Но и это не все!
В США находится в строю, строится или намечено к постройке три десятка атомных подводных лодок. Наши адмиралы считают, что этот новый вид оружия можно эффективно использовать в обширных труднодоступных арктических районах, примыкающих к северным морским границам СССР,
На верфи «Электрик Боут дивижн» и на военно-морской судоверфи в Мер-Айленде строятся ускоренными темпами три крупные атомные лодки — носители баллистических ракет «Поля- рис», запуск которых можно осуществлять из подводного положения.
Наша подводная лодка «Наутилус» прошла под арктическим льдом от Аляски до Шпицбергена через Северный полюс. К этому походу готовились в течение нескольких месяцев. Обычное навигационное оборудование в высоких широтах не обеспечивает необходимой точности плавания, поэтому на лодке была установлена так называемая инерциональная навигационная система. Кроме того, был значительно расширен состав гидроакустических средств. Во время похода одновременно работали тринадцать гидроакустических систем различного типа; а в ограждении рубки была смонтирована передающая часть подводного телевизора для непрерывного наблюдения за нижней кромкой льда. Лодка вышла из военно-морской базы Нью-Лондон и приняла участие в маневрах Тихоокеанского флота.
В июне она прибыла в Сиэтл. Командир «Наутилуса» капитан третьего ранга Андерсон под чужим именем вылетел на самолете коммерческой авиакомпании к северному побережью Аляски для разведки ледовой обстановки в районе Берингова пролива
Лодка направилась в военно-морскую базу Пирл-Харбор и после вторичной ледовой разведки в подводном положении вошла в Берингов пролив. В глубоководных районах она шла, как правило, на глубине ста двадцати метров, всплывая на меньшие глубины только для того, чтобы уменьшить забортное давление при удалении отбросов.
Третьего августа «Наутилус» прошел через Северный полюс и всплыл в Гренландском море западнее Шпицбергена. Подо льдом было пройдено тысяча восемьсот тридцать миль за девяносто семь часов. Средняя скорость хода на этом участке девятнадцать узлов.
Если вы помните, мой мальчик, журнал «Юнайтед Стейтс ныос энд Уорлд рипорт» в то время писал:
«Основное военное преимущество американских подводных лодок — носителей управляемых снарядов, получивших возможность скрываться под ледяной шапкой, заключается в их способности обстреливать большую часть России»...
Вся беда в том, что русские все же во многом нас опередили. Но они умеют хранить свои тайны, не орут на весь мир о своих военных достижениях, как это делают наши кичливые чиновники из Пентагона. О многом мы можем лишь догадываться...
Неизвестно, сколько времени еще профессор Тэккер разглагольствовал бы о «подводной стратегии». Его прервал резкий звонок...
— У них там что-то стряслось! — воскликнул Кестер и вскочил на ноги.
Тэккер и его ассистент поспешили на верхнюю палубу.
Сотрудники стояли плотным кольцом и что-то разглядывали. Однако, когда появился Тэккер, они расступились и пропустили его в круг. Здесь на матах из водорослей лежали трое неизвестных.
«Русские!» — сразу же определил Тэккер и бросил на капитана Дильворти взгляд, полный презрения: «Нашел, олух, время возиться с утопленниками!»
— Они живы, сэр! — сказал судовой врач Амент, словно угадав мысли профессора.
Тэккер поморщился. Он молча разглядывал посиневшие лица людей, случайно подобранных сотрудниками экспедиции среди пустынного безжизненного моря. Кто они? Почему оказались здесь? За все время «Кассиопея» не повстречала ни одного судна, ни одного корабля... А впрочем.
Тэккер пошевелил бровями, что-то припоминая. Затем тихо сказал Кестеру:
—
Все документы мне в салон. Сделайте все аккуратно, чтобы ни одна душа не заподозрила... Поняли?
—
Будет исполнено, сэр,— также тихо отозвался Кестер. Поручение вполне соответствовало его наклонностям.
