Потом комар как бы схлынул, но появилась мошка и, конечно же, мокрец. Это означало, что короткое полярное лето перевалило за середину. В принципе, укусы мошки серьёзнее комариных — насекомое не протыкает кожу жалом, а выгрызает в ней миллиметровый кусочек и слизывает с ранки выступающую сукровицу. Такие «дырки» долго не зарастают и сильно чешутся. Кроме того, в отличие от комара, мошка любит заползать под одежду — за шиворот, в рукава, за голенища сапог. Тем не менее у неё есть три достоинства: укусы мошки вначале почти безболезненны, поскольку насекомые применяют анестезирующий секрет, они не жужжат в полёте и, соответственно, меньше «давят на психику», кроме того, мошка не атакует в замкнутом пространстве, будь то дырявая палатка или полог. Мокрец по сравнению с комаром и мошкой — мелочь, недостойная внимания. Сами насекомые микроскопичны, но, собравшись скопом, имеют привычку выедать кожу до мяса в местах, где одежда плотно прилегает к телу. Всё это безобразие сходит на нет вместе с первыми заморозками.
К тому времени армия Петруцкого перевалила водораздел и двигалась в ту же сторону, в какую текла вода в ручьях и речках. Всё чаще и чаще в разговорах служилых звучали слова «Айдар» и «острог». С исчезновением насекомых кончилась и «мирная» жизнь. Рядовой состав вряд ли имел полное представление о происходящем, что уж говорить о пленных или приравненных к ним персонах. Ни Кузьма, ни Мефодий не посещали Кирилла, а если оказывались поблизости, то в контакт не вступали. Создавалось впечатление, что введён «закон молчания» — участникам боевых действий запрещено разглашать подробности. Учёному приходилось довольствоваться крохами информации, которые до него долетали — иногда в буквальном смысле. Судя по всему, таучины вновь начали проявлять активность и предприняли несколько попыток отогнать стада, находящиеся под присмотром мавчувенов. Возможно, не все эти попытки были неудачными — возобновились порки ясачных союзников, а пленных в обозе не прибавилось. Потом состоялось некое сражение — со стороны русских убитых, кажется, не было, но появилось довольно много раненых, служилые ходили угрюмые и злые. Из всего этого Кирилл сделал вывод, что поход близится к концу, но его результаты никого не устраивают. По сути дела, этими результатами могут быль лишь цифры убитых в сражениях врагов (а кто их считал?), какое-то количество таучинов, согласившихся платить ясак (а будут ли?), да два десятка пленных, которые числятся аманатами, но вовсе не факт, что за них кто-то будет платить. Самим служилым перепал домашний скарб из разорённых стойбищ, но он был малоценен, и к тому же многое пришлось бросить по окончании санного пути. Самое главное, у таучинов не оказалось «товарной» пушнины — соболь в тундре не водится. Важнейшим завоеванием можно было, наверное, считать многотысячное поголовье захваченных оленей. Однако это поголовье с началом осени стало таять на глазах, особенно после вступления в лесотундровую зону. Судя по всему, войско оказалось в пограничной зоне: по Айдару, как известно, жили различные племена мавчувенов, которые подвергались постоянному «давлению» таучинов, и, соответственно, охотников за чужим скотом здесь хватало.
В конце концов «армия» вышла к самому Айдару и двинулась вниз течению. По слухам, до острога осталось несколько дней пути. Вокруг был уже лес — тополя, чозении, лиственницы с подлеском из ольхи, рябины, шиповника и прочей полезной и бесполезной растительности. Рябина представляла значительный интерес для служилого и промышленного люда — она хорошо сбраживалась «на вино», собирать её, в отличие от голубики, можно было в большом количестве. Однако транспортировать запас в острог было не на чем, так что пришлось в основном облизываться. Впрочем, кое-кто из неимущих решил всё-таки заняться сборами. Одним из них оказался Кириллов «хозяин». После разбивки лагеря на очередной ночлег он явился в обоз с двумя пустыми мешками в руках и знаками велел своему ясырю следовать за ним. Кирилл не возражал, однако в пути его удивило отсутствие у хозяина интереса к ягодам, за которыми они якобы отправились.
Довольно быстро темнело, а они шли всё глубже и глубже в прирусловые заросли. Наконец впереди засеребрилась вода, и путники оказались на открытой галечной косе, приятно продуваемой ветерком. У воды горел небольшой бездымный костерок, сидели какие-то люди в количестве трёх, а в воде на отмели стояла грубая досчатая лодка. Кириллов хозяин направился было к костру, но короткий посвист из-за кустов заставил его свернуть вправо.
