Энрике запахнул старый хозяйский халат, надетый поверх грубых матросских штанов, сел на стул.
Монах вдохновенно начал:
– гневно произнес Антоний. Энрике боязливо прикрыл ладонью рот, засопел в руку. – Царь Давид грозит злодеям! – отвлекся священник. Малаец успокоился, но руки не отнял, так и сидел с зажатым носом.
– Понравилось? – радостно улыбнулся Антоний.
– Нет, – замотал головой слуга. – О пальме Соломона мне больше нравится. Соломон любил много женщин, писал о них, а царь Давид грозит всем и жалуется.
– У Соломона – плотская любовь, а здесь – псалмы Господу. Перекрестись, окаянный! За такие мысли Господь накажет, – припугнул ученика монах.
Энрике осенил себя знамением.
– Псалом номер пятьдесят восьмой тоже называется «Не погуби». «Писание Давида, когда Саул послал стеречь его дом, чтобы умертвить», – францисканец прочитал первую строку.
– За что? – прервал малаец.
Священник подумал и наставительно произнес:
– Плохо служил хозяину.
– Разве у царя есть хозяин? – не поверил раб.
– Господь всем хозяин, – не растерялся Антоний.
– Кто такой Саул? – не унимался Энрике.
– Плохой вождь племени израильтян, – пояснил монах. – Замолчи и слушай:
– За что? – не понял раб.
– За веру.
– За какую?
– Саул с придворными поклоняется языческим идолам, а Давид – Господу. Поэтому они ненавидят псалмопевца, хотят убить его.
– Коли боги плохие, их надо высечь плетью и кинуть на землю в холодное сырое место, как у нас в трюме, тогда они станут послушными, начнут помогать людям. Зачем убивать друг друга из-за духов?
– Сколько раз тебе говорить? – рассердился монах. – Бог христиан – самый сильный! Нельзя плевать или сморкаться на Его изображение. За это Он карает смертью. Человек не в силах изменить волю Всевышнего. Наш удел – покоряться Ему! Понял?
– Да, но только не Бог наказывает людей, а хозяин. Это он приказал убить врагов.
– Я вторую неделю читаю Священное Писание, объясняю догматы католической Церкви, а ты как был дикарем, так и остался. Неужели на тебя не снизошла Благодать Божия?
– Никто на меня не спустился, – признался слуга и попросил прочитать о пальме.
– Хорошо, – сдался Антоний, – но потом вернемся к псалмам, выучим целую книжку!
Малаец не возразил. Монах пошелестел помятыми страницами, отыскал нужную главу, воскликнул мальчишеским голосом:
– Ха-ха-ха! – раздался голос Барбосы. – Я вижу, ты выздоровел, коли читаешь про любовь! – смеялся Дуарте у порога адмиральской каюты. Он обернулся к малайцу и брезгливо добавил: – У, нарядился, дикарь! Брысь со стула! Принеси ужин, сейчас хозяин пожалует!
– Мы изучаем Библию, – покраснел Антоний, – псалмы, Евангелия…
– Сосцы серны, лилии, пятна… – продолжил Дуарте. – Не припомню их в Новом Завете. Оглох, краснокожий? – повысил голос на слугу. – Готовь ужин!
Энрике нарочито медленно поднялся со стула, гордо выпрямился, с достоинством поправил лоснившийся от сала халат, сложил руки на груди, встал у входа.
– Вон отсюда, собака! – заревел Барбоса.
– Мне велено неотступно следить за учителем, – заявил раб, отворачиваясь от капитана.
– Чего шумишь? – адмирал появился на пороге. – Опять ругаешь раба? Если бы он всех слушался, я бы утопил его в море.
– Энрике тоже человек, – заступился за слугу Антоний.
– Отстань, святоша! – перебил Дуарте. – Он воспримет равенство по-своему, возомнит о себе черт знает что.
– Словом Божьим человека не испортишь! Оно поднимает людей на ноги, дает силы, препятствует злу.
– Фернандо, ты звал меня на ужин или на проповедь? – недоумевал капитан.
– Молодец, Антоний! – похвалил адмирал. – Вновь обретаешь разум.
– Я не терял его, это вас покинула Добродетель.
– Опять за старое… – вмешался шурин. – Надоело все, хочу есть!
– Тебе не грех послушать! – одернул Фернандо. – Он вас давно не учил.
– Простите моряков, – потребовал священник, – снимите цепи!
– Простить? – возмутился Барбоса. – Их надо было повесить, головы порубить. Сволочь трюмная, бунтовать вздумала? А этого не хотите? – сложил кукиш и трахнул по столу кулаком. – Утопить дармоедов, четвертовать!
– Вы голодны, поэтому злы, – решил Антоний.
– Правильно, – поддержал его адмирал и велел слуге принести мясо с вином.
– Заступник нашелся! – надулся шурин. – Они бы разорвали тебя на куски. Ты забыл о призывах де ла Рейны?
– Нет.
– Так чего просишь?
– Нельзя мучить людей, они раскаялись.
