При всём при том соваться просто так в острожное многолюдство Кириллу было боязно. Судьба, однако, к разведчикам была благосклонна — на самом подходе к острогу они встретили трёх рыбаков.
Идти пешком через заросли и протоки не хотелось, и Кирилл с «женой» отправились в путь на кособокой неуклюжей долблёнке, найденной в кустах возле одной из промысловых избушек. Места в ней едва хватило для двоих, а толкаться вперёд приходилось однолопастным веслом — по-индейски. Они выдвинулись из-за поворота протоки и некоторое время наблюдали, как местные мужики мучаются с сетью. Лодки у русских не было, так что, проверив сеть, они выставляли её в «рабочее» положение при помощи длинного шеста, состоящего из трёх связанных друг с другом сегментов. Нужно было отпихнуть крайний поплавок вместе с грузилом как можно дальше от берега, но шест гнулся, сеть сносило течением. Как только снасть оказывалась в нужном положении, почти сразу же её нужно было тянуть обратно на берег, чтобы извлечь попавшуюся рыбину. Любое промедление грозило тем, что рыба запутает сеть насмерть, поскольку грузила были лёгкими (иначе шестом не сдвинуть), а берестяные поплавки — маленькими (иначе их будет сносить).
Кирилл подплыл совсем близко и наблюдал процесс рыбной ловли, держась за свисающую над водой ветку ивы. Рыбаки неприветливо посматривали на зрителей, но никакого беспокойства не проявляли. Они, наверное, были семейством: отец, сын и внук — расхристанный мальчишка с застарелым насморком. Ему-то, как самому молодому, и приходилось в основном лазить в воду. Старшие тоже сухими не были и на аристократов походили мало. Когда сеть в очередной раз стали выпихивать на течение, Кирилл отцепился от ветки и потихоньку двинул свою лодку вперёд.
— Бог в помощь, православные, — проговорил он с некоторым акцентом. — Не пособить ли?
— Спаси Бог, — не слишком дружелюбно отозвался старший. — Справляемся.
— Я ж без корысти, — заверил Кирилл и направил лодку носом к крайнему поплавку. — Возьми его, Лу, и держи, а я грести буду.
Женщина, опустив руку в воду, ухватила берестяной рулончик, а учёный, двигая лодку задним ходом, вытянул сеть в нужное положение. Не прошло и минуты, как верхняя верёвка задёргалась, а все средние поплавки разом утонули.
— Погоди тянуть-та, — сказал рыбакам Кирилл, — и так достанем. Только баба моя не навычна, давай отрока посажу.
— Ну, сади...
Кирилл воткнул долблёнку носом в берег. Луноликая послушно вылезла, а её место занял мальчишка. Дело пошло значительно веселее — учёный удерживал долблёнку в нужном положении, а мальчишка, свесившись с носа, перебирал сеть, ловко выпутывая из неё кетин — одну за другой. Рыбу он, даже не оглушив, бросал на дно лодки.
Мужики на берегу остались как бы не у дел, и Кирилл с некоторой ревностью отметил, что они о чём-то толкуют с его «женой». Как это ни было странно, но они друг друга поняли, и женщина скрылась за кустом. Едва заметный дымок, поднимавшийся оттуда, сразу стал заметно гуще. Потом Лу появилась с закопчённым котлом в руках. Она зачерпнула воды и вновь скрылась из виду. Между тем тот, кого учёный определил как «сына», взял двух кетин-самцов и, подойдя к воде, выпотрошил, не отрезая голов, но выдрав жабры. Рыбин он отнёс к костру и собрался заняться чисткой остальных, но пацан с лодки крикнул:
— Папаня, тута каменюка отвязалась! И тама тоже!
— От ить паршивец! — возмутился родитель. — Сказывал же: туже вяжи — на два раза! Таперя новы крепить надо!
Процесс замены грузил закончился тем, что отец с сыном оказались в лодке и продолжили рыбалку, а Кирилл в компании «деда» занялся ухой, точнее, просто варёной рыбой, которую приготовила Луноликая. Она, как и подобает «туземной» жене, в разговор мужчин не вмешивалась и в трапезе не участвовала, а только «подавала» — в частности, плошки с бульоном.
