Кирилл был уже далеко, и сознание его меркло. «Они там прямо карусель устроили! Это, конечно, правильно: влезть на борт казаки не дадут — изрубят в капусту. Если только кинуться сразу со всех сторон... Но это сложно... А так... Рано или поздно стрелы кончатся... Под аркан, конечно, никто больше не подставится... И что будет?.. Таучины уйдут, а уцелевшие служилые будут считать, что „ружейным боем отбились”... Лишний ноль припишут численности противника... Уйдут... На „барже" парус так и остался поднятым наполовину... Её гонит одновременно и течением и ветром... А куда? Да хоть куда, всё равно сядет на мель — здесь же не океан...»
Как бы подтверждая догадку, издалека донеслась новая вспышка криков, и контур судна на фоне далёкого берега изменился — не стало видно паруса. «И правда, на мель сели, — мысленно улыбнулся Кирилл. — Теперь служилым хана. А я умираю. И ничего страшного — спокойно так, не больно совсем... Жить гораздо труднее... Хорошо, когда можно не жить...»
Далёкий поверженный парусник начал смещаться влево, пока совсем не исчез из поля зрения. Зато в этом поле появился низкий далёкий берег, лишённый какой-либо растительности. Он тоже двигался влево и при этом быстро приближался. Кирилл не закрывал глаз, но смотрел уже не столько на окружающий пейзаж, сколько внутрь себя. Ему хотелось на прощание увидеть там что-нибудь хорошее и радостное — может быть, маму? Или Луноликую? Да-да, именно её — поговорить, попрощаться, объяснить...
Но вместо бесконечно любимого лица из глубин сознания полезли совсем другие... хари: Мефодий, Кузьма, Шишаков, писарь Андрюха, Петруцкий... Их было много — с именами и без. Последним в этом ряду возникло ничем в общем-то не примечательное лицо Никифора. Оно как бы втянуло, обобщило в себе образ менгитов — бородатых покорителей сибирских просторов. И Кирилл в своём предсмертном покое почувствовал дискомфорт: сначала слабенький укол совести (или чего?), а потом нарастающее и затопляющее чувство вины — вины вот перед теми парнями в байдаре, которые верили ему, слушались его, а он... «Ведь это я — Кирилл Иванов — погубил, убил их только потому, что... Да, Никифор оказался последней сволочью, но виноват всё равно я! Я пошёл на контакт, я поверил... Не будь я сам русским, было бы иначе. А так — я ВИНОВЕН! Не могу, не имею права умирать с ТАКОЙ виной. Мне НЕЛЬЗЯ!»
Учёный открыл глаза. Точнее, волевым усилием вернул себе внешнее зрение. Перед ним был то ли остров, то ли коса — суша, выступающая из воды на несколько сантиметров. До неё было далеко, а он никуда не двигался — похоже, затопленная байдара застряла на мели.
Встать на ноги Кирилл не смог — они как будто отсутствовали. Он разжал пальцы рук и сумел чем-то оттолкнуться от дна, чтобы голова оказалась на поверхности — дышать было необязательно, но хотелось видеть берег.
К этому берегу он стремился и рвался, отпихиваясь от воды нечувствительными конечностями. Сначала просто бултыхался, потом почувствовал опору и пошёл на четвереньках, держа голову над водой. Однако её становилось всё меньше, и в конце концов пришлось ползти на брюхе. Потом воды стало совсем мало, и Кирилл отяжелел. Однако он заставил себя встать на колени и двигаться дальше — туда, где воды вообще не было. Он не давал себе отдыха и тысячу лет спустя поднялся на ноги. Поднялся, чтобы упасть на первом же шаге. Он снова поднялся и сделал шаг, второй, третий...
Потом он шёл — всё быстрее и быстрее. А потом — бежал! В его сапогах сначала хлюпала вода, а затем кровь — размокшая кожа ступней не выдержала нагрузки, и он стёр её до мяса.
«Родина — это место, где ты однажды родился. В который же раз я рождаюсь здесь?»
