Настроение внизу на рулевом посту походило на похороны. Эдакие похороны, устроенные на качелях, когда гостей бросает из стороны в сторону с большой частотой, и все они кричат и бранятся. Пенбэрон и два его помощника кружили около колдерштока, который замер под острым углом к правому борту. Время от времени то один, то другой пробовал осторожно подтолкнуть его к левому борту.
Я спросил у Пенбэрона, каков приговор. Он объяснил, что послал человека вниз, на орлоп–дек, и тот пытается высвободить кольцо и вертлюжный механизм прямо под палубой, на которой мы стоим. Этот механизм соединял колдершток с румпелем, который, в свою очередь, контролировал знаменитый своей ненадёжностью руль у кормы. Моя первая мысль была о том, что Пенбэрон много лет служит плотником корабля и хорошо знает своё дело. Я отступил на миг, но тут мне вспомнилась близость подветренного берега. Я припомнил также, что с подобным уважением относился и к Джону Олдреду. Моя робость стоила жизни почти сотне человек. Потом мне пришла в голову любимая поговорка Корнелии о том, что опыт — это лишь набор совершённых за всю жизнь ошибок. И наконец, я решил, что, возможно, не столь уж безграмотен в этом вопросе. Механизм не слишком отличался по своей сути от устройства водяной мельницы в Рейвенсдене, и ребёнком я часто наблюдал, как мельник Хиллард ремонтировал её подручными средствами. Более того, в годы изгнания я проводил время, инспектируя работу ветряных мельниц Ван–дер–Эйде от имени своего тестя. Кажется, я не встречал при этом такого рода осторожных толчков и потягиваний. Скорее, решение состояло в приложении как можно большей силы, чтобы освободить застрявший механизм.
— С вашего позволения, мистер Пенбэрон, — воззвал я. Он обернулся и изумлённо уставился на меня. — У нас нет на это времени. Пусть ваши люди внизу держатся подальше от румпеля. Карвелл, Ползит, месье Леблан — будьте любезны подойти ко мне.
Я ухватился за колдершток и потянул его изо всех сил. Маск зашёл с другой стороны и стал толкать. Леблан, Ползит и Карвелл переглянулись с недоумением, затем шагнули к рычагу.
— Все вместе на счёт три. Раз, два, три!
Несмотря на зловещий скрежет, донёсшийся из–под палубы, ясеневый колдершток упрямо стоял на месте.
— Иисусе, капитан, — запричитал Маск, — я слишком стар для таких игр! И ваш брат не поблагодарит вас за убийство своего дворецкого. Чёрт подери, видать, эта штука уже наградила меня грыжей.
Пенбэрон сцепил в агонии руки и молил меня прекратить. Сверху раздавались крики и возгласы людей на палубе. Я чувствовал, как рушится моя шаткая власть, но не сдавался. Я вызвал ещё двух человек с главной палубы, сразу под световым люком на рулевом посту. Один был громила из Девона, чьего имени я не знал, другой — малыш Джон Тремар. Во второй раз на счёт три мы всемером навалились, что было сил… и полетели кувырком в каюты левого борта, когда колдершток вернулся на место.
Я первым восстановил равновесие, и пока матросы перекрикивались и сразу принимались за свою работу, я взялся за колдершток и потянул его назад до почти вертикального положения. Ползит неуклюже поднялся и поднял руку, чтобы заменить меня, но я отмахнулся от него. Впервые в жизни я ощутил, что держу в руках корабль. Сквозь маленькие оконца в переборке, отделяющей рулевой пост от палубы, я мог видеть, как качнулись грот и фок в ответ на выравнивание колдерштока. Я чувствовал, как море бьётся о руль у кормы, испытывая на себе мощь шторма, толкающего корабль к востоку. Ползит тихо научил меня сопротивляться этому давлению, двигая колдершток так, чтобы нос «Юпитера» указывал в противоположную сторону. Это была тяжёлая работа, и работа недостойная брата графа, как заявил Маск всем присутствующим. Я знал, что служу зрелищем, на которое все глазели, кто с одобрением, а кто в замешательстве. Но редко бывал я исполнен таким странным восторгом, как в тот штормовой апрельский вечер в 1662 году от Рождества Христова, когда достопочтенный Мэтью Квинтон впервые держал руль корабля на водных просторах.