– Мескита говорит иное о доминиканце.
– Отец де ла Рейна болен, лишился рассудка, – не судите его строго! Бог покарал священника за грехи.
– Но других не наказал.
– Вы мало били и пытали их? – возвысил голос монах.
– Достаточно, – ухмыльнулся Дуарте – чтобы запомнили на всю жизнь.
– Пора прекратить истязания! – заволновался францисканец. – Послушайте, что сказал Господь…
– О сосцах серны? – уколол Барбоса.
– Ты читал книгу Соломона? – удивился Магеллан.
– Лилии, виноградники, кудри на щеках, прочая дребедень, – пояснил шурин.
– Свои любимые песни вместо Иезекииля и Откровения Иоанна? – допытывался Фернандо.
– Да, – признался Антоний.
– Боже праведный, значит, ты обрел покой.
– Прикажите снять кандалы! – попросил священник. – Моя душа перестанет болеть, когда наступит мир.
– Ох, нежности! – вздохнул шурин. – У праведника душа болит… Он нас, злодеев, будет обличать, пока арестанты не поднимут черный флаг и не утопят его за бортом.
– Я вам верил, пошел с вами, а вы…
– Я не забыл лиссабонские вечера, – ответил адмирал, усаживаясь за стол, – не забыл и подготовку экспедиции в Севилье, когда все могли умереть, не выйдя в океан. Не забуду, как чуть не лишился кораблей на пути к островам, и не допущу нового мятежа! Вы зря спорите. Вы оба правы. Излишняя строгость вредна, как неразумная добродетель. Люди устали, начали роптать. Наши союзники жалеют их, подкармливают. Думаешь, я не замечаю, как на твоем корабле помогают заключенным? Как у Мескиты выносят на палубу подышать свежим воздухом доминиканца? Как за спиной Серрана сменяют у помп провинившихся? Вижу и жду, когда наказание превысит разумный предел. Человек должен раскаяться, но не обозлиться. Иначе нас уничтожат. Мы обязаны показать зубы, запугать, пресечь в зародыше бунт, сделать моряков послушными.
Где разумный придел наказания? Антоний призывает покончить с расправой, ты – жаждешь крови. Тебя боятся, его любят, но уважают одинаково. Каждый из вас ошибается, полагая, будто его путь исправления людей истинный. Если дать вам волю, то одного убьют, а над вторым будут смеяться. Механизм власти заключается в сочетании крайностей. Вы оба нужны. Я понял это в Индии. Ругань и мордобой не поведут солдат в сражение.
Я освобожу людей, когда начнем вытаскивать корабли на берег. Среди осужденных есть плотники, конопатчики, кузнецы – без них не обойтись. Мне нужны работники, а не лошади. Сначала раскуем мастеров, это успокоит народ, даст надежду товарищам. Желая сбросить цепи, они станут расторопнее, услужливее. Зависть к друзьям вытеснит злобу по отношению к нам. Бунтари превратятся в послушных моряков.
– Серран жаловался – течь усиливается, – напомнил Дуарте, – а разгрузка продлится два-три дня.
– Он просил твои помпы?
– Пока справляется своими механизмами.
– Пусть поставит арестантов круглосуточно качать коромысла, свободных – на перевозку!
– Давай при отливе положим каравеллу на грунт и по дну перетащим товары? – предложил шурин.
– Не спеши, – возразил Фернандо. – Такелаж не сняли, переборки не выдержат нагрузки. Чего стоишь? – обратился к священнику— Садись ужинать!
– Я пойду, – застеснялся Антоний. – У вас дела…
– Не помешаешь. Тебе полезно подкрепиться вином.
– Я…
– Садись! – приказал хозяин.
– Фернандо, вели рабу слушаться меня! – попросил шурин. – Я твой родственник, в одном доме живем. Говорю ему: неси ужин! А он отвернулся, стоит, как статуя.
– Разве Энрике должен подчиняться кому-нибудь еще, кроме меня? – улыбнулся адмирал.
– В Испании он слушался Белису.
– Вы грубо разговариваете с ним. Он зол на вас, – промолвил францисканец.
– Какой обидчивый! – усмехнулся Барбоса. – Я наловлю сотню рабов и отправлю на рынок.
– Энрике принял христианство, отчего заслуживает иного обращения.
– Он – раб! – воскликнул Дуарте. – Этим все сказано.
– Он – человек! – не уступал Антоний.
– Давно стал им?
– С момента крещения святой водой.
– Матерь Божья! Так все дикари превратятся в людей и откажутся подчиняться!
– Мы воспитаем в них покорность Господу и белым наместникам, – пояснил Фернандо.
– Антоний будет обличать и наместников.
– Что в том плохого? Пусть лучше капелланы ругают власть, чем туземные князьки. Мы всегда договоримся со священниками.
– Зачем вы так? – обиделся монах.
– Сделаю тебя архиепископом, затем кардиналом, – пообещал Фернандо.
– Я служу Господу не ради красной шапки.
