«Детская болезнь левизны в коммунизме»4. Можно, конечно, рассуждать, что семья – пережиток буржуазного строя, но Иван и сам не хотел делиться женой и себя не предполагал в роли общего мужа. О половой близости, конечно, не шла речь, но чувства, предназначенные супруге, с его точки зрения, не могут быть отданы кому бы то ни было, даже если речь идет о бытовых мелочах. Эти же принципы он применял ко всем. Он хотел бы, чтобы белье гладила и суп готовила его Таня. Иван привык к этому в семье отца и деда, которые, хотя и держали слуг, настаивали, чтобы суп варили жены. От этого он был счастлив. Он мог есть и то, что приготовили Лера и Вера Филипповна, он мог даже похвалить вкус этой пищи, но нельзя было требовать от него наслаждаться так, будто это приготовили любимые руки. А Таня высказывала недовольство недостаточной благодарностью Калерии именно в сравнении с той, которую он высказывал ей. Теперь она часто перекладывала свои заботы на сестру.
Недоволен Иван был и общественной активностью жены. Несмотря на беременность, она не только рабочее, но и все свободное время проводила в школе рабочей молодежи. Ученики, говоря по-старорежимному, ее боготворили. Педагоги вместе с учениками решили в три года подготовить первых абитуриентов, и дело у них шло очень успешно.
И вместо того, чтобы отношения в семье расстраивались бы от невнимания мужа к беременной жене, они стали расстраиваться от невнимания беременной жены к мужу.
Таня чувствовала себя превосходно, так хорошо, как никогда в жизни. Мама и сестра приставали к ней с вопросами о здоровье, и эти расспросы вызывали в ней жалость по отношению к ним: к сестре – к ее незнанию настоящего женского счастья, к матери – к ее тяжелому опыту вынашивания детей. О том, что женщине плохо, когда она ждет ребенка, Таня наслушалась с детства довольно. И вот теперь оказалось, как далеки эти рассказы от Таниной действительности. Первое время она еще напряженно ждала неприятных сюрпризов от своего тела, но тело ее ликовало. И вскоре возликовала и ее душа. Все в это время у нее получалось, и все было легко. Недовольство мужа она или не замечала, или устраняла его своей искренней радостью в общении с ним. «Барсучок ты мой», – говорила она, видя его недовольное лицо, – «барсучок, барсучок, барсучок!» И Иван переставал дуться, обнимал полнеющий живот жены и отлагал все свои обиды в сторону, хотя обед, приготовленный тещей или свояченицей, приносил ему не больше удовольствия, чем обед в рабочей столовой. А когда ребенок начал ощутимо толкаться, Иван переполнился восторга и утвердился в чуждых прежде для него представлениях, что брак – союз товарищей, которые свободны и делят друг с другом только минуты радости. В трудную минуту поддержать могут еще и друзья, и коллектив, но они в таком случае не становятся же членами семьи.
Дом, в котором жили Удомлянцевы, был оборудован очень комфортно: ванны в квартирах, воздушное отопление, лифт. Теперь, правда, ни лифт не работал, ни отопление. Но жили они на третьем этаже, так что подниматься было нетрудно. А отапливали квартиру плита на кухне и печь в гостиной, в которой теперь разместились старшие. В холодное время с ними жила и Лера. А в комнату Кирпичниковых Ваня установил изумительную буржуйку. Ванна осталась на месте и даже иногда использовалась. Василий Алексеевич и Вера Филипповна предпочитали баню, а Таня и Лера с детства привыкли и любили мыться в ванне. Ваня тоже предпочитал баню. Таня даже дразнила его: «Ваня любит баню, Ване в ванне тесно». Но после того, как перестала действовать домовая кочегарка, мыться в ванне было не слишком удобно: надо было греть воду и тащить ее через полквартиры, да и дров тратили на это немало, а это лишние расходы.