Учёный жевал волокнистое несолёное рыбье мясо, запивал отваром и не мог нарадоваться своей удаче — дед оказался болтливым до чрезвычайности или, может быть, стосковался по свежему слушателю. Кириллу не пришлось даже излагать наспех придуманную легенду — хватило того, что он промышленник, а не служилый, что лицо ему испортил медведь, а жена по-русски не понимает. Дальше оставалось только направлять чужой словесный поток в нужное русло — чтоб не о жене-дуре, не о детях-сволочах, не о снохе-шлюхе, а о чём-нибудь возвышенном, например, о начальстве, войне и торговле.
Часа за полтора-два информации было получено море. Прежде всего оказалось, что Кирилл напрасно выдумывал себе маскировку. Со времени основания острога тут быстро идут ассимиляцонные процессы. В общем, сформировалось приличное количество метисного населения. Женщины речных мавчувенов охотно становятся жёнами и «наложницами» русских. Их потомство — законное и незаконное — рассеяно по всей реке. Оно бывает всякое-разное: от совсем русского до совсем мавчувенского, в зависимости от воспитания. Законных детей верстают в казачью службу, незаконных крестят и пишут в тягловое сословие, а некрещёные остаются ясачными, что часто выгоднее. Вся эта публика, если не занята на службе, промышляет рыбу и пушного зверя, а говорит на тарабарском языке из смеси русского и мавчувенского.
Дела же в остроге обстоят таким образом. Народу прибавилось неисчислимо, и оттого происходит утеснение великое — обывателей разоряют постоем. Петруцкий повелел рубить казармы, но дело идёт ни шатко ни валко, поскольку лес надо плавить сверху, а зимой не нарубили, не заготовили, а летом это дело мешкотное. Все ждут не дождутся, когда войско уйдёт в новый поход бить таучинов или, может, морем куда-нибудь отправится. Правда, с Коймска прибыл большой караван с припасами и жалованьем служилым за несколько лет и, главное, с солью. Хлеба тоже доставили, но это только богатым. Со всех торговых операций теперь берётся государева пошлина, а вино «сидеть» запретили — теперь им казна ведает. А ещё с караваном пришла весть, будто в Коймске чёрный мор, и народ опасается, как бы он на Айдарск не перекинулся. Завтра в «соборе» будет служба, чтоб, значит, «миновала нас чаша сия». Правда, злые языки говорят, что никакого мора нет — это начальство придумало, чтоб на таучинов более не ходить. Было ж объявлено, что сих иноземцев совсем замирили, а теперь вот получается, что они сами к острогу пришли. Впрочем, вполне возможно, что это тоже враки — слухи распускают купчишки, чтоб побыстрее сбыть свой товар.
Кроме всего прочего, Кирилл уяснил, что завтра в остроге планируется нечто вроде народного гулянья — этакое столпотворение. Его собеседник — вот этот дед — рассчитывает под шумок беспошлинно сбыть служилым некоторое количество свежей рыбы: малый прибыток лучше, чем никакого. Учёный прикинул варианты и предложил взять его в долю — всё-таки рыба добывается с использованием его лодки. Дед, в принципе, был не против, и они, немного поторговавшись, ударили по рукам.
Кирилл и Луноликая остались ночевать с рыбаками. Засыпая, бывший аспирант размышлял о том, что комаров здесь исключительно много и что бывают всё-таки среди русских нормальные люди — не заражённые вирусом рвачества, не готовые в любой момент обмануть или предать.
Шпионская акция развивалась как-то очень буднично и неромантично. Утром дед, Кирилл и Луноликая были уже возле знакомых острожных ворот. Учёный отметил, что с зимы тут кое-что изменилось: кустарник вдоль стен вырублен, кое-где в частоколе белеют свежие брёвна, которыми заменили сгнившие.
С собой путники тащили три тяжеленные ивовые корзины с рыбой, накрытые листьями папоротника.
У ворот народу толпилось порядочно, причём весьма пёстрого. В одежде преобладала кожа, «замша» и просто шкуры с неудалённым мехом, а вот тканые рубахи или штаны встречались редко. Наверное, эти люди надели лучшее из того, что имели, но всё равно выглядели чумазыми оборванцами. Такой визуальный эффект усиливался из-за того, что у многих лица были вымазаны чем-то коричневым или чёрным для защиты от комаров, а у некоторых с капюшонов свисали сетки. По внешнему убранству определить национальную принадлежность было трудно — всё смешалось, как говорится, в доме Облонских. Общалась между собой эта публика действительно на странном языке — он состоял из искажённых мавчувенских слов, русского мата и жестов. На рыбоносов никто внимания не обратил. Когда они стали проталкиваться к проходу, Кирилл кого-то задел корзиной, за что был матерно обруган. Учёный мгновенно составил замечательный литературно-художественный ответ, но вовремя наступил на горло собственной песне и промолчал. А вот когда Луноликую какой-то мужик ущипнул за ягодицу, Кирилл дал ему пинка. Агрессор на ломаном русском потребовал сатисфакции, и Кирилл его послал — на чистом родном языке. Полукровка, вероятно, счёл его русским и удалился, щедро обещая лютую месть в будущем.