Кузьма и Мефодий вольготно расположились на травке. Костра у них не было, но была большая глиняная трубка, которую они покуривали, передавая друг другу. Кириллова хозяина они не удостоили ни приветствием, ни даже обращением по имени.
— Погуляй-ка, — бросил ему Мефодий и принялся рассматривать Кирилла. — Будь здрав, убивец.
— Тебе того не пожелаю, праведник Божий, — в меру (как ему казалось) агрессивно ответил Кирилл.
— Чую, лобызаться вы не станете, — усмехнулся Кузьма. — Ну, да Бог вам судья. Садись, паря, потолкуем. На вот, курни!
Отказ Кузьма одобрил:
— И то верно — бесовское зелье. Однако ж забирает!
— Ну, нет, — возразил Мефодий. — Пущай курнёт, коли не баба. Иль те мужское отшибли?
— Какая тут связь? — пожал плечами Кирилл, принимая трубку. — Разве бабы не курят?
На него внимательно смотрели четыре глаза, так что пришлось затянуться по-настоящему. Курить Кирилл когда-то пробовал, но быстро бросил, почувствовав, что попадает в зависимость. Оказалось, что дым из данной трубки имеет очень мало общего с сигаретным, пропущенным через фильтр. Трубку учёный вернул, сохраняя «лицо», но не удержался и начал кашлять — сильно и долго. Бандиты дождались прекращения спазмов, а потом Мефодий схватил руку, которой Кирилл прикрывал рот. Он глянул на слюнявую ладонь и отпустил её:
— Чисто!
— Экий ты Фома неверующий, — усмехнулся Кузьма. — Говорю ж те: третью неделю кровью не харкает!
— А прочее?
— Ты вот чо, паря, — обратился Кузьма к Кириллу, — поведай-ка нам, как на духу, чо у тя там да как, а то вон Мефа сумневается. Брехать тока не надо: мы те зла покамест не желаем, но и сопли утирать не станем.
Кирилл не смог придумать причин, из-за которых стоило бы врать — непонятно, что в этой ситуации пойдёт ему во благо, а что во вред. Рассказ о состоянии здоровья, точнее, о функциональных возможностях был выслушан внимательно и, похоже, с удовлетворением. После чего речь повёл Мефодий:
— Тут вот како дело, паря. Мыслим мы: неча те покамест в остроге делать. Опять же сотник на тя глаз положил — что, дескать, за таучин такой? Чей будет? Не прибрать ли?
— Отберут ясыря у хозяина да в аманаты запишут, — пояснил Кузьма. — Начальству по аманатам счёт нужен.
— Опять же, неровен час признает кто из наших коймского писаря, — продолжил Мефодий. — Рожа, конечно, у тя — краше в гроб кладут, да повадка и голос остались.
— Ну, так... — заикнулся было Кирилл, но был остановлен взглядом и жестом.
— Отпускать тя на волю покуда не можно — слабоват ишшо! Сгинешь на воле-то, а на нас кивнёт кое-кто. Ну, да Бог милостив — промышленные, вишь, объявились...
В общем, ситуацию Кирилл понял следующим образом. Его пребывание в Айдарском остроге «друзья» считают слишком опасным — в первую очередь для себя, поскольку он слишком много знает. Отпустить пленника на волю или прикончить его — прямо сейчас, — они не считают целесообразным по ряду причин. В окрестностях острога бандиты наткнулись на группу промышленников, которые готовятся здесь к зимнему промыслу соболя. Этим-то промышленникам Кузьма и Мефодий решили Кирилла продать или, точнее, сдать в аренду. Причём не в качестве таучина, который говорит по-русски, а как русского, знающего местные языки. У Кирилла будут в артели определённые обязанности — посильные, конечно, поскольку он «на бое таучинами изранен». По окончании промысла артель расплатится с Кирилловыми хозяевами.
Как понял учёный, подобная практика здесь вполне обычна. Некоторую оригинальность данному конкретному раскладу придаёт лишь полное отсутствие у субъекта зимнего снаряжения и пищевых запасов. Однако промышленники, в свою очередь, оказались в несколько затруднительном положении, в связи с чем согласны были одеть, обуть и кормить Кирилла — в долг, конечно. Подоплёка же ситуации была довольно простой.
