— Ну и как вам понравился следователь? — первым дедом осведомился Денис Васильевич у сестёр Рогожиных, явившись, и их дом на следующий день после визита Гурского.
— По моему, чрезвычайно обаятельный мужчина, — первой отвечала бойкая Ольга и выразительно закатила глаза. — Ах, если бы он был лет на двадцать моложе или я была бы на только же лет старше...
— Я непременно передам ему ваше пожелание, — с усмешкой отвечал Винокуров, — и уверен, что Макар Александрович оцепит его с присущей ему галантностью. А вы что кажете, Елена Семёновна?
— Мне он тоже понравился, — с самым серьёзным видом кивнула младшая из сестёр и тут же спросила: — Л откуда вы сами его шлёте, Денис Васильевич?
— О, наше знакомств борет своё начало ещё в те года, когда я был примерно вашего возраста, и увязано с весьма трагической историей, начавшейся в день убийства Александра II...
Стоило ли произносить такую многозначительную фразу, если легко догадаться, какая просьба за нею последует? Денису Васильевичу не слишком-то нравилось упиваться горьким вкусом воспоминаний, однако в его душе вдруг бессознательно сработал «комплекс Отелло». Иначе говоря, ему захотелось рассказать о своей несчастной юношеской любви двум очаровательным молодым девушкам хотя бы лишь затем, чтобы вызвать в их глазах согревающий огонёк сочувствия. А сочувствие не может обходиться без симпатии, которая при прочих дополнительных условиях способна породить и нечто большее...
И Денис Васильевич не заставил себя упрашивать, стоило одной из сестёр высказать вслух очевидную просьбу:
— Расскажите, как вы с ним познакомились? И что это за трагическая история, о которой вы упомянули?
— В то время я был влюблён в младшую дочь одного крупного петербургского чиновника, затеявшего гнуснейшую авантюру. Он решил продать её девственность банкиру, пообещавшему за подобную сделку целое состояние... — В этом месте Винокуров сделал паузу, ожидая естественных возгласов возмущения, однако сёстры сидели молча, вперив в него внимательные взоры.
«Странно! — подумал он и даже слегка пожал плечами. — Неужели за последние тридцать лет мораль так сильно изменилась, что теперь это уже никого не волнует?»
— Что же вы замолчали? — осторожно спросила Елена. — Или вам слишком тяжело об этом вспоминать?
— Нет-нет, я продолжаю. Когда Надин, то есть Надежда Павловна Симонова, узнала о том, какую жертву от неё требует алчное семейство, то пришла в ужас. Более того, она решилась на отчаянный поступок, прибежав ко мне, с тем чтобы... — И тут Денис Васильевич запнулся. Не хватало ещё рассказывать о посещении им публичного дома и приобретённой там гонорее, из-за которой он не осмелился показаться на глаза Надин. — ...Короче говоря, она не застала меня дома, и я не смог ей помочь. Надин могло бы спасти другое обстоятельство — именно в этот момент умер её младший брат Юлий, причём Макар Александрович Гурский вёл дело о его смерти, поскольку там подозревалось отравление со стороны француженки гувернантки. И хотя ему удалось доказать, что француженка невиновна, сам отец семейства усмотрел в этой смерти предзнаменование свыше и решил отказаться от сделки. Он послал банкиру записку, но, к несчастью, она так и не дошла до адресата, поскольку мальчик-рассыльный был случайно убит во время покушения на императора.
— Какое ужасное стечение роковых обстоятельств! — не выдержала Ольга, на что Винокуров сдержанно кивнул и продолжил:
— Не получив никакой записки, банкир продолжал действовать согласно уже имевшейся договорённости. Он изнасиловал бедняжку Надин, и на следующее утро она застрелилась из отцовского револьвера. Когда этот старый мерзавец собрался укатить за границу, я попытался наброситься на него с ножом, но меня вовремя остановили посланные Макаром Александровичем сыщики. Впрочем, спустя какое-то время банкира всё же настигло Божье провидение — он погиб во время знаменитого крушения царского поезда.
— Как же вы пережили самоубийство вашей возлюбленной? — снова спросила старшая из сестёр.
