На полях Гражданской - Михаил Федоров 4 стр.

– Энто мы реквизуем!

– Вы, вы, – не выдержал Василий Алексеевич.

– Ты мне тут не выкай! Понял, шкура? – Щека у бывшего каторжника задергалась. – Где прячешь оружие?

– У нас оружия нет, – ответил отец.

– Энто мы проверим…

– А самогон? – загалдели солдаты.

Бывший каторжанин полез на чердак. Солдаты разошлись по дому. Я смотрела на них и думала: «Ну, ладно этот разнузданный большевик в кожанке. А солдаты? Неужели это те самые солдатушки, которым я с гимназистками писала письма, полные верой в их любовь к нам. Неужели?» И от стыда горели щеки.

Солдаты рылись в сарае, где под сеном брат спрятал наган, но его не нашли. Облазив подвал, подсобки, овчарню, они собрались на дворе. Видно было, что между делом успели напиться. Один солдат натянул на себя офицерский мундир, другой тащил корзину яблок, третий морщился и развешивал на уши лошади погоны.

– Прощай, выкало! – помахал кулаком бывший каторжанин.

– Хорошо, хоть Сережу не забрали, – устало произнес отец, когда телега загремела по ухабам.

– Жандармы себе такое не позволяли! – прижалась к груди мужа Мария Адольфовна.

Меня трясло, как в лихорадке: что за напасть преследует нашу семью? При царе забрали отца. При большевиках не оставляют в покое брата. Хорошо, хоть Новиков вовремя скрылся.

Убирая разбросанные вещи, мы обнаружили пустую бутыль из-под спирта, который использовался для лечебных нужд, и потом долго потешались над «солдатушками».

В разных уголках империи менялась власть, деньги, флаги. Россию раздирало на части. Возникали директории, образовывались правительства, республики. Иностранные легионы хлынули в наши порты. Казалось, все рушится.

Мы жили тревожно. По городу распространялся голод, хотя склады ломились от продуктов. Магазины пустели, торговля замирала, а большевики жировали. Положили себе зарплаты, какие не снились даже прежним чиновникам. Себя называли чуть ли не новыми господами. Устраивали облавы, требовали от дворян и офицеров регистрироваться. Кое-кого расстреливали, чтобы другие их не ослушались. И словно в укор царившему хаосу свой упорядоченный путь совершала природа. Весной устилала землю подснежниками, летом – тополиным пухом, осенью – лиственной периной, зимой – снежным покрывалом. Она словно показывала иной уклад, без пороков и потрясений, про который забыли люди.

Я не думала, что такое возможно, чтобы на службу к большевикам пошли офицеры. Я увидела бывшего прапорщика Лебедева, который маршировал по городу впереди взвода красноармейцев. Он шел с поднятой головой, четко отдавая команды. Наверно, так же маршировал и с солдатами старой армии. А теперь…

Первое желание было остановить и спросить: «Как вы можете, господин прапорщик, сначала служить одним, а теперь другим? Где ваша офицерская честь?» Но преградить дорогу не отважилась. Они бы смели меня своей массой. Да и Лебедев вряд ли стал бы слушать гимназистку. Они-то и людей, которых вели в чрезвычайку, не слушали.

Невольно вставал вопрос: что привело офицера в ряды красных? Но ответа не находила, хотя что-то туманное и объясняло поступок прапорщика, как и шаги многих других.

Еще летом лес стоял одноцветной стеной, а уже в сентябре можно было сосчитать, сколько в первых рядах кленов, берез или дубов. Запестрели желтые пряди в кронах лип. Как хорошо было забыться в лиственном раю! Но слышала, что на юге формировалась Добровольческая армия. В нее вливались донские казаки – донцы, и кубанские – кубанцы. Еще весной пронесся слух: добровольцы побеждают, скоро придут и освободят. И вот они вышли на Московскую дорогу, освободили Харьков, взяли Киев, Одессу. До них оставалось сто верст! По меркам России крошечное расстояние.

Их близость чувствовалась. Семьи коммунистов принялись паковать вещи и уезжать. Мой брат Сергей воспрянул духом. Мы были рады любому известию о движении белых.

