Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет.
Ворота и те растревожились: то распахиваются широко, то опять закрываются.
Идет бык на водопой:
— Эй, ворота, что с вами: то открываетесь, то закрываетесь?
Отвечают ему ворота:
— Как же нам не раскрываться, как же нам не закрываться?! Сармандею курочка снесла желтое яичко, а то яичко мышка задела хвостом и разбила; Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет.
Тогда бык говорит:
— Зареву-ка и я погромче!
С ревом и к реке подошел.
Река его спрашивает:
— Что ревешь ты, бык рогатый?
— Да как же мне не реветь? — отвечает речке бык. — Сармандею курочка желтое яичко снесла, а мышь то яичко хвостом задела и разбила; Сармандей слезами заливается, курочка кудахчет, ворота и те, то откроются, то закроются.
Река и говорит:
— Негоже и мне оставаться в сторонке, вместе со всеми буду горевать.
Идет по воду молодка.
— Ты что, речка, волнуешься?
— Как же мне не волноваться? Сармандею курочка снесла желтое яичко, а то яичко мышка разбила; Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет, ворота то открываются, то закрываются, на что бык — и то ревмя ревет.
— С горя горького, пожалуй, и я разобью одно ведро, — говорит молодуха, раз — и нет ведра.
Приходит она домой, а свекровь тесто месит.
— Что же, сношенька, идешь-то с одним ведром?
— До ведра ли, до воды ли тут? — отвечает сноха. — Сармандею курочка снесла желтое яичко, то яичко мышь хвостом задела и разбила; Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет, ворота то открываются, то закрываются, бык ревмя ревет, река и та волнуется.
Тогда свекровь тоже говорит снохе:
— Горе-то какое! Дай-ка, и я выброшу тесто.
Взяла все из квашни да и выбросила.
К тому времени возвращается сын из леса. Проголодался, а угощать его нечем. Тогда он спрашивает:
— А вы разве яшку[6] не варили?
— Какая там яшка, до нее ли? — мать ему отвечает. — Сармандею курочка снесла желтое яичко, а то яичко мышка разбила, Сармандей с горя плачет, курочка кудахчет, ворота то открываются, то закрываются; бык ревмя ревет, речка волнуется, молодуха наша и то без ведра домой пришла.
Тут и сын загоревал:
— Если такое дело — сброшу-ка и я с ноги один сапог.
Снял сапог и в окошко выбросил.
Тут и сказочке конец.
РАЗБОРЧИВАЯ НЕВЕСТА
езли на продажу воз кукол. Одна кукла упала с воза на дорогу, потом встала да и пошла себе куда глаза глядят. Беленькое платьице на кукле ветерком колышет, серебряная тухъя на голове позванивает, новенькие лапоточки поскрипывают.Повстречался кукле воробушек.
— Куда путь держишь, подруженька? — спрашивает воробей.
— Замуж собралась, жениха искать иду, — отвечает кукла.
— А чем я не жених? — говорит воробей. — Иди за меня.
— Что ж, может, и пойду. Только ты сперва покажи, как поешь-пляшешь.
Воробей растопорщил свои перышки, начал прыгать и петь: «Чилик! Чилик!»
— А теперь скажи, какое твое житье-бытье? — спрашивает кукла.
— Попадется зернышко — поклюю, не попадется — в мякине пошевыряюсь, а мясца захочется — букашек поищу.
Кукла подумала-подумала да и говорит:
— Нет, воробей, не пойду я за тебя замуж. Песни твои короткие и скучные, а в мякине платье мое запылится.
Обиделся на такие речи воробей, вспорхнул и улетел. А кукла пошла своей дорогой.
Попадается ей навстречу ворон, спрашивает:
— Далеко ли, куколка, идешь?
— Иду жениха искать, — отвечает кукла.
— А не могу ли я быть твоим женихом? — спрашивает ворон.
— Сначала покажи, как поешь-пляшешь, да скажи, какое у тебя житье-бытье, тогда и посмотрим, какой из тебя жених.
— Карр, карр! — прокаркал ворон да на одном месте попрыгал — вот и вся его песня и пляска. А житье у меня такое: где что попадется — полакомлюсь, не попадется — в навозе поковыряюсь.
