана, развевавшемся на чудовищно высоком сосновом бревне, установленном у входа в самый крупный каменный круг, а с ним рядом, на таком же длинном шесте, колыхалось бледное знамя с изображением креста цвета засохшей крови.
— Это что за флаг? — спросил я у Финана и кивнул в сторону незнакомого знамени.
— Да кто его знает? Наверное, Этельстана.
— И Хивел здесь! — сказал Финан. — Я думал, он в Риме.
— Побывал и вернулся, — ответил я. — Или только собрался ехать. Кто знает? Как бы то ни было, валлийцы здесь.
— А где наш флаг?
— В Беббанбурге, я забыл его прихватить.
— Я взял два своих, — радостно заявил Эгиль.
— Так давай, поднимай, — велел я.
Я хотел, чтобы Этельстан увидел, как к его лагерю приближается чёрный орёл — флаг норманна, язычника.
Мы прошлёпали через брод, и нас встретили западные саксы, охранявшие шатры Гутфрита.
— Кто такие?
Мрачного вида воин поднял руку, чтобы остановить нас.
— Эгиль Скаллагриммрсон.
Я нарочно попросил Эгиля возглавить переход через реку. По обеим сторонам от него шли норвежские воины, мы же с Финаном отступили подальше. Выжидали, стоя у брода, и вода плескалась по ногам наших жеребцов.
— И куда это вы? — коротко поинтересовался хмурый.
— Куда захочу, — ответил Эгиль. — Это моя страна.
Он хорошо говорил по-английски, научившись от саксонских девушек, которые с радостью ему отдавались, но сейчас намеренно произносил слова так, будто они ему непривычны.
— Сюда ты зайдешь, только если тебя позвали. А я не думаю, что это так.
К хмурому присоединился десяток западносаксонских копейщиков со щитами Этельстана. Позади них собралось несколько воинов Гутфрита, с нетерпением ожидавших казавшегося неизбежным развлечения, и еще больше западных саксов торопилось поучаствовать в стычке.
— Я иду вон туда, — Эгиль показал на юг.
— Ты разворачиваешься и идешь туда, откуда пришел, — сказал хмурый воин. — Все вы отправляетесь обратно, в вашу проклятую страну за морем. — Его скромный отряд с каждой минутой становился всё больше, и, поскольку слухи распространялись как дым, из лагеря саксов все шли и шли люди, чтобы пополнить его ряды. — Разворачивайся, — медленно и настойчиво сказал хмурый, будто говорил с упрямым ребенком, — и убирайся.
— Нет, — сказал я, подъехал ближе и встал между Эгилем и его знаменосцем.
— А ты кто такой, дедуля? — вызывающе бросил хмурый, взвешивая в руке копье.
— Убей старого дурака! — выкрикнул один из людей Гутфрита. — Заруби его!
Его дружки стали высмеивать меня, вероятно, осмелев в присутствии стражи Этельстана. Кричал молодой воин с длинными светлыми волосами, заплетенными в толстую косу. Он протолкнулся сквозь западных саксов и нагло уставился на меня.
— Я тебя вызываю, — ощерился он.
Всегда находятся глупцы, мечтающие о славе, ведь убить меня — короткий путь к ней. Без сомнения, этот молодой воин был хорош, он выглядел сильным и отважным, на предплечьях блестели полученные в битвах браслеты, и он жаждал признания, которое принесет моя смерть. Больше того, его подстегивали крики стоявших позади, они требовали, чтобы я спешился и дрался.
— А ты кто? — спросил я.
— Я Колфинн, сын Хафнира. И служу Гутфриту Нортумбрийскому.
Скорее всего, он был с Гутфритом, когда я не дал тому сбежать в Шотландию, и теперь Колфинн Хафнирсон желал отомстить за унижение. Он вызвал меня, и обычай велел мне ответить на вызов.
— Колфинн, сын Хафнира, — сказал я. — Никогда о тебе не слышал, а я знаю всех именитых воинов Британии. А вот чего я не знаю, зачем мне брать на себя труд убивать тебя. Что у тебя за дело ко мне, Колфинн, сын Хафнира? В чем наши разногласия?
На мгновение он показался сбитым с толку. У него было грубое лицо со сломанным носом, а золотые и серебряные браслеты говорили о том, что этот молодой воин пережил множество битв, но чего у него не было, так это меча, да и любого другого оружия. Только западные саксы под командованием хмурого имели копья или мечи.