Собственно говоря, толкучка и очередь на входе не были организованы стражниками — люди особо не спешили и просто тусовались. Двое служилых никого толком не досматривали и плату за вход не брали — было вообще непонятно, зачем они тут находятся. Интерес у охраны вызывали только женщины, идущие без мужчин, но таковых в толпе было мало.
Кряхтя и обливаясь потом под своей корзиной, дед сказал, что надо подаваться на майдан, чтобы занять хорошее место, иначе — дохлый номер. В итоге троица оказалась на центральной площади, до которой от входа было не больше сотни метров. Свободное от застройки пространство, размером с баскетбольную площадку, с одной стороны было ограничено бревенчатой церковью, с другой — приказной избой, перед которой красовались деревянные козлы для порки и трёхместная П-образная виселица с двумя покойниками. Третье место было вакантным — висела пустая петля. Боковое обрамление составляли фасады домов с крохотными оконцами и массивными дверями, открывающимися наружу. Никаких резных наличников или палисадников с георгинами у строений не имелось.
Под «хорошим местом» дед подразумевал угол одного из домов возле штабеля кривых брёвен. Отсюда и вид на «площадь» открывался прекрасный, и улица-проход вглубь застройки была рядом. Правда, это совсем не укромное место явно служило общественной уборной. Обилие экскрементов на грунте деда не смутило — свою корзину он установил прямо на них и велел спутникам сделать то же самое. После этого он с чувством исполненного долга оросил ближайшие брёвна собственной мочой. Что ж, отношение к санитарии в русских селеньях Кирилла давно уже не шокировало...
Оказалось, что до начала чего-то — непонятно чего — ещё есть время. Дед сказал, что ему надо сбегать «до дому за кринкой». Минут через пятнадцать он вернулся с толстостенным кривобоким кувшином явно местного производства. Учёный тоже решил воспользоваться паузой — нанести визит Федоту Петровичу. Луноликая сообразила, что её хотят покинуть, и воспротивилась:
— Не оставляй меня, Кирь! Здесь всё так неправильно, непривычно, страшно! Давай уйдём отсюда!
— Обязательно уйдём, — заверил Кирилл. — Сделаем дела и сразу уйдём. А ты не бойся или, по крайней мере, вида не подавай. Видишь, никто не обращает на тебя внимания, видишь? Значит, ты ничем не выделяешься, не отличаешься от других женщин. Пойми и запомни — здесь безопасно, пока ты не выделяешься. Тут живёт очень много менгитов и мавчувенов. Они часто не знают друг друга — да-да, живут рядом и не знают имён, не здороваются при встрече, не представляются друг другу. Смотри, многие ведут себя так, словно вокруг никого нет. Для них так оно и есть, если рядом нет друзей или родственников. У тебя тут нет знакомых, значит, можешь ни на кого не обращать внимания. Если к тебе начнут приставать менгитские или мавчувенские мужчины, ты должна сопротивляться, отбиваться, поскольку принадлежишь другому мужчине — мне. А у меня тут тоже друзей нет, так что все вокруг для тебя никто или враги.
Вот этот старый менгит, с которым мы сюда пришли, наш единственный знакомый. Наверное, можно считать его другом. Во всяком случае, зла он нам, кажется, не желает. Ты от него далеко не отходи — в случае чего он поможет. Я покину тебя ненадолго — надо поговорить с одним менгитом. Если со мной здесь что-нибудь случится, ты должна выбраться из деревянного стойбища, добраться до наших и всё рассказать Чаяку. Поняла?
— Поняла... Возьми меня с собой!
— Бли-и-н! Прекрати! Лучше смотри на жизнь менгитов в этом стойбище, запоминай всё, чтобы рассказать потом нашим женщинам.
— Но я ничего не понимаю!
— Ладно, объясню. Они всегда живут на одном месте и жилища свои не переносят. Поэтому делают их из деревьев. Пологов внутри нет, они жгут огонь так, чтобы было тепло во всём доме. Сейчас лето, и очаги горят только для приготовления пищи. До реки отсюда далеко, поэтому они берут воду из глубоких ям, обложенных короткими брёвнами, — колодцы называются. Вон, один такой отсюда видно — женщина опускает ведро на верёвке.
