– Не шуми. Пусть отдыхают.
– Ладно, сам схожу.
Через несколько минут Антон вернулся с бутылкой всё того же подаренного ему князем вина и бокалами.
– Я не хочу, – сказал Владимир, когда Антон начал наливать вино.
– Как знаешь. Твоё здоровье, – сказал Антон и отпил из бокала, глубже провалился в кресло.
В сером рассвете Владимир вышел из дома, сел в уже ожидавший его длинный тёмный автомобиль.
– На Финляндский вокзал, – сказал он шофёру, плотнее заправил плащ и привалился к борту.
Поезд был уже подан, дымил и пыхтел, словно в нетерпении поскорее начать движение. Владимир купил билет, занял своё место в купе, в котором уже находились двое мужчин.
В своих попутчиках он сразу распознал «депутатов». Они, несмотря на ранний час, очень живо и возбуждённо обсуждали чьё-то подозрительное поведение и меры, которые этому кому-то грозили. И меры довольно суровые, как Владимир смог понять из обрывков разговора, который они при его появлении довольно быстро прекратили.
Владимир придвинулся ближе к окну, закрыл глаза, давая понять, что намерен спать. Ему не хотелось вступать в разговор решительно ни с кем.
***
Выйдя из вокзала в Гельсингфорсе, Владимир сразу же отправился в базу, чтобы получить дальнейшее назначение.
Прохожих встречалось мало, и те были, в основном, матросы, да один офицер мелькнул. Город выглядел неряшливым, неживым, будто оставленным людьми; всюду валялся мусор. Не таким Владимир помнил его: чистым, цветущим, уютным, ухоженным и пропитанным совсем не русским, но прекрасным духом умиротворённости. Жизнь того Гельсингфорса, в который они приезжали с родителями иногда, – детский смех, неспешный цокот копыт; петербуржцы, выехавшие на сезон к своим дачам, праздно прогуливающиеся по улицам или отдыхающие на верандах кафе; лукавые взгляды и улыбки дам, будоражащие мысли… Теперь же некоторые проулки выглядели так, как будто в них ещё совсем недавно шли уличные бои: разбитые стёкла витрин и окон, обломки досок, кем-то оброненные предметы домашнего скарба и одежда. Всё говорило о том, что город покидался этими людьми в спешке и страхе.
Ветер гонял по улицам грязные листовки. Одну порывом бросило Владимиру под ноги. Он остановился, не поднимая, расправил её ногой и, прочитав только первые строки: «Товарищи! Спешите проводить в жизнь и удерживать завоевания революции…», – брезгливо, ногой же, отшвырнул её в сторону, будто подошву вытер от грязи.
Срезав путь через безлюдный парк Эспланады, Владимир вышел к причалам, у проходившего мимо матроса узнал, что штаб располагается на «Кречете», взглядом отыскал его, стоявший чуть поодаль от остальных кораблей, и быстрым шагом направился к нему.
У трапа предъявил документы вахтенному, тот вызвал дежурного офицера, лейтенанта. Владимир объяснил причину своего появления, подтвердил свои слова документами. Лейтенант взглянул на часы, на Владимира, размышляя, как быть.
– Офицер, ведающий назначениями, сегодня ещё не прибывал. Ладно, идёмте, скоротаете время в кают-компании, чтобы не маячить вам здесь, а когда он появится, я вас позову.
В стенах некогда одной из самых нарядных кают-компаний флота клопами чернели шляпки гвоздей – все картины были сняты, и по понятной причине: почти все они изображали либо царскую семью, либо царя, либо что-то с ними связанное. Под ногами, на давно не мытом линолеуме палубы похрустывал песок.
Владимир сел на диван и стал ждать. Время было вечернее, и Владимир уже проголодался: последний раз он перекусывал в поезде в обед. У него ещё оставались приготовленные Алевтиной бутерброды, но он не мог позволить себе устраивать в кают-компании, какой бы она теперь ни была, трапезную. К тому же, в любой момент его могли вызвать, и он решил потерпеть. Скоро дежурный появился вновь.
– Идёмте, узнаем вашу судьбу.
Владимир вошёл в указанную лейтенантом каюту, которая служила и кабинетом. Представившись, он протянул свои документы сидевшему за столом капитану второго ранга. Тот, изучив их, устало взглянул на Владимира.