— Так в чем наши разногласия? — снова спросил я.
— Ты не должен... — начал хмурый западный сакс, но я жестом оборвал его.
— В чем наши разногласия, Колфинн, сын Хафнира? — еще раз спросил я.
— Ты враг моего короля! — выкрикнул он.
— Враг твоего короля? Да половина Британии его враги!
— Ты трус! — бросил он мне и шагнул вперёд, но тут же остановился, потому что Эгиль пустил своего коня вперёд и достал меч, который называл Гадюкой.
Эгиль улыбался. Шумная толпа позади Колфинна умолкла, и меня это не удивило. Есть что-то такое в улыбающемся норманне с любимым мечом в руке, что охлаждает пыл многих воинов.
Я потянул Эгиля назад.
— У тебя нет претензий ко мне, Колфинн, сын Хафнира, — сказал я, — но теперь претензии есть у меня. И мы решим дело между собой в том месте и в то время, которое выберу я. Обещаю. А теперь посторонись.
Сакс шагнул вперед, очевидно почувствовав, что нужно настоять на своём.
— Если тебя не приглашали, — заявил он, — ты должен уйти.
— Но он приглашён! — произнёс подошедший воин. Он только что присоединился к преграждающей нам путь группе. Как и у загородившего нам дорогу воина, на его щите были крест и молния Этельстана.
— А ты, Кенвал, безмозглый идиот, — продолжил он, глядя на угрюмого, — если только не хочешь сразиться с лордом Утредом. Или ты хочешь? Я уверен, он сделает тебе одолжение.
Раздосадованный Кенвал пробормотал что-то себе под нос, но опустил копье и попятился, а новоприбывший поклонился мне.
— Прошу, господин. Полагаю, тебя вызвали?
— Да. А ты кто?
— Фраомар Седдсон, господин, но все зовут меня Конопатый.
Я улыбнулся, поскольку лицо Фраомара Седдсона состояло из сплошных веснушек и белого шрама в обрамлении огненно-рыжих волос. Он взглянул на Эгиля.
— Буду премного благодарен, если ты уберёшь меч в ножны, — мягко сказал он. — По приказу короля мечи в лагере разрешено носить только стражникам.
— Он меня охраняет! — заявил я.
— Будь добр, — попросил Фраомар Эгиля, проигнорировав мои слова, и тот любезно убрал длинную Гадюку в ножны.
— Благодарю, — сказал Фраомар.
Я прикинул, что ему уже за тридцать, он выглядел уверенно и властно. Его присутствие заставило зевак разойтись, хотя люди Гутфрита смотрели на меня с нескрываемой ненавистью.
— Нужно выбрать вам место для лагеря, — продолжил Фраомар.
Я показал на пространство между саксонским и валлийским лагерями.
— Вон то подойдет, — сказал я и спешился.
Отдав поводья Алдвину, я и пошел рядом с Фраомаром впереди своих воинов.
— Мы прибыли последними? — спросил я.
— Большинство приехало три дня назад, — сказал он и неловко замолчал. — Они принесли клятву в день святого Варфоломея.
— Не святого... — я умолк, пытаясь вспомнить имя того Папы-идиота. — А когда был день святого Варфоломея?
— Два дня назад, господин.
— И что за клятва? Какая клятва?
Снова последовало неловкое молчание.
— Прости господин, меня здесь не было, я не знаю. И ещё раз прости за того идиота Кенвала.
— Почему ты за него извиняешься?
Меня очень интересовала клятва, но Фраомар явно не хотел об этом говорить, и я подумал, что скоро все узнаю. Ещё я хотел бы знать, почему нервный священник сообщил нам более позднюю дату прибытия, но похоже, что на этот вопрос Фраомар тоже не знал ответа.
— Кенвал из твоих людей?
— Он из западных саксов, — ответил Фраомар. Его собственный говор выдавал в нем мерсийца.
— А что, западные саксы все ещё обижены на Мерсию? — спросил я.
Этельстан сам из западных саксов, но армия, с помощью которой он захватил трон Уэссекса, в основном состояла из мерсийцев.
Фраомар покачал головой.
— Проблем почти нет. Западные саксы знают, что нет никого лучше него. Некоторые, возможно, еще таят старые обиды, но их немного.
Я скривился.
— Только тупица может мечтать о битве вроде лунденской.
— Ты про схватку у ворот, господин?