— А вот этот высокий дом... Выше самого высокого дерева!
— Это церковь... В ней... Ну, в ней менгиты общаются с Творцом Всего Сущего... Или думают, что общаются... В общем, они там собираются и устраивают как бы камлание — чтобы он услышал, чтобы пришёл...
— Сам... Творец?!
— Ну, как бы... Это они так думают... А вот это — жилище главного начальника менгитов, — ушёл Кирилл от трудной темы, — самого Худо Убивающего!
— Самого?! Такое большое?
— Ну, я думаю, что он живёт только вон в той части — со своими рабами и женщинами. А здесь он встречается с другими начальниками, отдаёт им приказания, велит наказывать провинившихся. Вон на этой штуке людей бьют по его приказу кнутами — иногда до смерти. А вон те двое, наверное, совсем сильно провинились — их долго мучили, а потом задушили на верёвках. И оставили висеть, чтобы все их видели и боялись вызвать гнев Худо Убивающего.
— А у него много жён?
— Вот уж не знаю! Точнее так: менгиты живут по правилам, по законам. Они их сами придумали когда-то давно, но считают, ч-то их дал бог — Творец Всего Сущего. По этим правилам мужчина может иметь только одну настоящую жену.
— А если она надоест или перестанет рожать?
— О, тогда менгиты — особенно «сильные» — берут себе ещё и других женщин. Это считается проступком перед богом, но небольшим — можно просто попросить у Творца прощения, принести ему небольшую жертву.
— Худо Убивающий — самый сильный менгит! Наверное, у него много рук женщин?
— Говорю ж тебе — не знаю! Неинтересно мне это! Ты всё поняла? Тогда я пошёл!
«Усадьбу» Федота Петровича Кирилл нашёл легко — заблудиться в остроге было трудно. Однако сначала учёному показалось, что он ошибся. Он дважды прошёл мимо — туда и обратно — и сформулировал своё впечатление: раньше тут жил богатый представитель могущественного купеческого дома, а теперь образовалось что-то типа общаги или коммуналки, причём перенаселённой. По «улице» шла какая-то женщина, и Кирилл рискнул к ней обратиться:
— Здорова будь, мамаша!
— Да слава Богу! Кака я те мамаша?!
— Проясни мне, хозяйка: тут кажись, Федот Петрович жил, а? Должок ему возвернуть надобно.
— Свят-свят-свят... — мелко закрестилась женщина.
— Хозяюшка, я ж почитай год на промысле был! Людей не видывал, слова человечьего не слыхивал! Что ж ты от меня, как от чёрта?! Помилосердствуй нужде моей!
— Эко — нужда! Под бревно переехал Петрович! На том свете таперича сочтетесся! Возле казёнки висит — не видал, что ли?!
— Это как же? Что случилось?!
— То и случилося — заворовался соседушка! На государя-батюшку злоумыслил, окаянный!
— Да ты что?! На государя?! Вот ведь тать какой оказался! А с виду, а обхожденьем-то был как крестьянин — почтенный человек!
— То-то, что обхожденьем! А сам чернокнижничал да чертей привечал! От евойного-та колдовства у меня-та вся юкола на вешалах погнила! Вся как есть червяком взялася! Ну, ничо, Бог — он всё видит, он ужо ему-та...
— А как он на государя-то? Неужто порчу какую наслать хотел? Свят-свят-свят...
— Каку порчу?! Ворогам государевым — нехристям поганым — ружьё продавал! От ить, до чо корысть бесовска доводит!
— Это точно, хозяйка: от корысти всё, от златолюбия и нечестия бусурманского! Хорошо хоть словили ворога!
— Словить-та словили — его да чёрта Клейменова, безязыкова, что при ём был. А третий-то — рваный — убёг. Хто яво таперича пымает аль укажет, тому награда великая обещана — аж пять рублёв! И муки пше... Ой, погодь-ка... Святый Боже... Ой, заболталася я, дура старая, ой заболталася! А мне-та... А у меня-та... Ой, бегу-бегу!
— Ну, ладно, — пожал плечами Кирилл. — Извини, что задержал. Сама понимаешь — год на промысле, то-сё...
Отойдя шагов на двадцать, учёный оглянулся: его собеседница, так шустро кинувшаяся в другую сторону, почему-то бежать раздумала — стояла и, открыв рот, смотрела ему вслед.