Мылись, как было заведено издревле, по субботам. Школа рабочей молодежи работала также в свободное от смен время – после их окончания и по воскресеньям. После мытья в бане Таня должна была отправиться к ученикам. Но уже в зале для мытья выяснилось, что горячая вода закончилась. Таня решила подождать горячей воды, но так и не дождалась, и не помывшись отправилась в школу. Да еще и опоздала. Эта неприятность разозлила бы кого угодно, но Таня теперь легко переживала неприятности. Она даже решила использовать ее в процессе обучения.
– Товарищи, простите за опоздание, – сказала она, когда вошла в помещение, приспособленное под учебный класс, где ее ждали ее сорок учеников, – сегодня банный день, но в бане не было горячей воды, я ждала, пока ее дадут.
– Это кочегар напился! – отозвался Говоров.
– А может дров не хватило, воруют дрова. И больше всего начальство банное таскает. А может и кочегар, – подхватил Зайцев Вася, – это только расстрелами лечится. В гражданскую только так справились. У нас на складе стена в девятнадцатом году рухнула, мужички повадились таскать трубы. Столбы из них для оград делали. Пока одного оченно бесстыжего не пристрелили на месте, не утихомирить было. Да и после того бывало.
– Оставим, товарищи. Это, будем надеяться, в прошлом. У нас занятия по русскому языку. По-русски говорят не только Толстой и Горький, по-русски говорит наш народ. И хоть делается это не всегда правильно, построение слов и предложений может показать нам, что правила языка человек применяет, следуя внутреннему инстинкту, чувству языка. Приведу вам просторечный пример. Она написала на доске:
Это что же-то такое получается?
Человек приходит в баню, раздевается,
Открывает кран горячий,
Холодина там собачий.
Легкий смешок пробежал по классу.
– Где здесь допущена ошибка?
– Холодина собачая, а не собачий, – высказался Кирилл Самсонов с места.
– Кирилл, прошу Вас соблюдать правила поведения и отвечать стоя по разрешению учителя. Этим Вы показываете свое уважение к товарищам и к педагогу.
Кирилл встал.
– Вы хотите сказать, что прилагательное собачий должно быть употреблено в женском роде в соответствии с родом существительного, с которым оно сопряжено? – продолжила Таня.
Кирилл закивал, на лице его выразилось восхищение тем, как научно сформулировала его мысль учитель.
– Это не верно, – завершила Таня.
Кирилл явно растерялся. С мест послышались голоса:
– Да как же так, Татьяна Васильевна?
– Собачая холодина-то!
– Тише, тише! – Таня стала успокаивать учеников, – какой род у слова холод, Кирилл?
– Он мой, мужской, – отвечал ученик.
– А холодина – всего лишь производное от слова холод с использованием суффикса «ин». Суффикс имеет значение преувеличения основного значения. Холодина – сильный холод. Вот вам другие примеры: дом – домина, враг – вражина. Вражина проклятый, домина огромный. Разве вы скажете домина огромная? Так?
Кирилл снова в восхищении закивал головой, хотя это объяснение полностью уничтожало его прежнее мнение.
С места поднялся Александр Говоров.
– А как же тогда дружина, лепнина? Они женского рода.
– Садитесь, пожалуйста, Кирилл. Слова, которые Вы назвали, Саша, слова образованные с суффиксом «ин» имеют новое значение, полностью отличающееся от прежнего значения. Дружина – это отряд, а не крепкий друг, лепнина вообще образовано не от существительного, а от прилагательного лепной. А то, что они женского рода, объясняется характером нашего языка. Существительные, оканчивающиеся на «а», скорее всего, женского рода, поскольку их звучание смягчено: дорога, страна, скамейка. Собственно, поэтому вы и обманулись.
А ошибка в другом. Кто попробует найти?
– Нет, Татьяна Васильевна, мы не знаем.
– Сдаемся.