– Мичман Препятин?
– Так точно.
– Из Ревеля?
– Из Ревеля.
– Артиллерист?
– Артиллерист, – отвечал Владимир, начиная раздражаться от переспрашивания того, что было и так указано в документе.
– Что же, предлагаю вам должность старшего артиллерийского офицера на миноносце «Сибирский стрелок». Ваш предшественник после переворота решил не задерживаться более – уволился. А вообще, на этом корабле и офицеры более сплочены, и команда не очень агрессивная. Сам многоуважаемый адмирал Эссен, земля ему пухом, первым командиром «Стрелка» был – это тоже, знаете ли, кое к чему обязывает… Да и название у корабля не менялось, что тоже немаловажный показатель. Сейчас ведь, знаете, какая мода пошла: линкор «Император Павел 1» стал «Республикой», «Цесаревич» – «Гражданином»… ну, и тому подобное…
Владимир молча кивнул, хотя слышал об этом впервые. Офицер быстро заполнил предписание, размашисто его подписал, прихлопнул печатью.
– Это вам для предъявления на корабле, – он протянул листок Владимиру. – А приказ я подпишу у командующего чуть позже. Можете идти.
– Слушаюсь. – Владимир козырнул и, чётко развернувшись, вышел.
Перед сходом с корабля он ещё раз зашёл к дежурному, уточнил, где стоит «Сибирский стрелок». Офицер указал ему на карте-схеме базы.
– Кстати, не желаете ли вступить в «Союз офицеров»? – вдогонку спросил офицер, когда Владимир выходил.
– Что ещё за союз?
– Такой же, какой был организован у вас в Ревеле немногим ранее.
– Я в нём не состоял. Не довелось. Больше делом были заняты, знаете ли, – сказал Владимир.
– Понятно, – миролюбиво улыбнулся офицер. – Но вы, всё же, подумайте над моим предложением. Нам этот союз с большим трудом удалось организовать, и не от безделья; и уж, конечно, не для политических дебатов. Иногда ещё хотя бы с его помощью удаётся защитить офицеров от посягательств демократии, которая считает нас ненадёжными. Подумайте. Всего доброго, – офицер протянул руку, Владимир пожал её.
Прибыв на эсминец, он направился в каюту командира, чтобы теперь представиться ему. На медном – начищенном! – шильде двери прочёл: «Командиръ, капитана второго ранга Залесский В.И.», постучал.
В каюте командира находился и старший офицер корабля, старший лейтенант Стужин. Они гостеприимно приветствовали Владимира, а узнав, что он прибыл из Ревеля, начали тут же, предложив присесть, расспрашивать его о том, как обстоят дела там.
Стужин сам проводил Владимира к его каюте, задержавшись в коридоре, сказал:
– Что же, Владимир Алексеевич, думаю, со всеми особенностями службы на нашем корабле вы разберётесь быстро. У нас, как и везде нынче, имеется судовой комитет, председателем которого, к большой нашей радости, был командой же избран штурман, лейтенант Грузнов. Пока что это позволяет нам решать возникающие между командованием и подчинёнными разногласия мирно. Поэтому старайтесь не обострять отношения с командой, чтобы нам этой возможности не лишиться, не подвергать сомнению расположенность команды к Грузнову. И так эта расположенность на волоске держится.
– Ясно, Дмитрий Александрович.
Позже, на общем построении, командир представил Владимира перед экипажем.
10
Два дня матросы команды артиллеристов искоса рассматривали своего нового начальника. При его приближении они, как правило, прерывали разговоры и демонстративно на него не смотрели, подчёркивая свою независимость и приверженность новым правилам, в которых чествованию офицера места не было. Владимир уже смирился с этим, реагировал на эти провокации спокойно, тоже присматривался к каждому матросу.
На третий день недельный распорядок дня корабля предусматривал уход за вооружением и техникой.
Сразу после подъёма флага – красного, заменившего теперь Андреевский, -Владимир организовал работы артиллеристов, и решил тем временем лично осмотреть содержание жилых помещений своих подчинённых. Спустившись в кубрик, он, в присутствии коридорного вахтенного (чтобы исключить недоразумения) проверил чистоту постельных принадлежностей, заглянул в матросские рундуки, проверил укладки. Порядок его удовлетворил.
