Двое жрецов уже ждали их, приготовив всё для торжественного жертвоприношения. Центральная часть храма оставалась свободной, вдоль стен рядами стояли старейшие воины Эпира, знатные горожане и богатые торговцы, остальная толпа, успевшая войти, стеснилась возле входа, а те, кому младшие жрецы приказали остановиться, собрались на широкой лестнице либо стояли внизу.
Обвода глазами собравшихся, Неоптолем увидал вблизи алтаря своего воспитателя Феникса и успел поймать его недоумённо-вопрошающий взгляд. «Ты всё же сделал это?!» — будто спрашивали глаза старика. «Да, я это сделал!» — взглядом ответил юноша.
Ни Менелая, ни Гермионы в храме не было — но Неоптолем и не ждал их увидеть. Тем не менее спартанские корабли были ещё здесь, об этом царю недавно сказал Пандион. Что же, это их дело — уедут когда захотят.
Царь и его невеста подошли к алтарю, и старший жрец Артемиды, призвав всех к молчанию, начал обряд. Огонь на жертвеннике возгорелся ярче, чем обычно, — это был добрый знак, и толпа собравшихся радостно зашепталась, зашелестела.
Жрец соединил руки новобрачных. Неоптолем принял от него чашу с драгоценным маслом, пролил его в огонь и, повернувшись к собравшимся, проговорил необычайно звонким, переполненным радостью голосом, который светло отразился от каменных сводов и охватил весь храм:
— Перед тобой, могущественная богиня, перед всем сонмом Олимпийских богов, перед жрецами храма и перед всеми вами, жители Эпира и мои подданные, я называю эту женщину, Андромаху, дочь Фиванского царя, моей супругой и царицей Эпира. Астианакса, её сына от первого брака, я нарекаю отныне моим наследником, независимо от того, сколько будет у нас ещё детей. До вступления его в возраст мужчины мою власть наследует моя жена. Клянусь, что так будет, и беру всех вас, моих подданных, и всех богов Олимпа в свидетели, что слово моё свято и нерушимо!
— Да будет так! Боги слышали! — воскликнул жрец.
Толпа зашумела. Жрецы с двух сторон взяли Андромаху за руки и повели по широкому кругу, чтобы все стоявшие в храме люди могли увидеть вблизи и запомнить лицо своей царицы.
И в эти мгновения, в те недолгие мгновения, когда Неоптолем остался один возле пылающего жертвенника, от толпы с разных сторон неожиданно и стремительно отделились человек пятнадцать в широких плащах. Внезапно плотно обступив юношу, они откинули плащи, и, отражая яркое пламя, не менее ярко сверкнули лезвия мечей.
— Умри, царь! — взвился чей-то полусорванный голос.
Первых двоих бросившихся на него убийц Неоптолем отшвырнул почти непроизвольно, ещё не осознав, что произошло, просто вдруг увидав перед собою искажённые бледные лица и оскаленные рты. Один из двоих успел полоснуть мечом его руку, но лишь рассёк кожу, так и не сумев ударить. Однако сзади кто-то с силой нанёс удар в спину, потом друг ой вонзил меч в бок царю.
Резкий, дикий крик, вырвавшийся у Неоптолема, отразился воплем ужаса в толпе. Кто-то бросился к выходу, кто-то шарахнулся назад, давя и опрокидывая стоявших за ним. В храме все были безоружны, и никто не подумал броситься на вооружённых убийц.
Неоптолем почти вслепую ударил кулаком одного, второго, кого-то отбросил пинком ноги в живот. Но они были кругом, и у них были мечи. Царь почти сразу попытался перехвати руку ближайшего из убийц вырвать его оружие, но не смог: рука воина была продета в кожаную петлю, прикреплённую к рукояти. Их было слишком много, они даже мешали друг другу и, быть может, из-за этого не сумели сразу нанести царю смертельных ран. Он дрался отчаянно, неистово, уже весь залитый кровью, понимая, что погибает.
Его взгляд скользнул к жертвеннику. Он вспомнил о жертвенном ноже жреца. Но ножа не было — кто-то из убийц догадался убрать его...
— Оружие! — во всю силу, страшным, хрипящим голосом выкрикнул царь. — Кто-нибудь... если кто-то здесь мне верен — какое-нибудь оружие! Дайте мне оружие!
И в этот миг Андромаха, оттолкнув вцепившегося в её руку ошеломлённого ужасом жреца, подбежала к алтарю.
— Неоптолем! Лови!