– Давайте разберем первую строчку по частям речи: «Это» – местоимение указательное, «что» – местоимение вопросительное, «же» – частица, усиливающая звучание местоимения «что», «такое» – опять местоименное, указательное, «получается» – глагол. А что такое «то»? Это особый суффикс. Он имеет значение неопределенное, если соединяется с местоимениями, например, «где-то», «кто-то», или значение подчеркивающее, если употребляется с другими частями речи: «я-то не знаю», «ходил-то он далеко». Подобные свойства имеет еще суффикс «ка». В соединении с глаголами он придает глаголу свойства побуждения или приказа: «сходи-ка», «пойдем-ка». А вот к частицам суффиксы не присоединяются. «То» относится к местоимению «такое» и соединяться дефисом с «же» не должен.
Рабочие слушали учителя как завороженные. И в то же время впитывали Танины слова как изголодавшаяся по дождю земля. Неудивительно, что они так быстро учились. За полгода они уже неплохо ориентировались в языкознании.
– А как же слово «вот-ка»? – спросил Кирилл Самсонов, как будто его озарило.
– Что? – переспросила Татьяна.
– Ну, вот-ка. Ты куда лопату дел? А вот-ка она!
– По-моему, сказано не очень красиво. Но ошибки никакой нет. «Вот» – это местоимение, к нему суффикс можно присоединять. Ну что, а теперь давайте продолжим разбирать суффиксы, как у нас обозначено в плане?
Иван рос честолюбивым мальчиком. Еще в детстве, когда он приезжал к деду в гости, он ощущал особое отношение соседей к своей семье и, прежде всего, к деду. Удивительное имя его вставало в сознании ребенка в ряд со сказочными героями – Ильей Муромцем, царем Салтаном. И отец Ивана тоже был фигурой по деревенским понятиям великой. Дядя Семен, брат отца работал, продолжая дело Наума. Из казаматовского кирпича Никита Понизовкин5 построил свой крахмало-паточный завод и всю оставшуюся жизнь оказывал разного рода услуги семье деда. Это тоже знали в деревне и проникались уважением к роду Казаматовых-Кирпичниковых. Ничего удивительного, что Иван привычным делом считал жизненный успех. Способности его в учебе были не то, чтобы выдающиеся, но очень заметными. Он учился на отлично, и не прилагал при этом особых трудов. Первым ударом судьбы были болезнь и смерть отца. Ваня не был привязан к нему, но смерть явила перед ним свое лицо, высушив до костей близкого человека, могучего и неуязвимого, и, Ваня понял это ясно, пообещала придти в свое время за ним. Как он любил отца, Ваня понял только, когда гроб засыпали землей. Отец умер летом, в доме Наума, на родине Казаматовых, поэтому никаких перерывов в учебе, связанных с переустройством жизни, не было. К осени тринадцатилетний Иван отправился в сопровождении дяди в Петербург, а мать с сестрой остались жить в доме деда. Дядя обратился за помощью к своему бывшему соседу – Александру Опекушину. Михаил уже умер, а его сын Александр стал знаменитым скульптором, общался со знатью. Нужно было как-то устроить Ваню: найти ему походящий пансион или хотя бы подходящего гувернера. Опекушин мог оказать в этом услугу. Александр Михайлович, несмотря на всероссийскую известность, денежное благополучие и эстетический род занятий, оставался в обыденной жизни тем же расчетливым, цепким мужиком, который дело знает, а желание пыль в глаза пустить презирает. Он купил участок в конце Каменноостровского проспекта, построил там свою мастерскую и жилой дом для своей семьи. Мастерская обликом своим вышла гораздо интереснее дома. А в доме, чтобы расходы превратить в доходы, сдавал квартиры в наем. Тут же сговорились, что Ваня поселится в доме Опекушина, все же на глазах своего человека. Но присматривать за ним Александр Михайлович не обязывался, подыскал ему гувернера-немца, что было дорого, но, по мнению дяди, деда и Александра Михайловича, необходимо. Кухарку же взяли из своих, ярославских. Так Ваня перебрался с Васильевского острова на Петербургскую сторону. А дядя закончил оставшиеся дела отца, продал дом и ломбарды, а деньги приобщил к своему делу. Получаемый с них доход тратился на Ваню, его мать и сестру, а остальное, если оставалось, откладывалось на будущее.