В этот момент на рулевой пост спустился Кит Фаррел и замер с ясно написанным на лице удивлением.
— Мистер Фаррел, — закричал я, — прошу сообщить мистеру Лэндону, что колдершток снова послушен и рулевой запрашивает курс.
— Сэр, — улыбнулся Кит, — я пришёл сюда с этим самым приказом, но не ожидал, что найду здесь единственного человека на корабле, которому нельзя приказывать! Наш курс норд–норд–вест. Право на борт, сэр!
Я изучил компас в нактоузе и потянул за мощный деревянный шест. Игла сразу качнулась слишком сильно влево.
— Сильновато, сэр, — сказал Ползит. — Попробуйте нежнее. Медленно и нежно, как только можете.
— Будто берёте женщину, кэп, — рассмеялся Джулиан Карвелл. — Я всегда находил, что лучше всего получается, когда медленно и нежно. В любом случае, пока не приспичит быть быстрым и грубым!
Как раз в этот момент лейтенант Джеймс Вивиан появился из своей каюты. Он осмотрел сцену вокруг без привычной холодности и презрения. Впервые за наше знакомство он выглядел тем, кем и был на самом деле: запутавшимся пареньком, хлебнувшим лишнего.
— Мистер Вивиан! — воскликнул я. — Добрый вечер, сэр. Прошу вас принять вахту. Мы идём курсом норд–норд–вест. Три склянки второй собачьей, и всё в порядке, лейтенант!
Глава 10
После трудов у колдерштока я провалился в крепкий сон, которому не помешали ни бесконечная качка, ни мрачные пророчества Лэндона, ни даже память о том, как я чудом избежал летающего деревянного воплощения этих пророчеств. Сон начал было приобретать незабываемые черты с появлением и особенно энергичным участием в нём Корнелии, как вдруг я был разбужен криками «убивают!». Когда в каюту ворвался растрёпанный Маск, он застал меня уже сидящим на краю койки с протянутой к палашу рукой.
— Слуга лейтенанта пытался убить казначея, — сообщил он восторженно. — Надо было помочь ему, наверное. В любом случае, все готовятся к суду с повешением.
Два светильника, болтавшихся на крюках в переборке, едва разгоняли мрак, но мне не нужно было видеть дорогу — я легко мог на слух проследить источник суматохи. Рулевой пост на корабле пятого ранга — это всего лишь тёмное низкое пространство, ограниченное с двух сторон приспособленными для офицеров каютами, шесть на пять футов каждая. В передней его части расположен колдершток с собственным фонарём, освещающим компас в нактоузе.
Я обнаружил юного Андреварту в попытках высвободиться из рук Монкли, тощего одноглазого помощника боцмана. Монкли крепко держал дрожащего от страха мальчишку, пока раскрасневшийся Стаффорд Певерелл истерично выкрикивал проклятия прямо в его заплаканное лицо. Джеймс Вивиан, которому следовало нести вахту, в свою очередь, орал на Певерелла, и только жёсткая хватка боцмана Апа мешала ему обнажить шпагу. Впереди стоял рулевой, он не произносил ни слова, но жадно ловил каждый звук и время от времени двигал огромный рычаг колдерштока, чтобы удерживать нас на верном курсе. У меня упало сердце. Сейчас я мечтал только об одном — о капле неисчерпаемого самообладания брата в минуту кризиса, или может, о новом шторме, чтобы все мы отвлеклись на свои непосредственные обязанности. Однако хотя ветер и оставался ещё достаточно сильным, делая поддержание равновесия трудной задачей в тёмном ограниченном пространстве, он дул всё слабее и оставлял мне лишь одну обязанность.
Вивиан и боцман при моем появлении застыли по стойке «смирно», но казначей, не замечая ничего вокруг, продолжал свирепо поносить босоногого парнишку.
— Мистер Певерелл! — прокричал я. — Вы нарушаете покой на моём корабле, сэр!
Он оглянулся и моргнул, впервые осознав моё присутствие. Казначей запыхался, вспотел, и связная речь требовала от него огромных усилий.