— За границей, — с коротким вздохом отвечал Денис Васильевич. — Сначала я уехал учиться в Германию, потом долго практиковал в Швейцарии и вернулся в Россию лишь пятнадцать лет спустя. Вернулся — и вновь столкнулся с Макаром Александровичем.
— Прямо на вокзале? — всплеснув руками, простодушно поинтересовалась Елена.
— Не совсем. На вокзале был застрелен русский пациент швейцарской клиники, которого я по просьбе своего немецкого коллеги сопровождал на родину. Один из шайки молодых террористов убил этого несчастного в результате нелепейшего недоразумения.
— И что же случилось дальше?
— А дальше я нашёл свою вторую в жизни любовь, которая оказалась ненамного долговечнее первой. Эти злодеи охотились на министра финансов господина Витте, причём поначалу в их число входила и молодая девушка по имени Оксана — сестра одного из террористов. Я познакомился с ней в кабинете Макара Александровича и влюбился с первого взгляда. Через какое-то время Оксана ответила мне взаимностью и даже спасла от главаря их шайки господина Карамазова, который имел на неё свои виды. Когда покушение на господина Витте удалось предотвратить, господин Гурский посоветовал мне уехать с молодой женой в Швейцарию, чтобы избежать мести со стороны террористов. Правда, это её не спасло, но это уже совсем другая история, которую вы знаете... Вот, собственно, и всё.
— Да вы, оказывается, герой двух удивительно романтических историй! — восхитилась Ольга, глядя на польщённого Дениса Васильевича широко раскрытыми глазами.
— Но не по своей воле, — невесело усмехнулся тот, — поскольку от природы являюсь самым заурядным обывателем и ни в какие герои не гожусь. — Тут он искоса взглянул на младшую из сестёр, смотревшую на него задумчивым взором, в котором ему ничего не удалось прочитать. — Зато Макар Александрович, который блестяще проявил себя в обоих случаях, безо всякого сомнения, заслуживает звание героя. Посему я и уверен в том, что он обязательно найдёт мужа Елены Семёновны.
— А вы не думали, что трагическая гибель вашей жены, о которой вы нам уже рассказывали, могла быть вызвана той самой местью? — неожиданно предположила Ольга.
— Со стороны Карамазова? — удивился Винокуров. — Нет, я никогда такого не думал, однако вы заставили меня вспомнить совершенно неожиданную встречу. Дело в том, что два дня назад я видел этого господина на конгрессе.
— Там, где должен был выступать Филипп?! — воскликнула Елена.
— Совершенно верно, — кивнул Денис Васильевич. — И поскольку я знаю за этим господином немало злодейств, почему бы и не предположить, что он оказался там не просто так? В любом случае... — Тут он решительно встал, — позвольте откланяться. Вы, милые дамы, натолкнули меня на мысль немедленно навестить Макара Александровича и рассказать о Карамазове. В конце концов, надо же выяснить — откуда он взялся и что опять замышляет? Возможно, это поможет господину Гурскому выйти на след нашего бедного Филиппа.
Обещайте рассказывать обо всём, что вам удастся узнать, попросила Ольга, первой протягивая ему руку.
— Обязательно, — кивнул Винокуров, отвечая на её рукопожатие и тут же целуя руку Елене. Только это небольшое различие и позволило ему как благовоспитанному джентльмену выказать своё предпочтение одной из сестёр. И, судя по прощальному взгляду молодой женщины, этот его поступок не остался незамеченным...
Прямо из особняка Рогожиных Денис Васильевич отправился в следственное управление, однако Гурского там не застал. Досадуя на себя за то, что, увлёкшись ностальгическими воспоминаниями, не поторопился оповестить Макара Александровича о зловещем появлении Карамазова, он приказал извозчику доставить его в Мраморный дворец, где должно было проходить очередное заседание конгресса.
И первым, кого он там встретил, оказался недавний знакомый журналист Кутайсов, пребывавший в лихорадочно-весёлом возбуждении.
— Слышали о скандале? — спросил он, едва поздоровавшись с Винокуровым. Нашего бедного председателя грозят привлечь к суду, обвиняя в сексуальных домогательствах.
