Алексею Алексеевичу горько и стыдно было теперь за свою наивность.
Лёгкий стук в дверь прервал его размышления, вошёл Антон. Тихо притворив за собой дверь, он на секунду задержался у неё, – привычка из детства: оттуда, от двери, они с Владимиром определяли, стоит ли отвлекать отца от работы.
Алексей Алексеевич не обратил на него внимания, лицо его сохраняло выражение глубокой задумчивости.
– Здравствуй, папа, – сказал Антон (они уже дня три не виделись, притом, что пересекались периодически дома: кто-то из них двоих спал, в то время как другой бодрствовал).
Только теперь Алексей Алексеевич взглянул на сына и не сразу, молча кивнул в ответ. Антон прошёл к дивану и сел.
– У нас всё хорошо? – вкрадчиво спросил он.
– В каком смысле?
– В том смысле, что мама почти не выходит из своей комнаты… Ты, Алевтина сказала, несколько дней подряд ужинаешь кофе, вон, уже и щёки ввалились… Да и, вообще, какой-то мрачный покой царит в нашем доме, как в замке Гамлета, – усмехнулся Антон, но Алексей Алексеевич сегодня явно не разделял весёлого настроя сына.
Видя это, Антон согнал с лица улыбку. Посидев несколько минут в тишине, он решил подтолкнуть отца к разговору, решил первым начать говорить предметно:
– Пожалуй, с мамой мне всё понятно, но с тобой-то что? Я так понимаю, партийные дела душу мотают?
– Правильно понимаешь… – нехотя, видимо, желая отделаться от нежданного собеседника, подтвердил Алексей Алексеевич.
– И что же тебя так потрясло? – Антон снисходительно улыбался уголками губ.
Алексей Алексеевич долго не отвечал, размышляя. Было слышно, как Дмитрий Евсеевич прошаркал куда-то за дверью, привычно покашляв, Алевтина уронила на кухне что-то из посуды.
– Против царя готовится заговор… – сказал Алексей Алексеевич, наконец. – Теперь для меня это очевидно.
Антон на секунду опешил, но быстро взял себя в руки, подумав, что отец, со свойственным ему максимализмом, преувеличивает реальное положение дел. В кратком смятении он встал, подошёл к окну и закрыл форточку, в которую ветер, будто озорничая, забросил уже несколько горстей мелких, холодных дождевых капель. Улица онемела за закрытой форточкой, в кабинете стало совсем тихо, только дождь россыпью зерна стучался иногда в стекло.
Антон поправил штору, повернулся к отцу.
– Ну, удивил! – улыбнулся он. – Заговоры против царей готовятся всю дорогу, сколько они, эти самые цари, а также короли и прочие власть предержащие, существуют.
Алексей Алексеевич снова молчал, он как будто и не для Антона сказал то, что сказал, а для себя; сказал, решив вопрос окончательно.
Необычно тревожный вид отца, всё же, обеспокоил Антона, и он спросил уже серьёзнее:
– И разве не смены царя, в том числе и ваша партия добивается?
– Но не таким путём, и не сейчас! Ведь война идёт! – сдавленно воскликнул Алексей Алексеевич, резко повернувшись к сыну, безотчётно раздражаясь тем, что Антон не знает и не понимает всего того, что он обдумал за последние несколько дней. Алексей Алексеевич со свойственной ему в таких ситуациях сдерживаемой строгостью, как с очередным своим непонятливым клиентом, продолжил говорить: – Со вступлением России в войну, наша партия временно отказалась от оппозиции царскому правительству: каждому здравомыслящему человеку ясно, что в такое время нужно все усилия направлять на усиление обороноспособности страны, а не на внутренние препирательства. Такова моя позиция! Да только те, кто разделяет моё мнение, в меньшинстве, как выяснилось…
– Ненадолго же вашего отказа от оппозиции хватило, – зло усмехнулся Антон. – Напомни: через год после начала войны, не с подачи ли партии кадетов в Думе создан межпартийный, и давай прямо говорить, антиправительственный «Прогрессивный блок»?..