В сентябре донской корпус генерала Мамонтова пронесся по тылам красных, побывал в Тамбове, в Ельце, в Задонске, в Землянске. Я прилежно вымеряла расстояние по географическим картам, которое отделяло нас от них.

Русановы рассказывали, как в Ерофеевку, это в трех верстах от Землянска, прискакали донцы.

– Где коммунисты? – спрашивали.

Им крестьяне:

– В соседнем селе есть двое. Один в поле пашет, а другой спрятался в лозняке.

Донцы поскакали в поле и привели коммуниста, другого выловили в камышах и увели с собой.

Брат Сергей собирался примкнуть к казакам, но мамонтовцы, минуя Медвежье, прошли на Воронеж. Брат хотел ехать за ним, но пока выяснял обстановку, Мамонтов оставил город и ушел на юг на соединение с кубанским корпусом генерала Шкуро.

Воронеж снова заняли красные. Вернулся и отступивший с батальоном Лебедев. Большевики озверели и хватали всех, кто хоть как-то выразил свою радость по поводу прихода белых. Грабили, казнили, их злобе не было предела. Я не могла понять, откуда в человеке могло скопиться столько жестокости. Ведь ни в отце, ни в брате, ни в себе подобного не замечала. Так что? Большевики – иные люди? Замешаны из второсортного теста? И лишь порой слышала от отца:

– Это все последствие того, как мы с ними обращались…

Папа был отчасти прав. Оказались бы помещики другими, пошли бы по стопам отца в тысяча девятьсот шестом году, так бы нам не мстили. Нас спасало только то, что во время рейда Мамонтова мы оставались безвыездно в Медвежьем.

Глава 2

К счастью, через три недели Воронеж опять взяли белые и жуткая вакханалия прекратились.

С приходом белых вернулось бабье лето. Бархатный ветер сметал редкие тучи за горизонт. Тепло огромными валами катило с юга. Оттуда пришло и освобождение. Улицы Воронежа утопали в потоках публики. Весь город высыпал на мостовые встречать казаков корпуса Шкуро. Ликующие воронежцы бросали цветы, плакали. Считали, что большевикам приходит конец и они сюда больше никогда не вернутся. Ведь никто тогда и подумать не мог об обратном. В такое время мы с братом Сергеем не смогли усидеть дма, запрягли лошадь в коляску и поехали в Воронеж.

Большая Дворянская представляла собой великолепное зрелище. Дамы в нарядных платьях, мужчины в спрятанных при большевиках в сундуки мундирах запрудили мостовые. Мы оставили коляску у ограды Смоленского храма и за толпой поспешили к гостинице «Бристоль». С балкона гостиницы выступал молодой генерал в кубанской шапке, крестах и эполетах.

– Ну что, граждане воронежцы! – генерал держался руками за перила. – Я мобилизовывать вас не буду. Кто хочет, тот сам к нам придет. Раздавать обмундирование и оружие тоже не буду, чтобы не растащили. А сначала я вас накормлю!

Из толпы раздалось «Ура!»

Я всматривалась в военных, которые окружили генерала, на балконы слева, справа, выше, в стекла огромных окон гостиницы и искала лицо, похожее на лицо генерала, с такими же белокурыми, вьющимися волосами, но как бы более благородное, с более выразительными глазами и большим лбом. Я не сомневалась, что с добровольцами придет он. Если, конечно, к тому времени не сложил голову на полях сражений. Но в это не верила, и мои мысли оберегали его.

Когда генерала сменил мужчина в штатском, я посмотрела на брата.

– Я тоже ищу, – сказал Сергей.

Мы пробрались к высоченным дверям гостиницы, где накануне находился штаб обороны красных, а теперь стоял казак в башлыке.

– Скажите, вы ничего не знаете о полковнике Новикове? – спросила я.

– Здесь штаб Кубанского корпуса генерала Шкуро.

– Ну да, конечно… О Вячеславе Митрофановиче?

– А, Вячеслав Митрофанович?.. А, он собирался в газету… Чи «Курьер», чи «Телеграф» какой-то…

– Помнишь, Оленька, выходила такая газета «Воронежский телеграф». Ее большевики закрыли, – напомнил мне брат.