Состоявшаяся разлука с матерью была то ли вторым, то продолжением первого удара судьбы. Ваня учился теперь в гимназии Карла Мея. И учеба, в отличие от прошлого времени, давалась ему тяжело. Ване пришлось много заниматься, чтобы не оказаться в числе отстающих учеников. Зато он привык к простой истине – результат зависит от приложенных усилий, и приучился ценить даже малую победу. Это очень помогло ему в дальнейшей жизни. Поколение изнеженных отпрысков трудолюбивых родителей, выбившихся в люди на рубеже веков, отправилось на войну. Эти люди, которые должны были стать опорой трону, его и сгубили, как думал Иван. С одной стороны, они испытывали тяжелую обиду на Романовых за крепостное право или черту оседлости, что было понятно, а, с другой стороны, нисколько не испытывали благодарности за предоставленные возможности подняться по общественной лестнице. А ведь такие возможности отсутствовали еще у дедов этих людей. Когда стало понятно, что война – это не недоразумение, они стали брюзжать, осуждать и не желали по своей воле сделать то, что они должны дать на войне – труд для общей победы. Солдаты, презиравшие это чванливое, но трусливое болото в начале войны, возненавидели его после того, как многократно и напрасно умылись кровью своих товарищей. Когда после окончания университета и непродолжительной работы по специальности, Иван прибыл в действующую армию в 1916 году, он встречал, преимущественно только ненависть в глазах солдат. «Им-то умирать, а я только пути подвоза ремонтирую. И развоза их трупов по домам». Когда фронт уже устойчиво двинулся на восток, потребности в ремонте путей уменьшились, поскольку уменьшилась территория, которую занимала Российская империя, Ивана Кирпичникова перевели в Псков обеспечивать беспрепятственное прохождение эшелонов с военными товарами. Здесь он встретил отречение царя. Товарищ его хвастал, что лично принимал поезд «А» 1 марта 1917 года, перевозивший тогда еще Его Императорское Величество, и он же давал зеленый свет этому поезду, увозившему гражданина Романова.
Здесь же встретил Иван и октябрьский переворот. А затем без перерыва началась гражданская война. Ивану по положению своему больше соответствовало белое движение (все-таки буржуа), но он чуял крестьянским нутром, что с этими благородиями каши не сваришь, и оказался прав. Псков был оккупирован германскими войсками, Иван продолжил работать на железной дороге. Осенью 1918 года во время формирования немцами для войны с большевиками северного русского корпуса он был определен в состав команды бронепоезда. Но этого бронепоезда не существовало, и никто в тогдашней обстановке не удивлялся и не усмехался такому противоречию. Наступление Красной Армии на Псков за 2 дня в клочья разметало северный русский корпус, и Иван уже окончательно сделал свой выбор и обходными путями бежал от перспективы службы теперь уже в эстонской армии и оказался в голодном Петрограде без средств к жизни. Оставалось только записаться в Красную гвардию, чтобы не сдохнуть с голоду. Эта перспектива умереть за рабочее дело удручала. Если уж он не умер за веру, царя и отечество, свободу, равенство и братство, погибать за чужой интерес глупо. Помог случай: две женщины беседовали на улице, и одна жаловалась на холод в квартире. Он остановился и, представившись инженером паровых котлов, предложил исправить ситуацию. Женщина так изумилась, увидев печника с университетским образованием, что согласилась, а Иван действительно исправил ситуацию, переложив часть дымохода (уж азы кирпичной кладки ему были известны с детства). Печка стала топиться, а он предложил продать им маленькую печь для того, чтобы поберечь дрова. Никакой печи у него не было, но он сумел вывернуться. Буржуйки кормили его два самых тяжелых года.