Кукла опять подумала и говорит:
— Нет, ворон, не пойду за тебя. Песни твои грубые, пляски некрасивые, а в навозе ковыряться — свои новые лапоточки загрязню.
Ничего не сказал на это ворон, поднялся и улетел. А кукла дальше пошла. Идет-идет — навстречу ей мышонок показался.
— Куда путь держишь, красавица? — спрашивает мышонок.
— Жениха ищу, — отвечает кукла.
— Может, я гожусь в женихи?
— А это мы сейчас посмотрим. Покажи, как ты поешь-пляшешь, да скажи, какое у тебя житье-бытье.
— Пи-пи, чикки-чикки, пи-пи, — запищал мышонок тоненьким голоском, будто на скрипке заиграл. А потом покрутился, повертелся на своих тоненьких ножках перед куклой — танец станцевал.
Кукла слушает да на танцующего мышонка глядит: и песни, и танцы ей нравятся.
Остановился мышонок, стал о своем житье-бытье рассказывать:
— Пи-пи! Житье у меня — надо бы лучше, да некуда. Хлеба — полные закрома, масла и меда — непочатые кадушки. Чего душа желает, то и ем; одна нога в меду, другая в масле. А живу в амбаре, под сусеком — и сытно, и чистенько. Увидишь — залюбуешься!
Понравились привередливой кукле речи мышонка.
— Что ж, — говорит, — пожалуй, выйду за тебя замуж.
Пошли они под ручку в мышиный дом и затеяли свадьбу. Назвал мышонок полный дом родни да знакомых. Кого только тут не было: и крот в бархатном пальто, и суслик в коричневой шубке, и мыши с мышатами в серых платьицах — все сидят за свадебным столом, пьют, едят, веселятся. А мышонок с куклой выставили свои запасы на стол и гостей потчуют:
— Кушайте, гости дорогие, угощайтесь!
Наелись гости, напились, захмелели. Ну, а захмелев, и в пляс пустились: только пыль столбом.
Наплясались, приустали, закричали хором:
— Молодую просим!
Поднялась кукла из-за стола, платьице свое поправила, охорошилась и пошла в пляс. Да так плавно плясала, что серебро на голове лишь чуть-чуть позванивало.
Гости глядят во все глаза на плясунью, в ладоши хлопают, похваливают. А кукла от тех похвал еще пуще в азарт вошла: голову назад откинула, под ноги не смотрит, лапоточки сами ее по кругу несут. Под конец закружилась, закружилась невеста, и — бух! — в кадку с пивом угодила.
Вытащили ее из кадки, не дали захлебнуться, однако же платье на ней из белого желтым стало.
Залилась невеста горючими слезами и побежала на речку платье мыть-полоскать. Прибежала на берег, а место оказалось болотистым — в грязи завязла. Попыталась выбраться — еще глубже утонула. Глянула туда-сюда, нет ли кого поблизости, и увидела на ветле воробья, что ее сватал.
— Помоги, дружок воробей, выбраться, — попросила она своего знакомца. — Пришла платье полоскать да вот, видишь, в грязи завязла.
— Нет, куколка, — прочиликал воробей в ответ, — не могу я тебе помочь, боюсь, как бы мякинной пылью еще больше твое платье не загрязнить, — с тем и улетел прочь.
Все глубже вязнет в грязи кукла, поглядывает по сторонам — нет, никого не видно. И уж когда совсем отчаиваться начала, услышала: кто-то крыльями шумно машет, по-над речкой летит. Оглянулась — знакомый ворон.
— Карр! Карр! Что тут делаешь? — спрашивает ворон.
— Да вот в грязи увязла, никак не вылезу. Вытащи меня, — просит кукла.
— Вытащил бы я тебя, да боюсь навозом твое белое платьице еще больше замарать. Карр! Карр! — и тоже улетел.
Опять кукла осталась одна-одинешенька. Грязь ее уже по грудь засосала, а кругом, по-прежнему, ни души. Темнеть начало, еще страшней стало. И тут послышались пьяные голоса: должно быть, гости, мышонкины друзья да родня, по домам начали расходиться.