Глава 11
РАЗВЕДКА
Был отлив. Наверное, полный. Ландшафт на месте побоища больше напоминал какую-нибудь среднеазиатскую пустыню, чем Арктику, — песок, галька, низкие барханы. Вода ушла на добрый километр, и все фигуранты оказались далеко на суше — лежащий на боку корабль, разбросанные по широкому пространству байдары таучинов. Метрах в двухстах от корабля образовалось подобие лагеря — стояло несколько пологов и палаток. Никакого дыма от костров, никакого шевеления — вообще никаких признаков жизни нигде не наблюдалось. Учёный ожидал чего угодно, но только не этого — куда все делись?! Прежде чем спуститься с холма, на котором стоял, Кирилл пальцами оттянул к вискам уголки глаз — простейший приём для обострения зрения — и стал всматриваться в видимый горизонт. В конце концов он увидел то, что хотел, — сгущение тёмных точек на далёком склоне. Это многое объяснило — скорее всего, таучины отправились исполнять «погребальный» обряд над мёртвыми. То, что они ушли все или почти все, означало, что мёртвых много. «И ведь что характерно — никто никогда не узнает, сколько человек пало в этом бою. Сосчитать погибших никому даже в голову не придёт — зачем?»
Хромая на обе ноги сразу, Кирилл побрёл к менгитской «барже». Тела русских валялись на покосившейся палубе и на песке возле борта. Были они в таком состоянии, что можно было не проверять, действительно ли эти люди умерли. Кирилл почувствовал слабый запах горелого мяса и обогнул корабль. Лучше бы он этого не делал: эти трое менгитов, вероятно, попали в плен живыми. Теперь они были мертвы, но то, что сотворили с ними таучины, не уступало по изощрённости делам Худо Убивающего.
Восстановить подробности сражения по следам было нельзя — трупы перемещены, стрелы выдернуты, за исключением безнадёжно сломанных. Скорее всего, русские дрались до последней возможности и дорого продали свои жизни. Дело кончилось рукопашной при многократном численном превосходстве противника.
Кирилл смотрел на поле боя и в очередной раз пытался понять жизненную логику землепроходцев: «Крохотная кучка пришельцев явилась в чужой дом — для них совершенно непригодный. Им нужно что-то урвать, ухватить и вернуться к себе. Шансов у каждого ничтожно мало, но они верят в счастливое будущее и идут — снова и снова. За свои жалкие жизни они дерутся так, словно бьются „за Веру, Царя и Отечество”. Их беспредельная наглость заставляет хозяев дома, в котором они безобразничают, воспринимать их всерьёз. И всерьёз воевать с ними...»
Размышлять о подобных глупостях Кириллу быстро надоело — ничего нового не надумаешь. Нужно было приводить себя в порядок для дальнейшей жизни. Среди десятка наспех поставленных укрытий глаз сам собой отыскал покрышку «своей» палатки: «Она ждёт меня. МЕНЯ она ждёт... Господи, в этом мире меня кто-то ждёт!»
Кирилл побрёл к этому своему временному жилищу — другого у него здесь не было. Однако никто навстречу ему не вышел. Изнутри доносилось похрапывание, которое стихло при приближении хозяина.
— Это я, — предупредил Кирилл. — Не дёргайся.
— Так я и думал, — довольно бодро ответил Чаяк. — Ты опять вернулся в «нижнюю» тундру?
— Да вроде и не уходил, — пожал плечами учёный и откинул входной клапан. — А ты всё спишь?
— Уже нет, — ответил бывший купец и разбойник, вылезая наружу. — Луноликая ушла вместе со всеми — хоронить своих.
Кирилл дождался, пока он справит нужду, а потом велел снять меховую рубаху. Чаяк выразил неудовольствие, но просьбу выполнил. На мускулистом теле соратника учёный рассмотрел несколько ссадин, кровоподтёков и царапин. Ничего похожего на серьёзные раны — впору было поверить, что демон действительно бережёт своего носителя.
— Как на этот раз вёл себя Ньхутьяга?
— Нормально, Кирь! Мы, кажется, привыкаем друг к другу, почти понимаем друг друга. Главное, всё время убивать менгитов, и тогда всё будет хорошо.
«Думаешь, будет?» — усомнился учёный, но вслух этого говорить не стал.