– А где эта газета?

– Рядом…

Мы поспешили к следующей двери. В узкой комнатенке за столиком с гнутыми ножками что-то писал мужчина в очках, а рядом стоял… Стоял… Мне сделалось плохо…

– Вячеслав Митрофанович, штабс-капитан Алмазов! – доложил брат.

– Ольга? – Новиков отрешенно посмотрел сквозь меня.

«Он что, не ожидал увидеть?» – Я не могла прийти в себя.

– Давайте выйдем…

– Вячеслав Митрофанович! Это я – Оля Алмазова! Вы что, не узнаете? – чуть не заплакала.

– Узнаю, узнаю! Как же не узнать? Как? – Его лицо вспыхнуло доброй улыбкой, и он произнес. – Простите…

– Что с вами?

– Моего брата Леонида убили. Вот, выкопали останки священников и среди них…

– Как?! – я зажала рот.

Вспомнила, что у Новикова брат был тоже полковником. Сразу забыла о себе, желая как-то утешить Вячеслава Митрофановича. Он попросил извинения и вернулся в редакцию готовить свежий номер газеты, а я осталась ждать, радуясь встрече и вместе с тем небывало волнуясь.

Он появился, но скрылся в штабе корпуса. А когда стало темнеть, наконец-то подошел ко мне:

– Я в вашем распоряжении!

Вокруг тысячами разноцветных ламп горели витрины магазинов, играла музыка, город гудел, словно проснувшись после долгой спячки. Я терялась, хотела предложить Вячеславу Митрофановичу повести меня в сквер к памятнику Петру Первому, в Бринкманский парк.

Новиков взял меня под локоть и повернул к дверям ресторана в гостинице «Бристоль».

«Зачем? Я никогда не была в ресторане!»

Мы поднялись под заполненные гомоном людей, увешанные люстрами своды.

– Ты знаешь, кто это? – Новиков показал на генерала, который пустился вприсядку по залу. – Шкуро!

Генерал, заламывая кубанскую шапку, заканчивал круг. Публика стонала от восторга.

Шкуро произвел на меня сильное впечатление: с открытым, мужественным, немного простецким лицом, проницательным взглядом, освободитель.

Когда он подошел к столу с офицерами, Новиков представил меня:

– Андрей Григорьевич, Ольга Алмазова. Добавлять что-то к фамилии считаю неуместным…

– Вам повезло, полковник! – улыбнулся Шкуро и поднял бокал: – За воронежских барышень!

Скопление офицеров, громкий разговор, бряцание саблями – все это оказалось мне в новинку. Я почувствовала себя неловко и взмолилась:

– Давайте уйдем…

Новиков согласился, и мы незаметно покинули зал.

Снова окунулись в буйство уличных огней самых причудливых комбинаций. Меня покачивало от прилива чувств. Вячеслав Митрофанович что-то рассказывал про оборону красных: белые взяли город почти без боя, караульный батальон Лебедева при первых выстрелах орудий разбежался, Лебедевым теперь занималась контрразведка.

– Вы его знаете? – спросила я.

– Когда-то вместе воевали с австрияками…

– Вот как бывает! А как вы относитесь к тому, что он теперь с большевиками?

– Предатель.

В глаза бросилось, как он переживал измену однополчанина. Новиков рассказал, что ему поручено сформировать в городе Смоленский полк и со следующего дня он к этому приступает, что добровольцы скоро возьмут Орел, а затем Тулу и Москву.

Я была на седьмом небе от счатья. Из головы повылетали все слова, которые собиралась произнести при встрече.

Только за полночь мы расстались в глубине привокзального квартала, где на порожках гостиницы меня ожидал брат.

Шкуро сдержал обещание: приказал открыть забитые продовольствием склады и раздать продукты горожанам. Поделился и привезенными в обозе мешками хлеба. Городская жизнь налаживалась. На базаре разгорелось небывалое оживление. Крестьяне опять повезли в город муку, масло, яйца. Воронежцы успокоились. В них поселилась уверенность, что отныне ни к кому не ворвутся красноармейцы, никого не ограбят и не уведут. Теперь повсюду ловили большевиков, которые не успели покинуть город.