— На помощь! — что есть духу закричала кукла. — На помощь!
Хмельные гости подбежали, схватили куклу за ручку, дернули — оторвали по самое плечо, а не вытащили. Схватили за другую, опять изо всех сил дернули — и эту ручку оторвали. Потом — больше не за что! — все ухватились за голову, и так дружно стали тянуть да дергать, что и голову оторвали напрочь.
На том и кончается сказка о разборчивой невесте-кукле.
КАК ЛИСА ОБМАНУЛА ОХОТНИКОВ
огда-то, в стародавние времена, жил в одной деревушке бедный мужик Трошка. У него было три сына, и все — охотники. Как-то они напали на лисий след и пошли по нему к лесу. Шли они шли и пришли к норе сурка, у которой след кончался.«Не иначе, лиса от нас в эту нору спряталась», — решили братья и начали ту нору рыть.
Лиса и впрямь, спасаясь от охотников, забралась в чужой дом. Оказался там вместе с ней еще и журавль. И когда он услышал, что нору отрывают охотники, спросил лису:
— Лисица-тус, у меня только один ум, а у тебя сколько?
— Хвастаться нехорошо, — отвечает лиса, — но кое-кто насчитывает у меня до девяти умов.
А братья-охотники все роют да роют.
Журавль опять спрашивает:
— Лисица-тус, у меня один ум, а сколько у тебя?
— Остается только шесть, — отвечает лиса.
Охотники все роют и роют. Уже слышно стало, как лопаты звенят.
Журавль опять свое:
— У меня один ум, лисица-тус, а у тебя сколько?
— Теперь только три осталось, — отвечает лиса.
Охотники все ближе и ближе подбираются.
Слышно, как разговаривают меж собой. Что делать?
Журавль еще раз лису спрашивает:
— Лисица-тус, у тебя сколько умов? У меня ни одного не осталось.
— Нет, у меня еще один ум остался, — отвечает лиса и подает своему соседу совет: — Если ты и последний ум со страха потерял, тогда поднимись на одну ступеньку выше и притворись мертвым. А пока охотники спорят, живой ты или мертвый — я убегу. Они за мной ударятся, а ты тем временем становись на ноги да подымайся на крыло. Так они нас и не поймают.
Журавль, как велела лиса, так и сделал: на ступеньку выше поднялся и лежит, как мертвый. И когда охотники до него докопались, диву дались:
— Смотри-ка, лиса задушила журавля, — говорят они друг другу и журавля с боку на бок переворачивают.
В это время лиса — вышт! — шмыгнула из норы и понеслась, что есть духу, в лес. Охотники бросили журавля и — за лисой. Да только разве рыжую бестию догонишь.
Ну, а журавль, само собой, поднялся на крыло да улетел.
Так незадачливые охотники и остались ни с чем.
ЛИСА-ПЛЯСУНЬЯ
дин старик принес из леса живую лису и говорит старухе:— Брось-ка в печь мою старую шапку, я тут кое-что на новую принес. Вот, посмотри, — и вытащил из мешка лисицу.
Старуха как раз топила печку и, увидев лисицу, взяла старую шапку мужа и бросила в огонь.
А старик тем временем говорит лисе:
— Прежде чем я пущу тебя на шапку, спляши, лисичка-сестричка, повесели нас со старухой, — и принялся точить нож.
Бедная лисичка глядит на нож, на старика со старухой и сидит ни жива ни мертва. Взглянула в окно, увидела дорогу в поле, а за полем лес, только как убежишь в тот лес?
А старик уже и нож наточил.
— Пляши, лисичка, не то зарежу.
— Я бы сплясала, — ответила лиса, — но у меня нет хорошего платья. А без платья — что это за пляска?
Старуха достала из сундука свое девичье платье, нарядила в него лисичку. А та посматривает на свой наряд, любуется, а плясать не торопится.
— Что же не пляшешь-то, сестрица? — спрашивает старик.
— Я бы сплясала, — отвечает лиса, — да у меня нет хушпу[7] на голове.