2. Звуки моря
Подводную лодку качало даже на глубине. Наверху свирепствовал шторм. В отсеках температура доходила до пятидесяти градусов. Люди обливались потом, судорожно ловили ртами горячий воздух. Но все находились на своих постах, делали привычное дело.
Хуже всех чувствовал себя инженер Николай Румянцев. Сугубо штатский человек, он впервые участвовал в столь тяжелом походе. Лодка долго не всплывала, и Румянцеву иногда казалось, что он не перенесет всего этого. Румянцев был талантливым инженером. У себя на заводе в Тайгинске он пользовался большим авторитетом, несмотря на молодость. (Совсем недавно
ему
исполнилось двадцать семь.) Он был самоуверен и, как ему казалось, достаточно вынослив. Он мог неделями не выходить из своей лаборатории, с настойчивостью одержимого сотни раз проверять расчеты, отказывать себе во всем ради цели— в отдыхе, развлечениях, даже в любви. Его помощница Инна Кравченко, светловолосая девушка с большими задумчивыми глазами, только укоризненно покачивала головой и упрашивала:
— Николай Арсентьевич! Пельмени. Пока не остыли... Ну хотя бы немного...
Он досадливо хмурился и, чтобы отвязаться, рассеянно проглатывал пельмени. Весь завод знал, что Инна влюблена в своего начальника, и только сам Румянцев не подозревал ничего. Он уже привык к заботливому отношению Инны и принимал его как нечто должное.
Но сейчас, очутившись далеко от родного городка, он понял, что ему недостает Инны, ее заботы, ее ободряющего слова. Моряки относились к нему предупредительно, но сами они вели суровую жизнь, которая казалась Румянцеву немыслимой.
Собственно говоря, Румянцев должен был радоваться. Испытания его прибора прошли успешно, и теперь лодка возвращалась в базу. Правда, впереди предстояли новые испытания, новая проверка. На это уйдет, пожалуй, вся весна и часть лета.
Странно было видеть на военном корабле, где все подчинено строгому распорядку, где каждое движение рассчитано, этого немного мешковатого, чуть сутулого, слегка близорукого молодого человека в сером костюме, желтых ботинках, такого домашнего, сухопутного. У него было бледное тонкое лицо, высокий белый лоб с залысинами, спокойные серые глаза, всегда немного сощуренные. На красиво очерченных губах обычно блуждала улыбка. Инженер все время был сосредоточен, что-то высчитывал на листе бумаги, не отходил ни на шаг от своего прибора. Прибор еще не имел официального названия, но Николай Арсентьевич, не лишенный, как и все молодые люди, честолюбия, уже именовал свое детище «УГЛР» — Универсальный гидролокатор Румянцева. Этот прибор был результатом многолетней работы, напряженных поисков, бессонных ночей. Электроника, полупроводники, свойства редких металлов и сплавов, пьезоэлектрические свойства минералов и титанатов — все было использовано инженером в новом приборе. Особенно много усилий было затрачено на создание специального излучателя ультразвуковых импульсов — вибратора.
В большинстве случаев в таких устройствах применяется магнитострикционный вибратор который устанавливается под килем подводной лодки. Румянцев отказался от использования магнитострикционного эффекта и нашел принципиально новое решение схемы. Он построил вогнутый излучатель-рефлектор, концентрирующий в небольшом пространстве огромные мощности, Излучатель Румянцева не был возвратом к старым, дорогостоящим генераторам подобного типа.
Это был сравнительно дешевый, портативный и обладающий большим запасом прочности прибор, рассчитанный не на лабораторию, а на повседневное использование в любой обстановке. По-новому была решена и схема усилителя. Специалист, привыкший к обыкновенным ламповым усилителям, не нашел бы в устройстве Румянцева ни одной лампы. Это был так называемый магнитный усилитель-ферристор, напоминающий по внешнему виду обыкновенный трансформатор. Но весь секрет заключался в сердечнике, сделанном из особого сплава. Этим прибором можно было усиливать сколь угодно большие мощности, чего трудно достигнуть на вакуумных лампах и полупроводниковых приборах. Чувствительность такого усилителя весьма и весьма высока, а долговечность почти безгранична. Излучатель служил также приемником отраженных сигналов.