Пока он переодевался, пока промывал мочой и «бинтовал» потёртости на ногах, Чаяк обрисовал общую картину событий — со своей точки зрения, конечно. Суть этой картины заключалось в том, что человеко-демон не поплыл вместе со всеми провожать русский корабль. Его больше заинтересовал оставшийся в лимане, но он решил, что нападать надо всем вместе и, соответственно, следует дождаться возвращения ушедших к морю. Зрители вернулись довольно быстро и принесли весть, что с менгитской байдары стреляли большим огненным громом и убили великого воина Киря. Чаяк отреагировал яростным призывом к атаке — опять без предварительной подготовки и какого-либо плана. «Карусель», которую устроили таучинские байдары, тоже не была спланирована, а получилась случайно: просто Чаяку очень хотелось получить русскую пулю и отмучиться, а в него всё никак не могли попасть. Подробностей последней — рукопашной — атаки он не запомнил, потому что впал в неистовство. Это надо было понимать так, что Ньхутьяга полностью вытеснил личность Чаяка из несчастного тела...
Через несколько часов вода вернулась. К тому времени мёртвые были похоронены (кроме русских, конечно), вещи собраны и погружены в байдары. Под палубой «баржи» находились грузовые и жилые помещения. Барахла в них осталось довольно много, кое-какие предметы сами просились в руки, но Кирилл подтвердил прежний запрет: только оружие, всё остальное — на выброс. Судно уже покачивало прибывающей водой, когда учёный взял финальный аккорд — острым, как бритва, плотницким топором собственноручно прорубил две дырки в днище.
Таучинская флотилия двигалась вверх по Айдару. По прикидкам Кирилла, после боя с русскими она сократилась на треть. Победа, безусловно, была пирровой, но, кроме него, никто так не считал. Наоборот, таучины были окрылены успехом и жаждали нового. Шли на предельной скорости — гребцы не жалели рук, а иногда ставили и паруса — когда позволял ветер. При всех потерях эскадра была большой — не всегда удавалось окинуть её одним взглядом.
Как ни быстро шли байдары, слухи о них распространялись всё-таки быстрее. В среднем 2—3 раза в день то на одном берегу, то на другом встречались посёлки (острожки) «сидячих» мавчувенов, оставленные жителями. Некоторые из них были неплохо укреплены — по местным меркам, конечно, — однако держать оборону никто не пытался. Возможно, это объяснялось тем, что запасы на зиму всерьёз ещё никто делать не начал, а всё остальное можно было утащить с собой вглубь берега в надежде, что таучины не станут гоняться за беглецами. Как объяснили Кириллу, вдоль берега обитает одно из мавчувенских племён, которое говорит на малопонятном языке. Оленей у них давно уже нет, а может, никогда и не было. Питаются они почти исключительно рыбой — летом свежей, а зимой сушёной, кроме того, они заготавливают в большом количестве всевозможные съедобные растения. Многие из них довольно вкусны, так что ближе к зиме есть смысл с этими мавчувенами торговать, хотя можно и просто их грабить. Последнее, впрочем, довольно хлопотно, поскольку в своих «острожках» обороняются они отчаянно.
Грабить оставленное мавчувенское имущество Чаяк запретил — даже без Кирилловой подсказки. На нём, безусловно, лежала печать менгитской скверны, поскольку эти мавчувены давно были друзьями русских и их царя, они давали им не только пушнину и пищу, но и своих женщин в жёны. Учёный отметил, что речные жители пытаются копировать и образ жизни пришельцев — в нескольких острожках он видел сооружения, подобные русским избам.
Контакт с айдарскими служилыми всё-таки состоялся, но смысла его Кирилл понять не смог. На широком открытом участке русла с передовых байдар разглядели вдали русские лодки. Таучинская флотилия, конечно, тоже не осталась незамеченной. Возможно, менгиты спускались вниз по течению, а может быть, чем-то занимались на месте. Заметив таучинов, они стали уходить вверх по течению. С десяток лёгких байдар устремились в погоню. Догнать не смогли, зато сработали в качестве разведчиков, что в дальнейшем облегчило принятие решений.
По берегам росло всё больше и больше деревьев, в конце концов начался настоящий лес, что, безусловно, свидетельствовало о приближении к острогу. Ушедшие вперёд заметили какие-то сооружения на берегу и на обратном пути высадились. Кроме прочего, они обнаружили нечто вроде избы. В ней засело несколько русских, которые на попытку приблизиться к ним ответили выстрелами из ружей и луков — щели-бойницы имелись со всех сторон. Неся потери, таучины добрались до стен, однако поделать ничего с ними не смогли — брёвна толстые, дверь крепкая, крыша тоже бревенчатая, да ещё и покрыта дёрном, так что поджечь её трудно. К тому же при любой возможности русские лезли наружу и дрались врукопашную — вполне успешно. В таучинской команде опытных вояк не было: столкнувшись с нестандартной ситуацией, они почесали бритые затылки и убыли на соединение с основными силами. Как выяснилось из расспросов, поломать стоявшие у берега лодки они не удосужились.