— Это был кошмар, — сказал я.
Так оно и было. Мои люди против лучших войск западных саксов. Воспоминания о той бойне до сих пор будят меня посреди ночи.
— Я видел ту битву, господин, — произнёс Фраомар, — вернее, её окончание.
— Ты был с Этельстаном?
— Я скакал вместе с ним, господин. Видел, как сражались твои воины. — Несколько шагов он прошёл в молчании, а потом обернулся и посмотрел на Эгиля. — Он точно с тобой, господин?
— Да, со мной. Он норвежец, поэт, воин и мой друг. Так что да, он со мной.
— Странно это как-то. — Голос Фраомара дрогнул.
— Быть среди язычников?
— Да. Язычников и проклятых скоттов. И валлийцев.
Я подумал, что Этельстан поступил очень благоразумно, запретив носить в лагере оружие, конечно, за исключением часовых.
— Не доверяешь язычникам, скоттам или валлийцам? — спросил я.
— А ты, господин?
— Я один из них, Фраомар, я сам язычник.
Похоже, я его пристыдил. Он должен был знать, что я не христианин, и молот у меня на груди тоже напоминал об этом, если недостаточно моей репутации.
— Но мой отец говорил, что вы с королем Альфредом были лучшими друзьями, господин.
Я расхохотался.
— Никогда мы с Альфредом не дружили. Я восхищался им, а он меня терпел.
— Король Этельстан должен знать, что ты сделал для него, господин, — ответил он с нотками сомнения в голосе.
— Я уверен, что он признателен всем нам за то, что мы для него сделали.
— Редкостный был бой при Лундене! — произнес Фраомар, с облегчением от того, что я, кажется, не заметил тон его последнего высказывания.
— Это точно, — ответил я и как можно безразличнее заметил: — А ведь я его не видел с того дня.
Приманка сработала.
— Он изменился, господин! — Фраомар умолк, а потом решил, что нужно как-то уточнить этот комментарий. — Он стал... — снова запнулся он, — стал величавым.
— Он ведь король.
— Верно, — как-то уныло ответил он, — я бы тоже стал величавым, будь я королем.
— Король Конопатый? — предположил я, он рассмеялся, и неловкость прошла. — Он здесь? — спросил я, показывая на огромный шатер, установленный в большом круге.
— Он поселился в монастыре в Дакоре, это недалеко отсюда. А ты можешь жить здесь. — Он остановился на широкой полосе луговой травы. — Вода из реки, дрова из рощи поблизости. Вполне удобно. На закате мы проводим церковную службу, но полагаю...
Он умолк.
— Ты правильно полагаешь, — согласился я.
— Сказать королю, что ты здесь, господин? — спросил Фраомар, и в его голосе снова прозвучала легкая неловкость.
Я улыбнулся.
— Он узнает, что я здесь. Но если это твоя работа, то скажи.
Фраомар ушёл, и мы стали заниматься лагерем, однако я предпринял меры предосторожности и отправил Эгиля с дюжиной воинов разведать окрестности. Я не ждал проблем, здесь слишком много людей Этельстана, чтобы скотты или валлийцы затеяли войну. Но я не знал этой части Камбрии, и если начнутся сложности, мне нужно понимать, как отсюда убраться. Так что мы обустраивались, а Эгиль разведывал.
Шатры я собой не возил. Бенедетта собиралась сшить один шатер из паруса, но я убедил её, что мы умеем строить себе жильё, а лошадям и так нелегко везти на себе тяжелые бочонки с элем, мешки с хлебом и копчёным мясом, сыром и рыбой. Мои люди нарубили топорами веток и сделали простые двускатные шалаши, связывая ветки лозой. Нарезали ножами дёрн для крыши, а затем выстелили полы папоротником. Воины соревновались между собой, но не за то, кто первый построит, а за то, кто соорудит самый замысловатый шалаш. А победитель — впечатляющее жилище размером с небольшой дом — достался мне, и я разделю его с Финаном, Эгилем и его братом Торольфом.
Мы, само собой, заплатили строителям серебром, элем и похвалами, а затем смотрели, как два воина срубили и ободрали длинный ствол лиственницы и приделали к нему флаг Эгиля. Село солнце, и мы разожгли костры. С десяток моих христиан отправился туда, где сотни человек слушали проповедь священника, а я сел с Финаном, Эгилем и Торольфом и угрюмо уставился в потрескивающий костер.