Старик со старухой надели на голову лисы хушпу. А она и теперь на украшения смотрит, однако же и плясать не пляшет.
Тогда старик со старухой в один голос:
— Хватит любоваться-то, лисица, пляши, почему не пляшешь?
— А у меня — разве не видите? — на шее мониста нет, — отвечает лиса.
Повесила ей на шею старуха и свое монисто — не пляшет лиса:
— Надо бы еще и браслеты.
И когда только дали ей и браслеты — повеселела, вышла на середину избы, на задние лапы встала.
Старик достал гусли, заиграл, лисица в пляс пустилась.
Сначала тихо, медленно прошла по кругу, а потом все быстрей и быстрей. Только нарядное платье мелькает, да хушпу с монистом позванивают. Старуха и про печку забыла, глядит на лисью пляску, в ладоши хлопает.
— А ну, ходи веселей, лисичка-сестричка! — подбадривает плясунью и старик, и чуть ли не сам готов вместе с ней в пляс пуститься.
Что только ни выделывала, какие веселые колена лисица ни выкидывала. Глядят на пляску старик со старухой не наглядятся.
Жарко стало плясунье, она и говорит:
Старуха тут же кинулась открывать дверь, а старик открыл окно: жалко что ли: лишь бы лисичка-сестричка веселей плясала!
А лисичка еще немного попрыгала, поплясала, да — юрк! — в открытую дверь. Только ее старик со старухой и видели.
И остался старик без шапки: старая в печке сгорела, а новая в лес ушла.
КАК ЗВЕРИ ИСПОВЕДОВАТЬСЯ ХОДИЛИ
днажды собралась кошка на исповедь. Идет, навстречу — заяц. Заяц спрашивает:— Куда путь держишь, подруженька?
— Исповедоваться иду, дружок-зайчик, — ответила кошка.
Заяц подумал немного, а потом говорит:
— Мне тоже, пожалуй, не лишне сходить на исповедь: одних только яблонь в деревнях я обглодал несть числа. Надо покаяться.
Пошли они вместе. Идут-идут, повстречали лису. Лиса у них спрашивает:
— Куда идете, друзья?
Кошка с зайцем отвечают:
— Исповедоваться идем.
— Пожалуй, я тоже пойду с вами, — говорит лиса. — Я немало кур и цыплят на своем веку погубила, надо замаливать свои грехи.
Идут они втроем. Дошли до леса и повстречали волка.
— Далеко ли путь держите, друзья-приятели? — спрашивает волк.
— Много нагрешили, — отвечают ему, — вот идем свои грехи замаливать.
— Я тоже ведь не безгрешен, — говорит волк, — тоже немало крестьянских овец задрал. Так что и мне надо подумать о душе. Пойду-ка я с вами.
Идут они вчетвером. Идут-идут, медведя косолапого встретили. Тот их спрашивает:
— Куда это собралась честна компания?
Они сказали медведю, куда и зачем идут.
— О-хо-хо, грехи наши! — вздохнул медведь. — Я ведь тоже немало и людей и скотины всякой загубил, так что мне тоже надо бы за свою грешную душеньку помолиться.
И медведь с ними пошел.
Шли они, шли и наконец-то дошли до того места, где исповедуются. Осталось только большую такую яму перескочить. Первой прыгнула кошка и перепрыгнула. За ней — заяц, да не хватило у зайца духу, не допрыгнул до другого края, в яму упал. Прыгнула лиса и тоже оказалась в яме. Ну, а что говорить про волка и медведя — они и подавно не смогли перескочить ту яму.
И вот живут заяц с лисой да волк с медведем в яме. День живут, два живут, проголодались. А только откуда ждать еду, сама она с неба не свалится.
Приуныли грешники. Что делать — не знают. Среди них одна лиса была грамотной. Вот она как-то и говорит:
— Хоть бы какую бумагу нам сюда послали и сказали, как и чем нам питаться.
И только она так сказала — упал в яму большой, с ладонь, кленовый лист. Лиса поймала этот лист и начала читать.
— Тут написано, что надо съесть зайца, — сказала лиса, закончив чтение.