— Квинтон, — выдавил он, совсем позабыв своё место. — Этот мальчишка напал на меня. С ножом. Замыслив убийство, не меньше. — Оскалившись и брызжа слюной, он повернулся и ткнул костлявым пальцем мальчику в грудь. — Я требую правосудия, сэр. Я требую разбирательства. Я хочу, чтобы его высекли до костей. Под трибунал его, мелкого…
— Сэр, — неистово перебил Вивиан, с лицом, раскрасневшимся как семидюймовое орудие в момент выстрела, — Андреварта только защищался от атак этой… этой твари.
— Он убил капитана Харкера! — пропищал юный Андреварта, глотая слёзы и указывая на Певерелла. — Мистер Вивиан так говорит!
— Ну и жалкий же вы мерзавец, сэр, — гневно процедил казначей в сторону Вивиана, которому хватило порядочности покраснеть. — Что за фантазия, во имя Господа! Что я бы выиграл от смерти Харкера, если она могла отменить наше задание и положить конец моей службе? Ответьте мне, лейтенант!
Взвыл ветер, и большая волна послала всех нас к правому борту. Вивиан вывернулся из хватки боцмана и грозно шагнул к казначею. Я выступил вперёд и взял его за руку.
— Господа, — сказал я. — Во–первых, прошу вас говорить тише. Нет нужды офицерам горланить подобно торговкам рыбой в Биллингсгейте. Я не допущу этого на моём корабле. Во–вторых, мистер Певерелл, никто не может требовать чего–либо в присутствии капитана, назначенного королём.
Певерелл наградил меня сердитым взглядом, и они с Вивианом с ненавистью уставились друг на друга, но, похоже, оба приняли замечание к сведению. Присутствие рулевого гарантировало, что история о скандале разлетится по нижней палубе, как лесной пожар, как только рулевой сменится с вахты, мне же совсем не хотелось привлекать внимание моряков, а гамаки спящей команды располагались всего в нескольких дюймах под нашими ногами. Я отослал рулевого и велел Монкли отпустить юношу и взять колдершток.
— А теперь, — спокойно продолжил я, — прежде чем говорить о суде и порке, нам нужны доказательства и свидетели. Поэтому, джентльмены, прошу вас спокойно и откровенно ответить на мой вопрос. Кто видел, как паренёк напал на казначея?
— Я, — неохотно ответил Маск; он уже научился ненавидеть Певерелла со страстью, которой обычно заслуживают лишь лондонские законники.
— И я, — отозвался Монкли, обернувшись на миг от своего нового поста у колдерштока.
— И я, прости меня Господи, — признал Вивиан. — Но мальчик говорит правду: я вышел из–за вашего стола, сэр, и, как вам известно, продолжил пить, к стыду своему. Так я пропустил команду «все наверх», и это только усугубило мрачность моего состояния. Я стал пить больше и больше думать, и от этого ещё сильнее разъярился. Я при мальчике обозвал казначея убийцей. Потом снова заснул, а он, должно быть, взял мой нож и направился к каюте казначея. Проснувшись, я последовал за ним и увидел, как он набросился на Певерелла.
Глядя на кающегося лейтенанта, я не испытывал ничего, кроме гнева. Благодаря его несдержанности меня ждали впереди одни кошмары — мне представился троекратный трибунал: один для Андреварты, другой для Певерелла и третий для самого Вивиана. Одному Богу известно, что подумают король и герцог Йоркский о капитане, допустившем такие страсти и неповиновение среди своих офицеров. Возможно, найдется место и для четвёртого трибунала — надо мной, второй раз за мою карьеру, — а ничья репутация не выдержит двух. Боже, взмолился я, позволь мне проснуться, чтобы всё путешествие оказалось лишь страшным сном, и на самом деле я был в безопасности рядом с Корнелией, с назначением в гвардию в кармане! Но пробуждения не случилось, и я всё так же продолжал стоять на раскачивающейся палубе.
Положение Андреварты было много хуже, чем у всех остальных. Три свидетеля, включая его хозяина, видели, как он пытался убить одного из старших офицеров, человека благородного происхождения, получившего от Адмиралтейства пост на корабле. Даже юный возраст не помешает присудить Андреварте столько ударов плетью, что на его спине не останется живого места, а затем повесить мальчишку на рее.
Я повернулся к нему и сказал со всей возможной мягкостью:
— Что ты можешь сказать в своё оправдание, парень?