Вернувшись через полчаса на верхнюю палубу, он не застал на месте у орудий ни одного своего матроса, только фельдфебель одиноко обходил орудия, подбирая валявшуюся рядом ветошь и отодвигая банки со смазкой и шаровой краской, чтобы никто их случайно не опрокинул.
– Проскуренко, это как понимать? – спросил его Владимир. – Где все?
– Митинг, господин мичман.
– Какой, к чёртовой матери, митинг?! Орудия я буду чистить?! Кто позволил артиллерийской команде уйти?!
– А они теперь, господин мичман, никого не спрашивают. Дело революции на первом месте. Там какой-то очередной оратор приехал из Петрограда, вот все и помчались слушать.
До крайности возмущённый, Владимир спустился в свою каюту. Часа через полтора он услышал доносившиеся в открытый иллюминатор голоса – матросы возвращались из города. Он быстро вышел на палубу, снова застал там Проскуренко, коротко приказал ему:
– Артиллерийской команде построение на баке.
– Есть! – ответил тот без всякого воодушевления в голосе, встал у трапа, приготовившись «выдёргивать» из возвращавшейся толпы артиллеристов.
Когда они построились, вернее, изобразили строй, Владимир подошёл к ним.
– Кто позволил вам покинуть корабль? – крикнул он.
После непродолжительного молчания ему ответил кто-то из второй шеренги.
– А вы, господин мичман, не слишком-то горло рвите. Не то нынче время.
– Кто это сказал? – спросил Владимир, едва сдерживаясь, глядя в лица матросов, в которых читалось лишь показное пренебрежение.
– Ну, я, – с ухмылкой отозвался невысокий, но крепкий матрос: форменка туго обтягивала его широкую грудь, чуть покатые плечи.
– Представьтесь по форме!
– Старший матрос Антипов, – продолжал ухмыляться матрос, обнажив щербину.
– Старший матрос Антипов! – громко обратился Владимир и через несколько секунд ответной тишины сказал: – Военнослужащий, услышав свою фамилию, обязан ответить: «Я!». Или для вас нужно организовать повторный курс молодого матроса?!
Улыбки матросов стёрлись. Они без шуток растерялись, не могли понять, с какого дуба свалился их новый командир: то ли бесстрашный настолько, что не дорожит жизнью, то ли больной на голову – неужели не понимает, с кем и как говорит.
– Старший матрос Антипов!
– Я.
– Выйти из строя! – приказал Владимир.
– Есть! – помолчав, выдавил матрос и, вразвалку выйдя на два шага из строя, развернулся к нему лицом.
– Должность?
– Заряжающий носового 102-миллиметрового орудия.
– Количество и глубина нарезов ствола орудия?
Антипов взглянул на своих товарищей.
– Ну?!
– Около двадцати… – ответил он негромко.
– Двадцать четыре с углублением 1.02 миллиметра. Тип затвора?
– Клиновый… с полуавтоматикой…
– Клиновый, горизонтально-скользящий, полуавтоматический, – Владимир взглянул на Антипова. – Максимальная дальность стрельбы фугасным снарядом при угле возвышения тридцать градусов?
Матрос молчал.
– Что-то всё мимо, Антипов. Засиделись вы здесь, видимо, без дела! – повысил голос Владимир и обвёл взглядом матросов. – Если ваши знания в теории революции так же сильны, как в специальности, то мне грустно за вас – исход будет печальным. Что вам власть дать, что медведю гранату вручить – всё одно.
– А ты революцию не трогай, – процедил угрожающе правофланговый матрос. – Не то опять февраль вспомните…
Владимир пристально посмотрел на него, обвёл взглядом строй.
– Я не политик, – сказал он, глядя в лица матросов, – но как офицера меня не упрекнёт никто, ни вы, ни командование! Вы можете прямо сейчас выбросить меня за борт, но я не позволю вам превратиться в шайку пиратов и прикрываться именем революции. – Он снова посмотрел на каждого матроса, но то же отчуждение и взгляд мимо были ему ответом. – Приказываю продолжить уход за орудиями! Проскуренко, организовать работы!
– Слушаюсь! – глухо отозвался фельдфебель.
Владимир повернулся к Антипову.