Айдарский острог существует уже более полусотни лет. Расположен он в этаком оазисе — огромной низменности, заросшей лесом и окружённой тундрой. Соболь здесь водится весьма высокого качества, но поблизости от жилья его успели «обловить». Данная бригада промышленников прибыла в острог в позапрошлом году из районов, «подсудных» Икутскому острогу, в надежде на быстрое обогащение. Однако прошлой зимой добычи едва хватило на покрытие издержек — оплатить потребный харч и транспорт. В этом году добытчики разведали места, где соболя «как грязи» — по той простой причине, что там ещё никто из русских не промышлял. А не промышлял из-за того, что от острога это довольно далеко и, соответственно, опасно. Там обитают ясачные мавчувены, а они, как известно, вдали от русских ружей весьма изменчивы и ненадёжны. Кроме того (Боже сохрани!), в любой момент могут нагрянуть таучины. Однако теперь Петруцкий таучинов вроде как замирил, да и на мавчувенов страху нагнал, так что есть надежда, что с Божьей помощью всё как-нибудь обойдётся. Да и что остаётся, кроме такой надежды, если снаряжаться на промысел приходится в долг, и долг этот будет расти, поскольку на него «капают» проценты?!
Уходить на многомесячный промысел икутские промышленники умели: в их «родных», давно освоенных краях иначе и не бывает. Часто артели берут на свой кошт толмача, который может общаться с туземцами. В Айдарском остроге желающих быть переводчиком не нашлось — слишком опасно. Кроме того, артели нужен человек, который будет сидеть в зимовье и охранять оставленное там снаряжение и продукты от зверей и туземцев. Местные жители, наткнувшись на зимовье, обязательно всё растащат — за хищение неказённого имущества никто преследовать их не будет. Работа у сторожа опасная и скучная, но полный «пай» за неё ни одна артель давать не захочет. На данную роль «увечный» Кирилл вполне пригоден. Остаётся получить его согласие.
— Да, — сказал учёный и незаметно свернул правую кисть в кулак. Пальцы были почти послушны и совсем не болели.
— Ну, тогда забери. — Кузьма подал крестик, висящий на шнурке. Кириллов кулак он заметил и добавил с обычной своей издёвкой: — А креститься, паря, надо вот так — чай не бусурман какой!
— А я... — непонимающе захлопал глазами учёный. — Я так и делаю вроде...
— Гы-гы-гы! — тихо заржали оба бандита сразу. — Делает он! То слева направо, то справа налево, то двумя пальцами, то тремя! Ты уж реши, паря, какому Богу молишься, а то ведь смех и грех!
Кирилл покраснел — похоже, он действительно не раз допускал подобные проколы.
Учёного оставили одного — Мефодий с Кузьмой отправились на берег к промышленникам и довольно долго о чём-то с ними беседовали. Уже почти совсем стемнело, когда его позвали прощаться. Имелось в виду, что Кирилл в обоз возвращаться не будет — тут и останется. С немалым изумлением учёный осознал, что за несколько месяцев похода не обзавёлся никакой личной собственностью — во всяком случае такой, о которой стоит жалеть. По утрам — пока не расходился — он иногда пользовался самодельными костылями, но с этой привычкой пора было завязывать. Вот, собственно говоря, и всё...
На прощанье Мефодий сказал, гнусно ухмыляясь:
— Не шибко скучай без нас, паря. Сговорились мы — по весне, может, подъедем. Харчишек промышленным притащим, да счёты сведём. Ты уж дождись нас, не бери греха на душу — я, ить, за тебя крест целовал!
Кирилл ничего не ответил: этим людям он нисколько не доверял, и они ему, надо полагать, тоже. Соответственно, любые просьбы и обещания с обеих сторон были чисто символическими.
Глава 5
ПРОМЫШЛЕННИК
Служилые отбыли восвояси, а Кирилл остался в компании новых людей. Как себя с ними вести, он не знал, а потому решил не вести никак — сел у костра, стал греть руки и ждать, что будет дальше.