Андреварта дрожал. Сколько раз за свою короткую жизнь стоял он в строю со своими приятелями, слушая, как капитан зачитывает Дисциплинарный устав? Возможно, он задумывался о тридцать второй статье, но сейчас его, несомненно, занимала двадцать первая, говорившая о том, что нападение на старшего офицера, как и многие другие преступления, карается смертью.
— П-пришёл в его каюту, — начал он, запинаясь. — Он… он решил, что я пришёл за тем же, что и раньше. Вот он и накинулся на меня.
Певерелл начал было возмущаться, но я остановил его взглядом. Как капитан королевского корабля, назначенный лордом–адмиралом, я в этот момент был сразу и судьёй, и присяжными.
— Имеются ли свидетели этому? — тихим голосом спросил я собравшихся. — Кто–нибудь когда–нибудь видел, как казначей набрасывался на юнгу?
Тишину, что последовала за моими словами, прервал лишь тихий гневный голос Певерелла, заявлявшего о своей невиновности. Он предупреждал, что даже намёк на такое мог стать страшным пятном на его репутации, чести и добром имени всех Певереллов, что его могущественные друзья, чьих имён он не станет называть, заставят нас всех пожалеть об этом оскорблении. А мальчишка заплатит высшую цену за свою дерзость и за отвратительную клевету. Он всё продолжал, а корабль качался и кренился на волнах, и фонари бешено прыгали на крюках. И пока Певерелл шипел и плевал ядом, остальные переглядывались в этом тесном пространстве. Никто не заговорил, никто не видел нападения казначея на парнишку, хотя ни один не сомневался в жестокости этого человека. Это было слово Андреварты против слова Певерелла. Казначей выкрутится, и вся мощь государства обречёт мальчишку на мучительную смерть.
— Может, кто–то и видел, — произнёс новый голос. В дверях своей каюты появился преподобный Фрэнсис Гейл. Капеллан был бос и одет лишь в замызганные рубаху и штаны. Даже с расстояния в несколько ярдов от него разило спиртным, однако речь была достаточно трезвой, а холодные глаза — ясными.
Певерелл фыркнул. Он тоже осознал силу своей позиции и вернулся к привычному высокомерию.
— Вы, Гейл? Наверное, вы были не в себе, как обычно. — Он устремил на меня недобрый взгляд. — Капитан, я просто пытался наставлять мальца в древних истинах римской католической церкви. Он любознательный ребёнок и быстро учится. Почти так же быстро, как набрасывается на офицера.
Андреварта горестно покачал головой, но в такой манере, что я заподозрил существование некой полуправды в истории казначея. Гейл, однако, продолжал смотреть на Певерелла с нескрываемым презрением.
— Кто знает, что я видел, когда все остальные смотрели в другую сторону? — произнес он ровным до жути голосом. — Вот ведь что происходит в беседах с моими друзьями бутылками. Я могу проспать весь шторм, а потом проснуться и бродить по палубам, когда все вокруг дремлют. — Он шагнул ближе. — Кто знает, сколько раз я мог быть свидетелем того, как вы предаётесь содомии с мальчишкой, Певерелл, когда вы полагали, что я слишком пьян?
Я взглянул на лица Финеаса Маска и Джеймса Вивиана, мертвенно–бледные в танцующем свете фонарей. Все в этом кругу унижений и обвинений выглядели угрюмо, каждый страшился, что столь отвратительный и интимный акт будет вынесен на всеобщее обозрение.
— Вы лжёте… — лицо Певерелла превратилось в маску ужаса.
— Ах, казначей, казначей… — заговорил Гейл, придвигаясь ближе. — Предпочтёт ли хотя бы один суд на земле ваше слово моему? Кто осмелится подумать, будто Божий человек станет лгать под присягой и заявлять, что стал свидетелем того, чего он на деле никогда не видел? И я к тому же состою в крепчайшей дружбе с личным духовником короля. Знаете ли вы хоть одного такого судью, коллегию присяжных или трибунал, казначей?
— Верно ли я понял вас, преподобный Гейл? — перебил его я. При всей неловкости ситуации мне были ясны намерения капеллана. — Вы заявляете, что видели, как казначей мистер Певерелл и юнга Андреварта совершали акт, прямо противоречащий тридцать второй статье Дисциплинарного устава? Статье, предписывающей обязательную смерть в наказание за столь гнусный грех? И вы уверены в том, что видели, преподобный, и готовы повторить свои слова под присягой?