Её звонкий голос перекрыл вопли толпы и нестройные крики убийц. Кинжал, который она выхватила из привязанных к бедру ножен, блеснул в воздухе и полетел над их головами. Неоптолем, который был почти на голову выше большинства нападавших, вскинув окровавленную руку, подхватил нож на лету и в то же мгновение один из убийц упал, поражённый в сердце. Следующим движением Неоптолем перерезал ремённую петлю и поднял меч убитого.
— Вот так! И так! — ревел юноша, нанося удары направо и налево, уже не чувствуя боли от всё новых и новых ран.
Андромаха смотрела и понимала, что сейчас убийцы добьют царя. Он убьёт их много, но не сумеет убить всех — они напали слишком неожиданно... Вблизи не было Пандиона, не было никого из воинов — они все охраняли храм снаружи, а находившаяся внутри толпа была в полной растерянности. И тут молодая женщина вспомнила светлую тень, что проводила их с Неоптолемом почти до самых ступеней храма и отступила, лишь повинуясь её резкому окрику. Её верный пёс — он шёл за ними, будто чуя беду.
— Тарк! — закричала она что есть силы. — Тарк, на помощь! Сюда, Тарк, ко мне!
Ей и в голову не пришло, что она кощунствует, призывая пса под своды храма, да и о каком кощунстве можно было думать там, где у священного алтаря совершалось убийство?
Гигантский пёс, мелькнув золотой молнией, пронёсся мимо кричащей в ужасе толпы, подлетел к Андромахе и тут же, повинуясь уже не голосу, а взгляду и движению руки, кинулся сзади на убийц. Он сразу прыгнул на спину одному из них, и тот, едва успев вскрикнуть, упал с перекушенной шеей. Ещё прыжок, и ещё одно тело рухнуло в корчах на белые мраморные плиты.
В то же время кинжал Неоптолема поверг ещё одного врага, потом второго, третьего...
И тогда они поняли, что будут убиты все. Смятенный крик «Бежим!» потонул в визге и вое, и уцелевшие, выставив перед собою мечи, бросились к выходу из храма. Тарк успел настичь двоих, и оба остались в осквернённом ими святилище. От входа пёс повернул, не решаясь покинуть свою хозяйку.
Неоптолем тоже рванулся за убийцами и сумел заколоть ещё одного из них посреди зала. Наружу выскочили только пятеро из шестнадцати и, кинулись прочь, пользуясь тем, что растерявшаяся охрана, не поняв сразу, что произошло, устремилась в храм, а не за ними.
Юный царь Эпира, весь залитый кровью, отшвырнул от себя труп врага и поверился, ища взглядом остальных. Их не было, да и он уже почти ничего не видел. Багровый туман застилал ему глаза. Он ещё пытался удержаться на ногах, выронив кинжал, хватаясь за воздух и глухо хрипя, потом упал навзничь. По телу пробегали судороги, он бился на мраморном полу, и красные ручейки растекались, заполняя щели между плитами и окружая юношу сетью кровавых квадратов.
Вопли толпы вдруг умолкли. Только несколько надрывных женских рыданий ещё раздавались, нарушая страшную тишину.
— Неоптолем! — закричала Андромаха, подбегая и падая на колени возле юноши. — Неоптолем, ты видишь, ты слышишь меня?!
— Вижу.
Он смотрел на неё расширенными, совершенно чёрными глазами: непомерно увеличенные от боли зрачки поглотили их настоящий цвет.
— За-чем... Зачем ты пришла в храм с кинжалом?
Он пытался взять её за руку, но судорога сводила пальцы, они скользили по плечу женщины, срывались, цеплялись за складки её хитона.
— Я не думала ни о чём дурном... Я...
— Я знаю, — он хотел засмеяться, но с хрипом и кашлем изо рта вырвались тёмные сгустки крови, и он едва не захлебнулся, однако продолжал говорить. — Я знаю, ты не меня хотела... ты себя... чтобы не изменять, чтобы оставить всё сыну... и остаться... остаться с Гектором... Вот... ты победила! Я умираю, ты — царица, твой сын — наследник... и ты не изменила...
— Нет, Неоптолем, нет, мне не надо этого!
Пока царь говорил, она нашла дрожащими пальцами его руку и стиснула в своей. Но едва он умолк и вновь по его лицу и телу прошла мучительная судорога, Андромаха вздрогнула и подняла голову. Вокруг них стягивалось кольцо человеческих лиц, возбуждённые, тревожные, испуганные голоса начинали разрывать страшную и гибельную тишину.