— Ивана Ильича? — поразился Винокуров. — Вы имеете в виду Сечникова? Но это же бред!
— Очень возможно, хотя говорят, что в молодости почтеннейший Иван Ильич был не прочь пошалить, — ухмыльнулся журналист и уже хотел было бежать дальше, однако Денис Васильевич раздражённо удержал его за рукав.
— Минуту! Будьте добры, расскажите поподробнее, что тут происходит?
— А всё очень просто, — охотно заговорил Кутайсов, — одна из пациенток господина Сечникова, которую он лечил с помощью сеансов гипноза, вдруг заявила, что с помощью этих же самых сеансов он пытался её совратить. Сам Иван Ильич заявляет, что всего лишь позволил себе небольшой психологический эксперимент, пытаясь проверить, насколько прочны бессознательные моральные установки его пациентки и нельзя ли их как-то отменить. Эх! — неожиданно фыркнул неугомонный журналист и плутовато подмигнул Винокурову. — Меня бы кто научил отменять моральные установки знакомых дам, если только они у них имеются!
— Да погодите вы ёрничать! — не на шутку разозлился Денис Васильевич. — Чем дело кончилось?
— Что вы! — всплеснул руками Кутайсов. — Да оно только начинается! Вместо Ивана Ильича заседания теперь проводит его заместитель, а сам господин председатель готовится давать объяснения следователю. Что касается меня, то я бегу писать фельетон в ближайший номер и очень надеюсь, что вы больше не станете меня задерживать.
— А я очень надеюсь, что вы пощадите доброе имя выдающегося учёного!
— Извините-с, не могу, работа такая! Так что если вы немедленно не вызовете меня на дуэль, то уже послезавтра мой фельетон будет напечатан.
По откровенно глумливым глазам Кутайсова Денис Васильевич понял, что спорить с ним бесполезно, и с досадой отвернулся. Да, но из-за этого нелепого скандала он чуть не позабыл о Карамазове. И куда, чёрт возьми, подевался Гурский? Когда голова идёт кругом, как тут не пожалеть о невозмутимом и уверенном в себе следователе!
Глава 7
СКАНДАЛ В УЧЁНОМ СЕМЕЙСТВЕ
А Макар Александрович, вовсе того не желая, уже оказался замешан в разгоравшемся скандале. К нему в поисках поддержки и совета обратился Иван Ильич Сечников, мотивировав это довольно бесцеремонной фразой, которую он сам, по всей видимости, считал комплиментом:
— Вы мне кажетесь самым умным полицейским из тех, с кем доводилось общаться.
Макар Александрович не стал сердиться и добродушно предложил изложить суть дела.
— Да, я виноват! — с ходу признался учёный, рассеянно перебирая свою бороду таким образом, словно бы проверяя её пушистость. — Эта молодая дама сразу показалась мне излишне экзальтированной и капризной — с такими особами дел иметь не люблю, — однако я всё же согласился провести с ней несколько сеансов самого обычною лечебного гипноза, чтобы избавить её от навязчивых видений.
— Ну и в чём же ваша вина? — вкрадчиво поинтересовался Гурский.
— Поскольку она показалась мне женщиной, легко внушаемой, — все капризницы таковы! — это натолкнуло меня на одну соблазнительную мысль... — от этой фразы физиономии следователя заметно напряглась, но уже через секунду просветлела. — Моя идея состояла в том, чтобы попробовать воздействовать на её подсознание тем самым методом, над которым я сейчас усиленно работаю.
— Зачем это? Внушить ей, что она шлю... пардон, падшая женщина?
Взгляд Сечникова уже приобрёл ту сосредоточенность, которая появляется у глубокомысленных людей, задумавшим я над интересующей их проблемой. Именно поэтому он не возмутился вопросу следователя, а ответил совершенно спокойно:
— Что вы, Макар Александрович, ради подобного пустяка не стоило бы прибегать к такому сильнодействующему средству, как мой метод. Внушить пациентке, что она порочная женщина, и заставить её вести себя соответствующим образом может любой толковый гипнотизёр из какого-нибудь заезжего шапито. Такие вещи давно вышли из сферы интересов науки и перешли в разряд салонных фокусов.