Новый гидролокатор, вернее универсальный гидроакустический прибор, позволял не только обнаруживать подводные и надводные корабли на значительном удалении, определять направление и расстояние до цели, но также зондировал водное пространство вокруг корабля в большом радиусе, заменял эхолот; но самое главное, с помощью этого устройства можно было держать непрерывную связь с базой и своими кораблями.
Это была своеобразная приемно-передающая станция, обладающая довольно широким диапазоном частот, ибо частоту колебаний вибратора можно было регулировать по своему усмотрению. Найденный новый звуковой канал на определенных глубинах давал возможность поддерживать связь почти на неограниченном удалении от своей базы.
Таким образом, корабли получили мощное средство подводного наблюдения. Вращающийся под днищем корабля излучатель ощупывал «подводный горизонт», вспыхивали неоновые лампочки, на экране осциллографа появлялась пилообразная светящаяся кривая. Для сильного направленного поляризованного ультразвукового луча не страшны были ни воздушные пузырьки, ни разница температур различных слоев воды.
Экипаж подводной лодки приходил в восторг от этого изобретения. Лодка как бы получила «зрение».
Да и честолюбие Румянцева было удовлетворено. В письме Инне Кравченко он так и написал: «Мое честолюбие и тщеславие удовлетворены: дела идут успешно. Можете поздравить меня. Рад, что в этом деле есть большая доля и вашего труда, труда всего коллектива. Задерживаюсь здесь на неопределенное время. Моряки— милые отзывчивые люди. Они делают все возможное, чтобы скрасить мой быт. Со многими я по-настоящему подружился. Кстати, возможно, что это письмо передаст вам главный старшина Буняков Петр Степанович, симпатичный смышленый юноша. Насколько я понимаю, он уходит в скором времени в запас. Он наш земляк, из Усть-Телецкого, но хочет устроиться куда-нибудь на завод. Рекомендую его. Может быть, у нас есть вакансия? Прошу поговорить с Константином Ефремовичем. Мне лично очень хотелось бы иметь такого помощника, знающего подводную лодку как свои пять пальцев. Ведь работы только развертываются. Буняков — отличник боевой подготовки, и о нем даже писали в газетах...»
Да, Буняков в самом деле был ценной находкой. У него были «золотые руки», и такой человек мог пригодиться в заводской лаборатории. Вручить письмо главному старшине Румянцев решил перед самым отъездом моряка на родину.
Лодку качало все больше и больше. От этого мерного покачивания у инженера темнело в глазах, он испытывал приступы' тошноты.
Командир подводной лодки капитан третьего ранга Дорофеев смотрел на инженера с состраданием. «Скорее бы уж добраться в базу... Совсем наш инженер расклеился...»
Дорофеев и сам испытывал неимоверную усталость. За последние три дня он не сомкнул глаз. В спокойном матовом свете лампы его худое лицо казалось особенно угловатым, а умные упрямые глаза тонули в тени. Он пытался стряхнуть сонную одурь, до крови кусал пересохшие губы, но веки непроизвольно слипались. Сказывалось непрерывное напряжение последних суток. Но Дорофеев был энергичным человеком. Всякое проявление усталости он считал непростительной слабостью, а потому старался держаться молодцом. Люди сменялись, уходили, приходили, а командир корабля продолжал бодрствовать, и, может быть, никому даже в голову не приходило, что перед ними смертельно усталый человек: Дорофеева привыкли видеть при любых обстоятельствах бодрым, деятельным, распорядительным. И хотя каждый выход в море требовал предельного напряжения сил, нравственных и физических, другой жизни, спокойной, неторопливой, лишенной всяких тревог и забот, Дорофеев даже не представлял. Как это можно беззаботно лежать на диване, покуривать трубку, лениво перелистывать страницы журнала или книги?.. В прошлом году Дорофеев побывал в отпуске. Решил махнуть к Черному морю. Жена Аня и сын Алешка были в восторге. Теплое ласковое море, много солнца. Первые дни Дорофеев, закатав штаны до колен, бродил по берегу, собирал цветные камешки, отдыхал душой и телом. Случился шторм. Огромные седые волны с гулом обрушивались на берег. И тут что-то проснулось в душе Дорофеева, что-то глубоко скрытое, но властное, зовущее. Он вдруг затосковал по своему кораблю, по своим матросам, стал думать, все ли он сделал, чтобы вот так безмятежно отдыхать здесь, под сенью кипарисов, Инспекторской проверки он не опасался, но хотелось, чтобы боеготовность экипажа проверяли в его присутствии. Помощник надежный... Но мало ли что... Он успокоился только тогда, когда очутился в своей базе.