– Одно другому не мешает, – заметил адмирал. – Мы построим на островах новое царство. У Колумба не получилось, а мы сделаем. Ты бы, Дуарте, не кричал на Энрике… Он рожден свободным человеком, не привык к грубому обращению.
– Вот те раз, – недовольно пробормотал шурин. – Просил покарать раба, а оказался виноват!
– Хвала Господу! – замахал ручками францисканец. – Сеньор капитан-генерал осудил гордыню.
– Гнал бы ты его подальше, – без злобы посоветовал шурин. – Монах хорош на паперти, а не на корабле.
– Хватит спорить, пора ужинать! – услышав звон посуды, воскликнул Магеллан.
Вечерело. Оранжевое солнце укладывалось спать в белоснежную перину холмов, окрашивало их бледно-розовым цветом персидского шелка. Над ним сгустились тучки-одеяла, блиставшие перламутровыми переливами, от холодного чернильно-фиолетового до пышущего жаром алого. Меж ними дымно-золотистыми столбами пробивались лучи, в которых отец Антоний увидел бы ангелов. Рваные мутные клочья облаков шевелились и таяли. Бледно-голубое небо над покрывалом поднималось вверх, сгущалось синевой, наливалось тяжестью. Нетерпеливый месяц карабкался из-за темного горизонта, тащил за собой стальные звездочки-заклепки. Примораживало.
Пламя костра обжигало озябшие руки, отгоняло от набухшей влагой прогалины осевший снег, обнажало дышавшие испариной песок и камни. Сизый дым поднимался над головой, скапливался легкой тучей и понемногу исчезал в наступавших сумерках. Потрескивали сучья, гудел огонь, будоражил голодные желудки. От сырой одежды шел пар, воняло потом.
– Кабы зверя подстрелить да на вертел, – размечтался Сантандрес, шуровавший веткой в золе.
– Ищи теперь… – недовольно пробурчал солдат, смешно выпячивая зад, подставляя спину теплу— Одни вороны летают.
– Не подпали седалище, – предостерег Хинес.
– Промок, – пожаловался бедняга. – Третий час сидим, ждем. Сколько терпеть?
– Пока не вернутся, – в сотый раз ответил матрос— Васко велел ждать до вечера, а потом возвращаться! Чего тебе надо?
– Успеем, – успокоил Сантандрес— Ночь будет ясная, звездная, пойдем домой по следам.
Солдат снял шлем, вскинул голову, внимательно огляделся. Полюбовался закатом, прислушался – не дует ли ветер?
– Лучше пойти встретить, чем мерзнуть посреди равнины, – предложил Эрнандес.
– Васко приказал ждать, – повторил Хинес.
– А если они не вернутся?
– Утром начнем искать.
– Мало нас, – заметил солдат, растирая подсыхающие штаны.
– Зато имеем огненный бой, – похвастался Эрнандес.
– Сила! – ухмыльнулся солдат. – Пять раз бабахнем, полчаса будем заряжать.
– Больше не надо, дикари разбегутся от одного выстрела.
– Эй, вояки, – крикнул солдат матросам, – вы согласны с ними? Столпившиеся у костра люди угрюмо молчали.
– Чего народ баламутишь? – одернул Хинес.
– Ты не командир, не затыкай рот! – огрызнулся солдат. – Я свое дело знаю.
– Может, заночуем на корабле, а утром вернемся? – кто-то робко подал голос.
– Полдня потеряем, – прикинул Эрнандес— Негоже ребят одних оставлять.
– Тогда пошли искать, – поддержал молодой парень в ржавой кирасе. – Холодно на месте стоять.
– Не торопись, – удержал Хинес— Сейчас обсохнем, согреемся и пойдем.
– Вояки! – усмехнулся солдат. – Мы уйдем отсюда, а они вернутся. Так и будем всю ночь друг друга искать.
– Дело говорит, – заспорили моряки.
– Приказ один: ждать либо возвращаться! – продолжил солдат. – Нельзя нарушать дисциплину. Не хватало нам самим заблудиться! Кто знает эти места? Без солнца я заплутаю в холмах.
– Звезды не подведут, – заверил Хинес.
– Вдруг тучи скроют небо, и выпадет снег? – не сдавался солдат.
– Поэтому надо спешить, пока видно следы, – подытожил Эрнандес— К океану в любом случае выберемся.
День догорал вместе с костром. Солнце зарывалось в белоснежную кровать, краснело напоследок, будто молодая девушка в ожидании жениxa. Облака сгустились, нависли над ним, закрыли лазейки желтоватых лучей. На небе появились звездочки. Взобравшийся на небосвод месяц побелел, засеребрился. От холмов потянулись длинные темные тени. Люди жались к теплу, лениво бранились, не желали покидать дымящийся пятачок земли с разбросанными углями и потрескивающими головешками. Все понимали, что назад не пойдут, пока не вернутся товарищи или не отыщутся их останки. Напряженное ожидание и отсутствие дела вынуждали спорить, болтать пустые слова, упрекать друг друга в мелочах, обижаться.