Алексей Алексеевич молча принял «укол» сына. Он и сам давно мучился озвученным им фактом, но, уже втянутый в игру, должен был играть её по правилам, не им установленным. Он почти шёпотом, быстро заговорил, сокрушённо покачивая головой:
– Никто не слушает моих доводов… Рано, рано… не время… нельзя!
Антон нахмурился, глядя на причитающего отца.
– Всё обойдётся, папа, успокойся.
Алексей Алексеевич остановил взгляд на сыне, зловещим тоном известил:
– Ты просто в неведении… Ты не понимаешь, чем всё может обернуться…
– За что боролись – на то и напоролись! – парировал Антон и тут же спохватился, сообразив, что мог и обидеть отца своим цинизмом в этот момент откровения. – Прости… Папа, прошу тебя, успокойся, не то ты своим видом маму до удара доведёшь, она и без того себе уже глупостей всяких о Володьке навыдумывала.
Антон подошёл к отцу, положил руку ему на плечо.
– Завтра утром ты посмотришь на происходящее другими глазами, и оно уже не покажется тебе таким уж страшным… Не зря говорится: «Утро вечера мудренее».
Алексей Алексеевич не ответил, раздражённо поболтал в кофейной чашке ложкой, одним глотком выпил давно остывший напиток, со звоном поставил чашку на блюдце, порывисто отодвинул его от себя и откинулся на спинку кресла, стал смотреть в окно, явно давая понять, что не хочет продолжать разговор.
Антон вышел.
ГЛАВА 2
1
Русский февраль 1917 года «взорвал» мир вестью о свершившейся революции. Брожения в Петрограде не утихали несколько дней, будто не государственный переворот произошёл, а народное гулянье случилось, – весёлое, по-русски широкое, бесшабашное…
Встречались на улицах лежащие, навсегда обездвиженные тела, в военной форме и гражданском платье, и ни до тех, ни до других никому не было дела. Растерзанные обезумевшей толпой, лежали трупы не успевших скрыться городовых, затоптанные и оплёванные, в изодранной форме.
Здание полицейского участка на Выборгской стороне было разгромлено, из выбитых его окон выходил негустой чёрный дым, в котором, где-то в глубине кабинетов и коридоров, иногда показывался оранжевый цветок огня. Прямо на ступеньках крыльца, так и не оставив своего поста, лежал дежурный полицейский. Недалеко от входа в здание, вверх дном, кособоко торчал из сугроба выброшенный на улицу с верхнего этажа, взломанный сейф. Содержимое его: бумаги, папки и фотокарточки, – носило ветром окрест.
Подобная участь постигла многие отделения полицейского и жандармского управления Петрограда, но некоторые из них, всё же, сумели оперативно организовать оборону и ещё держались, находясь в осадном положении.
У раскуроченного полицейского сейфа остановился мужчина в сером потёртом пальто, не по сезону лёгком. Плотнее заправив поднятый воротник, чтобы прикрыть и замёрзшие, побледневшие уши, он спрятал в него худое лицо с редкой клочковатой бородой, присел на корточки и начал разглядывать валявшиеся на грязном истоптанном снегу документы, достал из сейфа ещё стопку бумаг. Услышав где-то вдалеке позади себя крики, он резко обернулся, вглядываясь в темную предрассветную даль улицы, и лицо его с отвратительным шрамом на лбу, переходящим на правую бровь, – ещё по молодости в драке перепало обрезком арматуры, и проломленная кость так и срослась уродливой и жуткой вмятиной, – замерло в волчьей внимательности. Шумная, видимо, пьяная группа людей миновала переулок, голоса стали удаляться. Мужчина, быстро просмотрев вынутые из сейфа папки, задержался на одной из них, вынул из неё паспорт, положил его во внутренний карман пальто, остальное же содержимое папки бросил в огонь догорающей тесной комнатки-будки дежурного. С минуту он смотрел, как огонь медленно пожирает новую пищу, и быстро пошёл прочь.
Именем революции всем пострадавшим от притеснений царского режима великодушно даровалось свобода. Из вскрытых тюрем, как из нарыва гной, на улицы города хлынула волна уголовников, мелких хулиганов и политических преступников, растворяясь в нём, утекая в подвалы, трактиры, притоны, конспиративные квартиры.