Некоторые считали Дорофеева суховатым, чересчур уж официальным. Но матросы его любили, а это было, пожалуй, самым главным. Когда-то Дорофеев мечтал стать подводником. Волевой, энергичный, он неуклонно шел к цели и добился своего. Мечта осуществилась. Ничего иного он и не желал. Командование не раз отмечало в приказах успехи офицера, старалось его выдвинуть на более высокую должность в штабе, но Дорофеев заупрямился, и его в конце концов оставили в покое. Дорофеева ценили, при разработке плана учений советовались с ним, выполнение наиболее трудных и ответственных заданий возлагалось, как правило, на него. Но командир подводного корабля, по-видимому, и в самом деле был сухим человеком, лишенным отзывчивости: благодарности командования он воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Советовались с ним большие начальники, он почтительно отвечал, но, когда нужно было отстоять свою точку зрения, не стеснялся вступать в спор, горячился, и переубедить его было почти невозможно. Своим упрямством он мог довести самого мягкого и покладистого человека до бешенства.
— Если вы считаете, что я не прав, то разрешите мне уйти! — говорил он и вытягивался по стойке «смирно».
—
Что же это вы, Лопатин, сплоховали? — спросил Дорофеев без гнева.— Батя-то у вас всю жизнь грузчиком работал — до самой пенсии таскал на горбу ящики. Волжским богатырем его прозвали. Да и вы вроде с виду в отца пошли, а уравнительную цистерну затопить не смогли.
Старшина первой статьи Струков не стерпел и набросился на Лопатина, обозвал его разгильдяем.
Дорофеев поморщился, остановил старшину. Лопатин ждал сурового наказания, но командир корабля сощурил глаза, усмехнулся, окинув взглядом широкоплечую фигуру матроса, и проговорил с неожиданной лаской:
—
Бывает. Всякое бывает, Лопатин. Пловец вы первоклассный, а вот ерундовый рычажок повернуть не смогли. Поразмыслите-ка, почему такое случилось. Можете идти.
Когда матрос ушел, Дорофеев сурово сказал Струкову:
—
Жениться, Илья Ильич, задумали?
Струков заморгал белесыми ресницами, потрясенный осведомленностью командира. Он действительно захаживал в рыболовецкий колхоз, где приглянулась ему черноокая дивчина Люся, и всерьез подумывал о женитьбе. Но какое отношение это могло иметь к только что состоявшемуся разговору с нерадивым матросом Лопатиным?
—
Вот я и говорю,— продолжал Дорофеев,— жениться задумали. И обмякли, дорогой старшина первой статьи. Забыли, зачем вас поставили на подводный корабль. К специальности своей охладели. На всех тренировках Лопатин «открывал» кингстон условно. Вы видели это, но не создали в отсеке такой обстановки, чтобы матрос мог развить свои практические навыки. Условности и упрощенчество... Идите!
Струков выскочил из каюты как ошпаренный.
—
Откуда только он прознал, что я жениться собираюсь? Никому ни слова не обронил.
—
Да у тебя на физиономии написано, что ты жених,— смеялся главный старшина Буняков.— Наш Сергей Иванович человек с понятием в смысле психологии. Он таких разгильдяев, как ты, насквозь видит... Жених ты и есть жених!
От очередного увольнения Струков отказался.
—
Будем тренироваться,— сказал он Лопатину.