Когда флотилия прибыла к месту боестолкновения, зимовье, естественно, было пустым, а лодки отсутствовали. Кирилла смутило количество старого брошенного снаряжения вокруг жилья, а также тропы, которые вели от зимовья вверх и вниз по течению. Видно было, что их активно используют уже много лет. Учёный настоял на том, чтобы задержаться здесь и разобраться с этим местом «по существу». День спустя «существо» стало понятным: тут находится «житница» Айдарского острога. На участке берега, протяжённостью километра три, сосредоточены «рыбалки» — места вылова и заготовки рыбы. Собственно говоря, рыба идёт везде, но не везде её удобно ловить самодельными сетями — должно быть подходящее дно, глубина и течение. Плюс рядом должен быть берег, на котором удобно рыбу разделывать и вялить. В общем, для массовой заготовки, от которой зависит жизнь и смерть, требуется довольно много условий, которые надо искать в природе или создавать самому. Вот здесь они за много лет и были созданы — шалаши, избушки, вешала, шайбы, а в воде даже кое-где устроены мостки для удобства причаливания. Там, где протока распадается на несколько рукавов, эти рукава сплошь иссечены загородками, чтобы сузить проход для рыбы. Было похоже, что народ здесь рыбачил вовсю, но при приближении таучинов счёл за благо унести ноги.
Данная информация была окучена на посиделках с участием всех «сильных» участников похода. От прежних заседаний нынешние отличались тем, что никто не настаивал на реализации именно своих планов дальнейших действий. Все с опаской поглядывали на Чаяка и Кирилла — в основном, конечно, на первого. Учёный уловил момент, когда один участник говорить кончил, а другой ещё не начал.
— Все останутся здесь, — твёрдо заявил он. — Все останутся здесь, а я пойду на разведку в острог. Нужно узнать, сколько там воинов, какое у них оружие, можно ли уничтожить деревянное стойбище и как лучше это сделать. Нужно узнать всё, иначе мы можем погибнуть, а русские останутся — этого нельзя допустить! Идти должен именно я, потому что знаю все языки, я могу притворяться мавчувеном и даже менгитом — в обмане врагов нет бесчестья для воина!
— Это так, — неохотно признали таучины. — Это так, но ты уже был в этом деревянном стойбище...
— То было зимой, а сейчас лето! Надо узнать, как враги готовятся нас встретить!
— Да, конечно, — вновь согласились воины, — но те, кто видел тебя раньше, вряд ли забыли твоё лицо.
— Угу, — вздохнул Кирилл. — Особых примет у меня хоть отбавляй... Хотя мою рожу никто не видел — во всяком случае из тех, кто может выдать.
План был достаточно прост, чтобы претендовать на успех. Под угрозой таучинского нашествия местное население, естественно, должно искать защиты — в том числе и в остроге. Вряд ли Петруцкий решится закрыть ворота перед беженцами. А если и решится, то уж от стен-то прогонять их точно не будет — жалко ему, что ли?! Для того чтобы сойти за мавчувена, даже маскарада особого не требуется — одежда у них почти такая же. Ну, разве что волосы надо подкрасить сажей с жиром и заплести в две косички. На лицо можно накинуть «вуаль» — волосяную сетку, которой многие защищаются от комаров. Ну а чтобы уж совсем не вызывать подозрений в своей «мирности», Кирилл пойдёт с Луноликой! Для полной маскировки будет не хватать только орущего младенца на руках, но и так сойдёт.
Этот блестящий план с восторгом восприняла только Луноликая. Она и волосы Кириллу подкрасила, и заплела их вполне профессионально. Кроме того, она сказала, что по её — женским — сведениям речные мавчувены очень ревнивы и не разрешают своим жёнам украшать себя, чтобы не понравиться кому-нибудь постороннему. Учёный этому не поверил, но сказал, что будет правильно, если все украшения женщина снимет и в остроге будет выглядеть грязноватой и неопрятной. Ну и мешки какие-нибудь надо взять для маскировки — вроде как последнее барахлишко спасли от таучинов.