Жители, не принимавшие активного участия в случившемся государственном потрясении, в страхе забились в свои квартиры, изредка выглядывали в окна. Многие, опасаясь непрошеных гостей, баррикадировали входные двери домашней мебелью.
Долго ещё в разных районах города была слышна шальная стрельба и крики, на фоне которых в то же самое время происходило образование нового аппарата государственной власти.
Фактически в стране создалось положение двоевластия и одна его сторона – Временный комитет Государственной думы – видела путь России капиталистическим и верным своим обязательствам перед англо-французскими союзниками, а вторая – Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов – требовала всей полноты народной власти.
Петросовет обрёл силу и поддержку народа совершенно неожиданно для представителей буржуазной элиты и генералитета из Временного комитета Государственной думы, устраивавших и готовивших заговор против царя. Это побочное явление переворота, непредвиденно возникшая сила, мешало теперь закулисным кукловодам все карты. И, как бы то ни было, на данном этапе развития событий приходилось с этой силой, – как оказалось, горячо поддерживаемой рабочими, солдатами и матросами, – считаться.
В создавшихся условиях, по обоюдному соглашению сторон, родилось Временное правительство, включившее в свой состав представителей от каждого претендующего на единоличную власть лагеря.
На первом же заседании Временного правительства для окончательного избрания желаемой народом власти (посредством тайного голосования) было решено провести Учредительное собрание. Назначено оно было на сентябрь текущего года.
2
Антон не узнавал Алексея Алексеевича – так воодушевлён и деятелен был его отец теперь. А воодушевиться было отчего: Милюков и ещё несколько представителей партии кадетов вошли в состав Временного правительства. Милюков занял пост министра иностранных дел. За несколько дней общими усилиями кадетам удалось протолкнуть в программу Временного правительства многие пункты своей партийной программы.
Есть всё же иная воля над людьми, внявшая чаяниям Алексея Алексеевича. Да, крови не удалось избежать, но ведь могло быть и хуже! Теперь не время ныть. В конечном итоге всё как будто вырисовалось не в таком уж страшном виде – а значит, не всё потеряно, и нужно, повыше закатав рукава, браться за дело! Перво-наперво не дать разрастись беспорядкам и преступлениям, а потом и вовсе их прекратить, сделать процесс перерождения общества управляемым, и главное: сообща, вкладывая все силы, строить новое государство!
Был обновлён и Центральный комитет партии, пересмотрена её программа и устав. Появились новые партийные блоки в других городах, популярность кадетов росла, число людей, желавших стать членами партии, тоже.
Внутрипартийные перемещения не обошли стороной и Алексея Алексеевича, он был назначен на одну из ответственных должностей в отделе пропаганды и был рад этому назначению. Должность была близка ему. Здесь он на своём месте, сможет в полной мере претворять в жизнь исповедуемые им идеалы, ведь всё начинается с воспитания, оно – основа социальных преобразований! И Алексей Алексеевич теперь причастен к нему так близко, как немногие иные.
Работу в своей конторе Алексей Алексеевич временно оставил, передав дела помощнику, но свободного времени у него, тем не менее, не прибавилось. Дома он стал появляться ещё реже. Пропагандистская деятельность партии была развёрнута масштабно. Огромными тиражами издавались брошюры и воззвания, требовавшие редактуры и грамотных, максимально понятных выдержек из программы – приходилось лично контролировать процесс на вверенных участках. На фронты и в госпитали командировались подготовленные представители партии для чтения лекций о политической ситуации в стране, а для этого их самих предварительно нужно было готовить и инструктировать: как следует общаться с малограмотной людской массой, чего говорить не стоит, на что делать акцент; проводились регулярные длительные дискуссии с представителями других партий, на которых нельзя было ударить в грязь лицом – только так можно было привлечь на свою сторону большинство.