– А тебя до отбоя жду для доклада тактико-технических характеристик орудия. Разойтись по местам проведения работ!
– Разойдись, чего застыли-то! – повторил Проскуренко, но совсем не так властно и угрожающе, как это бывало всегда, теперь приходилось выбирать слова.
Несколько секунд матросы не трогались с места, потом, о чём-то негромко посовещавшись, всё же побрели к орудиям, иногда оглядываясь на Владимира, стоявшего у леера, сцепившего руки за спиной. Убедившись, что работы возобновились, он отвернулся к воде, усмиряя злобу.
– Лихо, – услышал он и обернулся.
Позади него стоял минёр, лейтенант Рюхин. Глаза его, за круглыми стёклами очков, смеялись.
– Стал случайным свидетелем вашего монолога, – он протянул Владимиру раскрытый портсигар.
– Благодарю, – сказал Владимир, наклоняясь к поднесённой спичке, пальцы его ещё била мелкая дрожь.
– Лихо, но не осмотрительно, – продолжил Рюхин, выпуская дым кверху. – Честно говоря, удивлён, как вообще этот разговор для вас благополучно закончился: в феврале ваши артиллеристы самыми активными были, и судовой комитет наполовину из них состоит, имейте это в виду: могут вашу кандидатуру на обсуждение вынести, согласно новой организации.
– Пускай выносят. По мне лучше сразу точки над «i» расставить. По крайней мере, теперь они знают, чего от меня ждать.
– Как говорила моя бабушка: молодо-зелено, – многозначительно улыбнулся минёр.
Собрание судового комитета состоялось на следующий день, после обеда. Владимир не сомневался, что главным поводом для него послужил недавний утренний инцидент и, услышав объявленную по кораблю команду: «Судовому комитету прибыть в кубрик кочегарной команды!» – не откладывая читаемой книги (он никогда не спал во время «адмиральского часа», вообще не мог спать днём, поэтому всегда занимал своё свободное время другими способами), стал ждать продолжения начавшегося действа.
Долго ждать не пришлось: вскоре после прозвучавшей команды дверь каюты без стука открылась, в проёме появилась чубатая голова в бескозырке, с нескрываемым злорадством произнёсшая:
– Вас вызывают на собрание судового комитета.
Владимир вложил в книгу закладку, закрыл её, аккуратно положил на край стола и, повернувшись к матросу, глядя ему в переносицу, медленно проговорил:
– Вызывать меня куда-либо на корабле может только командир или старший офицер. Ты, вероятно, хотел сказать: «Приглашают на собрание…»
– Хм, – глупо усмехнулся матрос, не найдясь, что ответить: этот чудак-офицер был действительно забавным.
– Сейчас приду, – Владимир встал, не спеша застегнул верхние пуговицы кителя, мысленно готовясь к новой моральной схватке, а может, и не только моральной… «Ну, пусть рискнут – хотя бы одного, но с собой заберу…» – решил он, надевая фуражку.
Он спустился в матросскую палубу, вошёл в кубрик, в котором уже стало душно от набившихся сверх рассчитанной вместимости помещения людей – зрителей: ради такого развлечения, как оказалось, многие пожертвовали послеобеденным сном. Владимир сразу почувствовал на себе любопытные, изучающие взгляды матросов из других подразделений: вот он что за фрукт, оказывается… По этим же взглядам понял, что его ждали даже с нетерпением.
Владимир скромно встал в стороне, у рундуков.
Лейтенант Грузнов, занявший место председателя комитета в середине стола, несколько раз постучал по столешнице своей массивной металлической зажигалкой, желая прекратить шум. И, когда голоса затихли, спросил:
– Секретарь, готов?
– Готов, – ответил матрос-секретарь, положив перед собой лист бумаги для ведения протокола и слюнявя карандаш.
– Итак, товарищи, по какому вопросу собрание? – штурман раскрыл блокнот для записи пометок.
– Поведение мичмана Препятина.
Грузнов растерянно скользнул взглядом по лицам собравшихся: вопрос застал его врасплох, оказался щекотливым, а он как-то совсем и не ожидал такой темы в повестке собрания. Уже как будто прорисовалась за последние дни некая повседневная стабильность (не без его, Грузнова, труда), позволяющая сохранять нейтралитет между офицерами и матросами и поддерживать хотя бы видимое благополучие.