— В таком случае, мне бы очень хотелось узнать, что представляет собой ваш метод.
— Ну, я не делаю из этого никакой тайны. Главная задача состоит в том, чтобы заставить индивида ощутить себя неотъемлемой частью единого целого, когда чувство личной ответственности, в просторечии именуемое совестью, полностью подчиняется интересам коллектива. Например: «Да, ты весталка, но должна уступить Нерону, иначе наш храм будет разрушен!»
— Но это путь к жертвенности и фанатизму!
— Отнюдь! То есть да, в случае необходимости индивид может пожертвовать собою ради благополучия целого, но это крайний случай. Зато в обычных условиях он обретёт невиданное прежде чувство спокойствия, уверенности и даже, если хотите, всемогущества — ведь род бессмертен. Кстати, всё это уже было в первобытном обществе, где высшей мерой наказания была вовсе не смерть, а остракизм — то есть изгнание из рода.
— Зачем же возвращаться к таким дремучим временам? — искренне поразился следователь, сокрушённо качая головой, словно бы уже заранее представляя себе, какие преступления ему тогда придётся расследовать.
— Да затем, что наш век в глубочайшем кризисе! — запальчиво отвечал Сечников, устремив на Макара Александровича острый и колючий — даже из-под стёкол очков — взгляд. — Разве вы сами не чувствуете, к какой чудовищной катастрофе мы движемся? И всё из-за разнузданности и своеволия отдельных индивидов или организаций, демонстративно пренебрегающих интересами государства! Дошло до того, что Союз лесоводов на своём съезде принимает резолюцию, осуждающую «самодержавно-крепостнический режим», а Союз землемеров голосует за создание социалистической республики! Если даже представители столь мирных профессий, как лесоводы и землемеры, заражены подобными настроениями, то куда уж дальше? А ведь всех этих революционеров, нигилистов, анархистов и прочий суматошный сброд бездельников и негодяев вполне можно будет обуздать с помощью моего метода и тем самым внести в общество спокойствие и стабильность!
— Однако пока первой жертвой вашего метода стала эта капризная дамочка, — с мрачной иронией заметил Гурский, медленно покачивая головой. — А ей-то вы что пытались внушить?
— Всего лишь то, что она является женской частью всеобщего рода человеческого, главная задача которого — воспроизводить потомство, а не увлекаться косметикой и посещением модных магазинов.
— И столь невинная идея привела к столь пагубным последствиям? Рискованные опыты вы себе позволяете, господин Сечников!
— А без риска нельзя достичь ничего замечательного! — гневно возразил собеседник.
— Ну, почему же... Я что-то не слышал о том, какому риску подвергал граф Толстой окружающих во время написания им «Войны и мира» или какому риску подвергался он сам.
— Мне не нравится ваша ирония, господин следователь! Кроме первой жертвой моего метода, как вы изволили выразиться, стала отнюдь не эта дамочка, а я сам! Не знаю, что ей там взбрело в голову или по чьему наущению она действовала, но у меня и в мыслях не было её совращать!
Разговор становился излишне запальчивым, и Макар Александрович, решив проявлять максимальную сдержанность, постарался подумать о чём-нибудь приятном — например, о том, как мосле ухода учёного он с удовольствием выкурит толстую и ароматную сигару, начатая коробка которых лежала в верхнем ящике его служебного стола. И молодости Макар Александрович не курил, однако с годами и ослаблением влечения к женщинам стал приобретать не слишком полезные, но зато такие комфортные привычки!
— Ну-с, хорошо, — заявил он Сечникову, — в самое ближайшее время я познакомлюсь с этой особой и попробую выяснить, насколько серьёзно можно воспринимать её обвинения. Кто хоть она такая, вы знаете?
— Разумеется. Мария Сергеевна Мальцева, двадцать три года, девица, из дворян Пермской губернии.
— Отлично. До встречи, Иван Ильич. — И Гурский, протянув одну руку посетителю, второй рукой приоткрыл вожделенный ящик с сигарами.