Марии Александровне устремления мужа были безразличны. Она не общалась с ним на эти темы, никак не оценивала происходящих событий, но в молчаливом взгляде её он чувствовал укор, и – в своём лице – всем, подобным ему, сошедшим вдруг с ума. Бывая на улице, Мария Александровна смотрела на этих людей испуганно и брезгливо. Так ребёнок смотрит на нищего, прозябающего у заплёванного входа в трактир или на обочине тротуара с протянутой рукой, и детским своим умом не может понять: как и почему этот человек – такой же с виду, как любой другой, – мог докатиться до такой жизни.
Алексей Алексеевич не выдержал однажды этого взгляда, готовясь утром к выходу из дома, застёгивая пиджак перед зеркалом. Подошёл к сидящей на диване Марии Александровне, присел рядом, нежно взял её руки в свои, подумал, что теперь он сможет оправдаться перед ней:
– Машенька, я стараюсь не ради своего развлечения. Именно так, в конечном счёте, я в максимальной степени могу помочь Володе. Поверь мне, всё будет хорошо…
Мария Александровна ничего не ответила. Выждав ещё несколько секунд, Алексей Алексеевич, сокрушённо вздохнул, поцеловал её в щёку и вышел – опаздывал уже.
К концу марта партийное руководство единогласно решило направить Алексея Алексеевича в Москву для оказания помощи в организации дела пропаганды там – он прекрасно зарекомендовал себя в Петрограде, за короткое время наладив и поставив на верные рельсы этот процесс, «да и необходимость карьерного роста никто не отменял», – шутливо похлопал его по плечу один из товарищей после заседания, поздравляя с повышением и оказанной честью.
Алексей Алексеевич сдержанно улыбнулся, кивнул: он не знал, не мог пока понять, радоваться ему этой новости или нет. Она была ему приятна, тешила самолюбие, но радость нового назначения затмевал предстоящий разговор с супругой.
Мария Александровна восприняла весть о новом назначении мужа снова с невозмутимым лицом и, к удивлению Алексея Алексеевича, не отказалась ехать с ним, а он-то уже заготовил несколько доводов для уговоров. Но теперь поспешил перевести разговор в другое русло, на бытовые женские темы:
– В Москве нас уже ждут, обещали и для тебя найти занятие. Если захочешь, будешь работать со мной, а нет – сама решишь, как проводить время… Обещали нам хорошую уютную квартиру, – Алексей Алексеевич поморщился, одёрнув себя: «Это было лишнее, опять скажет: только о себе думаешь, когда сын…» Он решил не испытывать судьбу больше. – В общем, Машенька, тебе понравится, я думаю… Тем более, наш отъезд временный.
Два дня Алексею Алексеевичу выделили на сборы, и в назначенный час Антон провожал его и Марию Александровну на перроне, помогал с чемоданами, шутил, подбадривал мать. Алексей Алексеевич не раз благодарно взглядывал на сына, Антон понимающе подмигнул ему.
Наконец, через царившую на перроне сутолоку прорвались к поезду, к своему вагону, с трудом протиснулись сквозь облепившую его людскую стену, чтобы попасть внутрь, в зарезервированное для них купе.
– Вот паршивцы, две пуговицы оторвали! – усмехнулся Антон, оглядев своё пальто. – Хорошо, хоть рукава на месте, а то швы уже трещали.
С улицы, приглушённый окном, звучал разнобой голосов: крики, ругань, смех, детский плач. Кто-то, прямо под окном, надрывным прокуренным басом завернул такое выражение, что даже у Антона и Алексея Алексеевича лица приняли виноватый вид, а Мария Александровна, прикрыв глаза, плотнее сжала челюсти, побледнела.
Там, за стеклом, бурлила жизнь в своей борьбе, и спокойствие и тишина купе казались неестественными. Нанятые на вокзале носильщики, оттёртые толпой, ещё доносили вещи Алексея Алексеевича и Марии Александровны, и когда Алексей Алексеевич, наконец, расплатился с ними, Антон, весело взглянув на родителей, сказал:
– Что ж, пишите письма, как говорится. И желательно радостные. – Он расцеловался с Алексеем Алексеевичем, затем с Марией Александровной. Она всплакнула коротко. – Ну, вот ещё, – улыбнулся Антон, прижимая её к себе, – это совсем ни к чему.