— Охрана! — крикнула молодая женщина, вдруг возвысив голос и ощутив, что на ней, именно на ней собрано сейчас внимание и повиновение всей этой ошеломлённой толпы. — Охрана, сюда!
— Мы здесь, царица!
Мощный мужской голос раздался позади толпы, но через несколько мгновений Пандион уже стоял рядом, наполовину вытянув из ножен меч. — Что нам делать? — воин смотрел то на полубезжизненное тело своего царя, то на склонившуюся над ним женщину, которую его царь только что перед богами и людьми назвал своей женой и преемницей царства.
— Лекаря сюда, и немедленно! — голос Андромахи всё креп, и она уже почти не узнавала его, таким он стал сильным и звонким. — Бинты и всё, что есть, для остановки кровотечения. И догнать убийц! Догнать! Быстрее!
— Они, боюсь, уже в городе, госпожа! — сокрушённо воскликнул Пандион. — Где их там искать? Мы виноваты... не поняли сразу...
— Кто они?! Кто?! — молодая женщина обводила взглядом лица воинов. — Кто-нибудь их знает?
— Это были спартанцы, — один из охранников пнул ногой валявшийся на каменных плитах окровавленный меч. — Такие мечи у нас не делают. И, сдаётся мне, одного из них я узнал — он утром был во дворце с Менелаем.
— Прикажи воинам бежать к гавани, Пандион! — резко проговорила Андромаха. — Пускай гребцы выводят корабли и лодки от пристани и перегораживают бухту, не выпускать отсюда спартанцев, пока я не разрешу! Пандион, ты понял?
— Да, царица! — твёрдо ответил воин.
— А сейчас лекарей, лекарей, и скорее!
— Да, царица...
— Лекарь сейчас будет здесь! — произнёс младший жрец, подбегая к Андромахе. — Я тотчас же позвал его...
— Не нужно уже никаких лекарей... — еле слышно выдохнул Неоптолем, как во сне, слышавший всё, что говорилось. — Это воля богов. Пусть так и будет. Ты свободна, моя Андромаха!
Женщина почувствовала, как его пальцы слабеют, разжимаются и начинают холодеть. И одновременно смертельный холод окатил её сердце.
— Нет, Неоптолем! — крикнула она. — Нет, нет! Я не хочу, чтобы ты умер... Держись! Ты нужен мне, слышишь...
— Уже нет... — он ещё пытался смеяться, но ничего не получалось. — Ты можешь сама.
— Прости меня! — молодая женщина захлёбывалась, плакала, задыхалась. — Я не понимала до конца. Я люблю тебя, Неоптолем!
Его пальцы, только что остывшие и почти разомкнувшиеся, до боли, до хруста в суставах, вновь сжали её руку.
— Пов-то-ри!..
— Я люблю тебя, муж мой! Не оставляй меня!
Глава 9
— Я убью тебя! Убью! Щенок, мальчишка, ничтожество, неспособное думать! Как ты мог угодить в этот бабий капкан?! Кого ты послушался?! Дрянь! Безумец! Ты можешь стать причиной войны и раздора, каких ахейские племена не знали уже пару столетий! Всё, что сделал твой отец, мой брат, ты сейчас пустил по ветру!
Менелай метался по своему походному шатру, тому самому роскошному шатру, что стоял ещё под Троей и что был сейчас поставлен на берегу бухты. Разъярённому царю в нём было тесно, он то и дело натыкался на опоры, спотыкался о походные сумки и сундуки, пинал их ногами и отшвыривал от себя, будто пытаясь этим дать выход своему бешенству.
Орест всё это время стоял, прислонившись к одной из опор, совершенно неподвижный и безучастный — к гневу царя, к его угрозам, вообще ко всему миру вокруг.
Вес решилось для него получасом раньше. Тогда, когда он, весь в крови и в пыли, ещё содрогаясь от возбуждения, вбежал в шатёр Гермионы и крикнул ей, смятенно вставшей ему навстречу:
— Мы убили его! Убили! Он ещё жив, но ему не выжить!
Орест не сомневался, что говорит правду. Он не был воином и не участвовал в войнах, но раны и смерть ему приходилось видеть, к тому же его воспитывали опытные воины, и он хорошо знал, какие раны несут гибель. Без сомнения, Неоптолем был убит — ему нанести по меньшей мере, шесть или семь наверняка смертельных ран. Невероятная сила, дикое сопротивление, нож, оказавшийся в его руках и повергший мёртвыми половину убийц (человек пять досталось страшному псу, прибежавшему на помощь царю), — всё это не меняло дела: уже выбежав из храма, Орест обернулся и успел увидеть, как юный царь упал, корчась в судорогах. Он должен был умереть.