Мужики выглядели вполне обычно: коренастые, усатые, бородатые, немытые, нечёсаные, в обычной летне-осенней туземной одежде. Правда, у двоих под ней, кажется, имелись нательные рубахи из ткани. Кириллу промышленники не представились и его имени не спросили. Некоторое время они вяло перебрасывались короткими непонятными репликами, а потом — когда костёр почти прогорел — отгребли в сторону угли вместе с верхним слоем мелкой гальки. Там, оказывается, было прикопано штук пять некрупных рыбин. Привычно сотворив короткую молитву, мужики принялись за еду. Кириллу не предложили, но одна из рыбин как бы невзначай оказалась возле него. Учёный мысленно пожал плечами, демонстративно (правильно!) перекрестился и тоже стал есть. Рыба была полусырой, костистой и совершенно несолёной, что, впрочем, давно стало для него привычным. Еду запили водой из речки, после чего подновили костёр и закатили в него три довольно толстых полусырых ствола плавника, которого на берегу хватало. Пока они разгорались, промышленники занялись заготовкой веток с ближайших кустов — на подстилки. Кирилл последовал их примеру — похоже, предстояла «холодная» ночёвка. Он не ошибся: спать улеглись вокруг «нодьи», прикрывшись шкурами, которые хранились в лодке. Кириллу «одеяла» не досталось, так что спать пришлось урывками, то и дело поворачивая к огню замёрзший бок.
Утром вся компания погрузилась в лодку и двинулась вниз по течению — конечно же, без завтрака. Вёсла в наличии имелись, но промышленники предпочитали обходиться шестом, которым отталкивались от дна. Соответственно, двигаться старались по мелководью. Причина именно такого характера плавания лежала на поверхности — плавсредство было настолько тяжёлым, грубым и неуклюжим, что управлять им при помощи вёсел на течении было, наверное, невозможно.
Плавание продолжалось насколько часов, но продвинулись они за это время вряд ли больше чем на десяток километров. Закончился путь на широкой, покрытой травой поляне у берега. Это, вероятно, была часть высокой поймы, которая заливалась только весенним паводком. Здесь вовсю кипела работа — мужики таскали брёвна, тесали их и складывали в сруб. В брёвна, похоже, были превращены все ближайшие деревья толщиной от 15 см и более. Приехавшие с Кириллом промышленники без каких-либо церемоний вооружились топорами и включились в работу, а он опять остался не у дел. Оставалось только наблюдать.
Личного состава Кирилл насчитал 15 человек, хотя мог и ошибиться, поскольку незнакомые люди казались на одно лицо. Никаких инструментов, кроме топоров, строители не использовали, но орудовали они ими прямо-таки виртуозно. Руководителя работ — прораба — вроде бы не имелось. Участники были как бы разделены на три группы: одни оттаскивали и подтаскивали, другие ошкуривали и тесали, третьи осуществляли подгонку «по месту» и устанавливали бревно на положенное ему место. Работали мужики почти молча, быстро и как-то заученно-привычно — создавалось впечатление, что всё это они проделывали множество раз. Прямоугольное строение росло прямо на глазах: похоже, класть сруб они начали сегодня утром и к вечеру собираются закончить.
Кирилл оказался в неловком положении: что-то внутри ему подсказывало, что просто так взять и присоединиться к общим трудам нельзя — бескорыстное, ничем не мотивированное желание помочь понято не будет. Или, скорее всего, понято будет неправильно. Чуть в стороне от стройплощадки располагалось несколько шалашей, в которых, вероятно, промышленники ночевали, пока не достроена изба. Там же был свален всяческий скарб и привязаны три собаки явно не ездовой породы — слишком мелкие. Чтоб не мозолить глаза трудящимся, Кирилл решил соорудить себе в сторонке подобный шалашик и обзавестись приличной подстилкой, поскольку окружать его заботой тут, похоже, никто не собирается.
Срубленных веток вокруг валялось в избытке, так что можно было обойтись без ножа и топора. В соседней обмелевшей протоке учёный обнаружил с десяток полуживых кетин — рыба отметала икру и теперь тихо догнивала, стараясь удержаться вблизи кладок. Несколько рыбин, выглядевших чуть «посвежее», Кирилл выкинул на берег, а потом оттащил к своему импровизированному жилищу — они обещали некоторую пищевую независимость от новых хозяев. До вечера времени осталось много, и Кирилл отправился пастись — поедать уже созревшую бруснику и ещё не опавшую голубику. Вернулся он с началом сумерек и обнаружил, что изба, точнее, барак уже подведён «под крышу» и народ на берегу готовится к ужину и ко сну. Никакого «общего котла», похоже, у них не было — горело несколько костров, промышленники копошились возле них в одиночку или по двое-трое. Ужинать Кирилла никто не пригласил и еды не предложил. Сам он просить ничего не стал, кроме разрешения поджечь от чужого огня рулон старой бересты, снятой со сгнившей валежины.