Заработали губернская и городская управы. Улицам вернули прежние названия: проспект Революции переименовали в Большую Дворянскую; Плехановскую – в Большую Московскую. Стали возвращать хозяевам отобранные у них дома. Заводчикам – заводы. А на площади около бывшего здания губернского Чека расчистили площадку и повесили пятерых большевиков. Среди повешенных не было ни Лебедева, ни каторжника, который проводил обыск в Медвежьем. Когда я увидела две тонкие оглобли, соединенные перекладиной, на которых ветер раскачивал тела, и они вращались на пол-оборота влево, вправо, я не смогла смотреть и отвернулась.

– Это им за то, что натворили, – сухо сказал Новиков.

Вид перекладины и людей, качающихся на ней, ошеломил и глубоко запечатлелся в моей памяти. Время от времени я вспоминала вытянувшихся над землей большевиков.

Вышли в свет закрытые прежними властями газеты. В первом номере «Воронежского телеграфа» появилась заметка о красном терроре, убитых монахах и полковнике Леониде Новикове, на телах которых нашли следы пыток.

А над заметкой крупными буквами выделялось объявление:

– Иду записываться! – выкрикнул Сергей, прочитав объявление. – Ты пойдешь со мной?

– А как же!

Мы прибежали к гостинице, около которой толпились люди молодые и чуть постарше. Это были вчерашние студенты, бывшие офицеры, солдаты. Видно было, что среди них много удивительных смельчаков, каждого их которых хотелось обнять и расцеловать. Такие они были окрыленные! Кто-то пришел один, кто-то со своими женами, кто-то с невестами.

За порядком следил вихрастый подпоручик:

– Господа! Все успеете! Готовьте сразу документы!

Я протиснулась к двери.

– Барышня! Вы в пехоту аль в кавалерию? – оглядел меня.

– Я к Вячеславу Митрофановичу…

– Он занят! – подпоручик посмотрел в комнату, где вокруг стола сгрудились военные.

– Уманец! Пропустить! – раздался знакомый голос.

В гуще людей я разглядела Новикова.

– Слушаю, ваш благородь! – произнес подпоручик по-старорежимному и помог мне войти.

– Оленька! Как вы кстати. Садитесь и будете за секретаря, – Новиков показал на кресло. – Видите, сколько желающих!

Я утонула в кресле и подалась к столу, на котором лежала кипа бумаг и стояла чернильница. Взяла ручку и макнула перо.

– Пишите, – сказал Новиков. – Мыльцев-Минашкин Мин Терентьевич, родился… Где ты, дружище, родился? Что-то запамятовал…

– Вячеслав Митрофанович, это вам не борзых на зайца пускать…

– Мы еще наохотимся! – похлопал по плечу Мыльцева-Минашкина.

– Село Поныри Фатяжского уезда Курской губернии, – доложил стройный молодой человек.

– Происхождение?

– Сын волостного писаря.

Я старательно выводила каждую букву.

– Веселаго Всеволод Иванович, – представился другой. – Ротмистр… Смоленец…

– Это мы знаем. – Новиков склонился надо мной. – Оленька, вы успеваете? Умница! А почерк, почерк! Вижу, вы не только умелица чертить военные карты…

– Королев Лазарь Иванович. – Новиков подозвал щуплого мужчину. – Родом из села Новоживотинное. Наш сосед, Оленька. Мы плечо к плечу прошли с ним Карпаты…

Стопа бумаг росла. Записывались безусые юноши и ветераны, уже понюхавшие пороху. Я заполнила лист на Косцова Владимира Николаевича, моего брата Алмазова Сергея Васильевича, своим видом не показавшего родственную связь со мной. Все наперебой рассказывали о том, что привело их в полк. Кто хотел отомстить за разгром усадьбы, кто за убитого большевиками отца, кто за поруганную честь невесты, кто шел воевать из чувства солидарности с белыми и желал остановить разгул черни. Я увидела, на каком взлете возникала Добровольческая армия. В нее хлынули все те, кто не мог принять навязанный большевиками образ жизни. И стоило только удивляться, как быстро красные восстановили против себя столько людей.