— Вы убили его? Ты в этом уверен?
Голос Гермионы как-то странно звенел.
— Да, я уверен. Я не видел его смерит, но он умрёт непременно. Он смертельно ранен и скорее всего сейчас уже мёртв.
— Так будь же ты проклят, убийца!
Этот пронзительный крик вырвался у царевны вместе с истерическим рыданием. Она бросилась к Оресту, растопырив пальцы, будто хотела вцепиться ногтями в его глаза. Но тут же запрокинула голову, схватила себя за волосы и завыла, дико раскачиваясь из стороны в сторону.
— Он умер! — вопила Гермиона. — Мой Неоптолем! Моё сердце, моё сокровище! Умер от рук грязных трусов, которые напали шестнадцать на одного, с мечами на безоружного! Ублюдки, скоты, псы! Вы убили самого отважного и самого прекрасного из ахейцев!
Орест стоял перед нею уже в совершенном оцепенении.
— Но я сделал только то, что ты мне приказала... — прохрипел он наконец.
— Я?! Я приказала? Я?! — Гермиона уже не кричала, а визжала, её красивое лицо так исказилось, что стало если не безобразным, то пугающим. — Я говорила что-то в безумии, дико ревнуя, но я не могла желать его смерти, не могла! И ты убил его только потому, что хотел меня! Да скорее козёл станет мужем львицы, чем ты до меня дотронешься, негодяй!
И тут же она вновь всплеснула руками.
— Ах, да нет же, нет же... Ты же говоришь, что не видел его смерти! Нет, нет, он не умер, не умер, нет! Он молодой и сильный, он должен выжить! Я тотчас пошлю рабов узнать, что с ним! Эй, люди, ко мне!
Дальше Орест не слушал. Он выскочил из шатра, борясь с неистовым желанием выхватить из ножен меч, выпачканный в крови Неоптолема, и разрубить пополам беснующуюся перед ним тварь. Только кровавый призрак Клитемнестры, вновь возникший перед ним в это мгновение, помешал ему. Во время сильного возбуждения он всегда видел убитую мать, и это лишало его воли.
Он бежал к берегу, ничего не видя, не помня себя, когда ему преградил дорогу Менелай и, схватив за плечо, потащил к своему шатру.
— Мы все можем стать жертвами твоего безумия! — кричал теперь Менелай, стискивая кулаки. — Из города выступил отряд вооружённых воинов, и, как мне сказали, это — мирмидонцы, а они за своего Неоптолема готовы нас всех разорвать на куски! И это сделал ты, ты, мой племянник! И ради чего?! Ради вздорной девки!
— Хватит!
Оцепенение Ореста вдруг прорвалось, и на него нахлынуло бешенство, не уступающее бешенству Менелая. В это мгновение он стал похож на Атрида Агамемнона, хотя обычно в нём никто не замечал сходства с отцом. Его лицо стало багровым, кровью налились и глаза.
— Не смей так говорить со мной! — закричал он и шагнул к Менелаю, хватаясь за рукоять меча. — Кто бы говорил... Ты сам из-за вздорной бабы новел целые полчища ахейцев к берегам Трои, где они проторчали двенадцать лет! Ты угробил тысячи людей, чтобы вернуть свою неверную жену! Ты!
— Идиот! — прогремел Менелай. — При чём тут эта баба? Я даже не забрал её с собой из павшей Трои, я даже не помню, куда её дел, убил или оставил в живых! Она была моей женой, и там была оскорблена моя гордость и обесчещен мой дом и мой венец!
— А при чём были все остальные?! — не отступал Орест. — И мой отец тоже погиб из-за тебя, из-за того, что уехал так надолго!
Невероятной силы пощёчина отшвырнула Ореста на несколько шагов и чуть не опрокинула наземь. Он заревел по-бычьи и дёрнул из ножен меч. Но лезвие застряло в ножнах — свежая кровь на нём, загустев, мешала клинку двигаться. Когда же новым рывком юноша обнажил своё оружие, перед ним уже сверкал меч Менелая.
— Изволь! — голос царя Спарты был глух и страшен. — Тебе не привыкать убивать свою родню, так что не стесняйся. Но только я не женщина, которую легко было зарезать. И не тебе, щенку, не умеющему драться, поднимать на меня оружие. Я бы уже сейчас выпустил из тебя кишки, но ты всё же сын Агамемнона. А потому начинай первым, а там уж не обижайся!